Ра-а-з!.. И он отталкивается так резко и потому неожиданно, что девчонки, в том числе и она, не успевают даже ахнуть. И - яростный свист в ушах. Дважды он чуть не падает, но чудом удерживается на ногах и вздыхает наконец полной грудью, когда высота уже позади. И вот что значит успокоиться: не успел развернуться у подножья горы, как чуть было не упал уже на ровном месте. Припал-таки коленкой на мгновенье к сухому снегу. Глянул вверх и увидел там фигурки школьников. И хотя различить их не мог - знал, что среди машущих руками была и она, Наташка. "Знай теперь, что Пашка Калюжный не из робкого десятка…" - распирало его грудь радостное волнение.
Обход Калюжный начинал сегодня нарочно с четвертой палаты. Ему не терпелось увидеть школьного товарища, а еще больше узнать о ней, но он откладывал встречу эту напоследок. В ее палату он решил зайти в последнюю очередь. У него было такое, еще не совсем ясное глубинное чувство, что к встрече этой так сразу он не совсем готов. Надо было хоть некоторое время, чтобы настроить себя на нужный лад. "Хихоньки да хахоньки Илюхиной Наташеньки…" - всплыла вдруг откуда-то из тайников памяти строка из наивных юношеских его стихов, написанных им о ней в те далекие дни.
Смирин искренне обрадовался такой неожиданной для него встрече.
- Неужели Калюжный?.. Сколько же лет…
- Прошло немало, - улыбнулся Павел, усаживаясь на койку к Смирину.
- Сколько зим и лет? Да-а, немало!..
- Ну, как ты жив-здоров?
Митрий стал рассказывать о своей жизни, о работе, о семье.
Калюжный согласно кивал головой, а потом спросил:
- А сюда как попал?
Митрий рассказал все. Он говорил, а Калюжный ловил себя на мысли: "Скажет ли тот о Наталье или нет?" Но Митрий сказал, сказал и то, как они вместе сюда попали, напомнил, что она была на Дальнем Востоке, даже некоторые подробности о ее неудачном замужестве…
Калюжный взглянул на часы:
- Мне пора. Обход…
- Выпиши ты меня отсюдова, - взмолился Митрий. - Я же ведь никакой не больной. Угар прошел, а рука и плечо - заживет как на собаке. Не впервой…
Калюжный заулыбался.
- Ладно, долго держать не станем. Заходи ко мне после двенадцати, там и поговорим, договоримся обо всем.
Было уже около половины двенадцатого, когда Калюжный в сопровождении лечащего врача подошел к палате, где лежала Наталья. Открылась дверь, и он зашагал вправо к первой койке, так как увидел на ней пожилую женщину, которая полусидела с газетой в руках. Спросил о ее состоянии. Женщина что-то отвечала, но он почти не понимал смысла сказанного ею. Привычными были и вопросы и ответы.
Лечащий врач, в белом колпаке и таком же белом халате, со стетоскопом на шее, уточнял и когда больная поступила, и какие произведены анализы, перечислял компоненты лечения, упомянул об эффективности препаратов. Но все, что он говорил Калюжному, ему казалось, что все это он уже слышал и вчера, и позавчера, и много, много раньше. Павел Петрович смотрел в противоположную сторону, там лежала как-то боком молодая женщина. "Она", догадался он, заметно волнуясь.
Чуда не произошло. Больше того - Наталья его просто не узнала. Вернее, узнала не сразу. После обычных вопросов и таких же обычных ответов сопровождающий Калюжного врач давал такие же привычные пояснения. А Павел Петрович смотрел не на больную, а в "историю" ее болезни, боясь все еще почему-то взглянуть на нее. Наконец взгляды их встретились. В глазах ее, таких же светлых, он уловил любопытство, сменяющееся чувством удивления.
- Вы… Павел Калюжный?..
- Он самый, - подтвердил Павел Петрович, подыскивая слова, - один из самых недисциплинированных учеников восьмого класса.
