В комнате сразу открыл окно, занавеска затрепетала от ветра. Потом я стал курить и ждать пароходик. Через пять минут на горизонте вырос дымок, и я успокоился. Пароходик плыл очень медленно, его покачивало на волнах, и мне казалось, что я на палубе вижу людей. Но я понимал умом, что их не увидеть. Но я все равно верил, надеялся…
А потом пароходик исчез, а радость осталась. Но это не радость даже - успокоение, потому что я себе загадал: если придет сейчас пароходик, покажется, то завтра снова увижу ее, увижу… И вот пришел пароходик, а завтра он снова придет, и снова… Значит, все возвращается - и пароходы, и люди, и даже любовь…
И спал я тихо в ту ночь, и всю ночь в окно мне шумели березы, а может, это море шумело, а может быть, ветер с близких вершин. Но что гадать, мне все равно было хорошо. И спал я, как в детстве, без снов.
А утром возле ворот нашего санатория случилась беда: машина сбила мальчишку. Говорят, он шел вместе с матерью, но потом его отвлекла чья-то собака. И он выбежал за ней на дорогу, и в это время - беда. Машина сбила и умчалась на Сухуми, а мальчишка сразу скончался. А другие говорили, что он еще немного дышал, шевелился, и его отвезли в больницу. Когда я туда побежал, народ уже расходился. И я хватал каждого за рубашку и кричал всем в лицо:
- Мальчишку звали Ираклий? Ираклий?
Меня оглядывали внимательно и отворачивались. Наверное, принимали за сумасшедшего. И когда я уходил от толпы, за моей спиной засвистели и кто-то бросил в меня булыжником. Он пролетел возле самой головы, и я пожалел, что промазали…
Я полдня ждал их на пляже, но они не пришли. А люди так же купались, кричали, а потом я увидел собаку. Это была та самая, с большими ушами, но сегодня она бегала одна, и я сразу понял… Так значит - Ираклий… И в голове поднялось: "Ну конечно, конечно, я куплю тебе завтра шнурочек. И ты будешь их носить на шнурочке…" - И в глазах у меня померкло.
А вечером я собрал свои вещи и пошел на поезд. Я не мог здесь, я задыхался… Я не мог и в поезде, и я чуть не сошел на первой же станции. И мне хотелось куда-то запрятаться, скрыться, но куда убежишь, куда скроешься… И я снова ехал, ехал, и колеса стучали: Ирак-лий! Ирак-лий!.. И я пытался что-то делать: или смотрел в окно, или брал газету, - но в глаза мне тоже смотрело что-то голубое-