Наталья слегка побледнела:
- Вот так встреча. Кто знал, что так вот…
- Ни трагедии, ни тем более даже беды никакой не случилось, - нарочито бодрым голосом проговорил Калюжный. - Ну-ка-те, дайте взглянуть…
Он приоткрыл простыню с плечей Илюхиной, щелкнул пальцами:
- М-да, промокание… Когда меняли повязочки?
- Только что позавчера.
- Температура?..
- Тридцать семь и четыре.
- Так-так, чем мы тут пользуем? - листал Калюжный историю болезни. - Та-а-к… Полюглюкин - хорошо, так - чемодез, плазма… Чередуете с кровезаменителями - хорошо.
- Беспокоит нас, Павел Петрович, давление.
Калюжный как-то безразлично взглянул на собеседника. Он задумчиво уставился в бумаги и, казалось, не слушал врача. Наконец он повернул голову, потрогал рукой промокшие повязки.
- Меня беспокоит эта мокрота. Давайте, пожалуй, снимем. Передайте, чтобы прежде чем снимать, обязательно смочили повязки как следует новокаином, и - пригласите меня. Будет все в порядке, - ободряюще посмотрел Калюжный на Наталью, выходя из палаты. - Мы - вернемся…
С того дня все чаще и чаще стал бывать в палате, где лежала Наталья, заведующий отделением. И не потому, конечно, что Илюхина была самой тяжелобольной. Поначалу разговор их был коротким, сухим, а постепенно перерастал в длительные беседы, какие случаются у людей когда-то близких, а потом надолго потерявших друг друга и снова встретившихся. Калюжный больше рассказывал о себе, чем спрашивал о ее жизни, о чем он знал кое-что со слов Митрия. Он посвящал ее в подробности своих студенческих лет, работы в далекой Якутии, жизни в Сибири, рассказывал о трагедии, которую пришлось пережить четыре года назад…
Часто беседы их перемежались с рассказами о событиях неизвестных друг для друга, с воспоминаниями, связанными взаимным участием в школьных делах далеких юношеских лет. Начиналось это обычно с неизменного:-"А помнишь…"
- А помнишь, - светлея глазами, говорила Наталья, - когда ты съехал с Лысой горы, что у Корабельного леса?
- Как же, помню…
- Страшно было?..
- Сейчас не помню, наверное.
- А стихи какие мне писал?
- Грешен, писал…
Однажды, во время перевязки, Калюжный был в каком-то особенно приподнятом настроении. Он осмотрел ожог и, прищелкивая пальцами, сказал:
- Вот и налет показался… неплохое образование… Этак и к выписке дело пойдет. Я ж говорил, что до свадьбы все заживет. До нашей свадьбы…
Калюжный заговорщицки оглянулся на дверь, за которой только что скрылась медсестра.
Наталья промолчала, но она почувствовала вдруг, что бледнеет.
Временами полулежа в постели, Илюхина подолгу держала перед глазами книгу, но взгляд ее был устремлен в неопределенное пространство. Она думала, но мысли ее так же были неопределенными, как и содержание книги, которую она прочла почти до половины, и не могла толком понять, о чем говорится в ней. Думала она и также не могла и понять того, почему у такого человека, как Павел Калюжный, жизнь, как ей казалось, тоже не удалась, не сложилась. "Ну, ладно, у меня, - рассуждала она, - у меня - другое дело, а он - способный (это еще тогда, в школе ясно было) - закончил институт, а вот не везет. А что, собственно, не везет? Погибла жена? Это - плохо. Умерла мать - тяжело. Ну, так это у всякого может случиться… Жизнь - есть жизнь. А так - у него все впереди. Главное - молод еще… "О нашей свадьбе", - вспомнились ей его слова. - О том ли это, что и мне и ему надо находить спутника в жизни… Или?.."
Последнее время Наталья почувствовала действительно некоторое облегчение. За эти утомительные дни беспрерывного лежания ей окончательно опостылела больничная койка, и она, пользуясь советом лечащего врача, стала все чаще подниматься, а потом и прогуливаться - сначала по палате, после - по затемненному прохладному коридору.
В одну из таких вот прогулок ее окликнули. Она вздрогнула, услышав знакомый голос.
- Гуляешь? - спросил Митрий, направляясь к ней. - А меня завтра на выписку, - лицо его светилось улыбкой. - Пойдем к тому вон креслу, - предложил он, указывая на угол у окна.
Илюхина осторожно опустилась, села в кресло, морща от боли красивый свой носик. Лицо ее выражало явную усталость.
- Что ж, - оказала она, - я тебя давно хотела поблагодарить…
- За что? - перебил он ее.
- За все, за все хотела… И за то, что ты вот теперь здесь, вместе со мной. Хотя за это не благодарить, а скорее, надо просить прощения…
Митрий чувствовал, что это не главное, что она хочет сказать, что главное впереди, и она не решалась, не знала, с чего начать.
- Цветы!..
Митрий испугался почему-то ее голоса.
- Кактус зацвел.
Он посмотрел на подоконник и действительно разглядел маленькие, словно звездочки, цветы на колючем стволе небольшого кактуса, что стоял, прижавшись к стволу полутораметрового фикуса.
- Знаешь, нам, пожалуй, не надо встречаться и не о чем больше говорить, - чуть слышно произнесла она, - прости меня… Я выхожу замуж…
Она нервно перебирала руками конец пояса на своем халате.
Хотя Митрий и готовился к такому разговору, хотя он и сам собирался сказать ей эти или примерно такие же слова, - все равно от неожиданности растерялся.
- Что ж… Прости и ты… - с трудом ответил он. И больше ничего не мог сказать.
26
Как посевную, так и жатву никогда еще не начинали без Романцова. Из всех излюбленных Алексеем Фомичом крестьянских работ больше всего он любил, конечно, жатву. Хотя последняя как таковая и потеряла многие черты и особенности своей сущности. Ветры времени развеяли многое в извечном, казалось, хлебопашеском деле. В прошлое ушли быки - бывшая основная тягловая сила пашни, почти совсем перевелись лошади. Тяжелая гусеничная да колесная, на железном да резиновом ходу, техника изменила не только отношение к страдному хлебопашескому труду, но и сместила или вовсе вытеснила некоторые понятия, многие процессы.
Раньше было ведь как: скосят хлеба, свяжут в снопы, сложат их в крестцы. Лежат они и неделю и две, пока не "дойдет" зерно. Только потом начинался обмолот. До конца сороковых годов так было. Вон за фермой и ток старый еще сохранился… Бывало, установят молотилку, подгонять под нее "Универсал". Ремень на шкив - привод готов. А снопы-то заранее уж подвезены. Тут и начиналось самое главное. И заключалось оно в том, чтобы подобрать и точно расставить людей. Под зерно, под солому, под те же снопы. И везде нужны люди, и на каждое дело по одному-два человека умельцев надо. Разве можно пустить скирдовку, например, без старика Титова? А у веяльщиц? Тут не обойтись без Пелагеи Лукиной да Варвары Кирпоносовой.
Особенно же ответственной и трудной была работа зубаря. Того, кто должен подавать снопы непосредственно в барабан молотилки. До войны незаменимым в этом деле был Никита Пинчуков. Неплохо справлялся с обязанностями зубаря Константин Лемехов, самый старший из братьев нынешнего шофера Романцова - Пашки Лемехова.
Искусство зубаря заключалось в том, чтобы равномерно подавать, именно подавать, а не бросать, снопы в ненасытную пасть молотилки. У неопытного зубаря молотилка часто может быть то сильно перегружена, если дана слишком большая порция снопов, либо утробно греметь вхолостую, что само по себе непроизводительно, а хуже того, и сломается, если тракторист вовремя не остановит свой "Универсал".
Романцов хорошо помнил как молотили они хлеба с сорок шестого почти по самый пятидесятый год, когда он только что вернулся из армии и первое время председательствовал в Починках. Теперь - что. Нынче жатва и молотьба - одно и то же. Зашел комбайн - и только машины вовремя подавай. Ни тебе снопов, ни зубарей, ни молотилок… И в этом, конечно, было не только своеобразие работы, но в первую очередь, большая практическая выгода.
Сегодня начинался первый укос. Почин делали с ячменя. Невелик ростом вышел ячмень - то ветры, то холод, то дождя долго не было. Невелик в рост, но - спорый. Говорят, Иван Титов с Кирпоносовым даже поспорили: первый утверждает, что в среднем по тридцать четыре центнера с гектара можно взять, а другой возражает, на все тридцать шесть потянет, говорит. Алексей Фомич только улыбнулся, когда услышал об этом споре. Сам про себя подумал: "Пусть ни тот, ни другой не прав. Всяко центнеров тридцать пять возьмем".
Не было еще и десяти часов, еще и солнце хотя и припекало вовсю, но не так яростно жгло, как бывает это в самый полдень, а страда уже шла полным ходом. По три раза от комбайнов к току, туда и сюда обернулись автомашины.
- Так ежели пойдет, так в два дня с ячменем и горохом управимся, - сказал Романцову Голованов, вернувшись с третьего отделения. - Ну и денек, видно, будет…
- Прогноз обещал тридцать три.
- Тридцать три?! - Мохнатые брови Голованова шмелями подскочили под козырек парусиновой фуражки.
- А там что?
- Нормально, если не считать скандала между управляющим и главным зоотехником, - улыбнулся Голованов.
- Скандал, говоришь. Из-за чего ж?..
- Управляющий, как всегда, что скосил - тут же и скирдовать. А зоотехник с Лукиным - против.
- И Лукин там?
- То-то и оно. Вдвоем накинулись. Хватит, говорят, солому гноить и скотину голодом морить. Давай, говорят, расстилай-ка сбросы, а как просохнет, тогда и скирдовать будешь…
Романцов не в силах скрыть лукавой улыбки, произнес:
- Что ж, помогла, видно, критика. (Он имел в виду недавнее заседание партбюро, где были приняты меры по устранению причин падежа скота.)
- Жаловался мне на зоотехника, - добавил Голованов.
- Ну, и что?
- Тот взбеленился - не остановишь: "Я вам, говорит, еще на силосовании покажу, как надо работать".
- Давно бы так.
К полудню жара еще более усилилась. Солнце палило немилосердно. Прогноз часто ошибается. А тут и он не подвел - ровно тридцать три, если не все сорок градусов… От ячменного клина, как из огромной печи, пышет жаром, запахом спелого хлеба и разогретой земли.
Алексей Фомич приставил ладонь козырьком к глазам. Вон, вдали быстроходными катерами идут комбайны: Кирпоносова, ближе - Титова, а в стороне - Смирина, вместо него, правда, теперь Павел Буряк ведет машину.
Подошел с первыми сводками к Романцову учетчик. Директор взял у него блокнот. И тот, стоя сбоку, пояснял свои расчеты…
- По тридцать семь на круг выходит.
- Я, грешным делом, - признался директор, - не ожидал столько.
- А сколько же?
- Ну тридцать с небольшим гаком от силы.
- Так оно же так и есть - тридцать с гаком.
- Гак большой получается вроде…
- Большому гаку и рот радуется, - заключил учетчик.
Обедали на полевом стане под навесом. Здесь было не так жарко. Разросшиеся акации бросали живительную тень, в которой лежала деревянная бочка с холодной водой и с большой алюминиевой кружкой на ней.
Романцов подошел, полил. Вода холодная - зубы ломит. Тут же невдалеке в тени висел умывальник. Помыл руки и не удержался, чтобы не умыться - такая свежая и холодная вода.
- Здравствуй, Матвеевна, кормилица наша…
- Чем угощать-потчевать будешь? - раздавались голоса.
Дородная Матвеевна вместе со своею помощницей выносила из кухни бак с полевым борщом.
- С борщу начну, - пообещала повариха, - за вкус не ручаюсь, а горячо будет.
- Зря скромничаешь, - заметил Титов, - знаем: будет так, что не всякого и за уши оттянешь.
От похвалы лицо Матвеевны еще больше лоснится, и она, чтобы скрыть свою неловкость, приглашает:
- Давайте, давайте за стол!..
А борщ и в самом деле хорош!.. Разве может быть что лучше, чем эта благодать на свежем воздухе в тени да после нескольких напряженных часов работы? В тарелке, отливая бронзой, искрятся тысячи колечек жира, неповторим запах и самый вкус молодого укропа… Капуста чуть похрустывает на зубах. Матвеевна умеет варить борщ на украинский лад, не как "москали", что капусту закладывают раньше мяса и она разваривается до состояния студенистой массы.
- Сейчас что, - рассуждает Матвеевна, наблюдая, как обедают мужики, - сейчас вот вас всего-навсего десять - пятнадцать человек. А раньше бывало - сорок, а то и за полсотню…
- Механизация, - откликается кто-то из обедающих, - раньше вручную да с "лобогрейками". То, что мы сейчас до обеда убрали, тогда на два дня хватило бы.
- Было…
- А ведь ты, Матвеевна, раньше вязальщицей доброй была, - замечает тот же голос.
- Была. В войну, бывало, по восемьсот снопов за смену почитай вязали, - со вздохом сказала Матвеевна.
- А норма сколько ж?..
- Триста шестьдесят норма была.
Романцов слушал этот разговор, и вдруг ему пришло на мысль давнее его желание, и он сказал:
- Матвеевна, голубушка, свяжи-к нам снопик. Давно хочу иметь сноп в своем кабинете. Это не ребяческое желание, а иногда кое-кому и показать, и напомнить, и рассказать надобно…
- Что вы, Алексей Фомич, пожалуй, так-то и не сумею уж, забыла, поди…
Однако, видя, что мужчины, закончив обедать, выходят из-за стола и смотрят на нее выжидательно, согласилась:
- Ладно, так уж и быть, попробую… Люба, дай-кось мне серп. Там вон в углу на мешках…
- И серп у тебя?..
- А как же, корове травы надо привезть. Корова, она голодная считай со стада приходит. Эти ваши мелиораторы луга поиспортили все. Вместо травы - колючки одни да перекати-поле… Тут не только за серп, за шило возьмешься, когда вот такой, как нынче, ячмень убирать станешь…
- Вот там, Матвеевна, в низине повыше он будет. Все направились к небольшой низине, тут же за дорогой.
Матвеевна вошла в ячменя, дважды под самые корни дернула серпом, перекинула как-то через локоть пучок стеблей, и они, скручиваясь в тугой жгут, легли на руку с серпом.
Мужчины с интересом наблюдали за движениями Матвеевны. Многие из них, особенно молодые ребята, вообще не видели и в глаза "живого снопа".
- Это перевясло, - пояснила Матвеевна.
Тут она опять как-то, как всем показалось - легко и ловко, срезала несколько пучков ячменя, собрала его в ровную кучу. И, перехватив перевяслом и перевернув его, при этом придавила жгут коленкой, - и поставила уже готовый сноп "на попа".
- Отвыкла, - засмущалась женщина, - блин комом…
- Замечательно, - сиял директор лицом, держа сноп в руках. Я его рядом с областным знаменем поставлю, в углу… Спасибо, Матвеевна. Паша, возьми, положь в машину!
- Раз так - украсить бы…
- Чем? - поднял брови Романцов.
- Раньше, до колхозов, вяжешь, бывало, а васильков да цветов всяких среди ржи - тьма. Снопы словно букеты получались.
Матвеевна пристально всматривалась вокруг себя.
- То-то, - довольно заулыбался Кирпоносов, - при такой, как у нас, агротехнике и василька теперь не сразу найдешь.
- И не найдешь, - согласилась Матвеевна.
- Вот он, - сказал кто-то из ребят, вырвав на обочине дороги несколько голубеньких цветов.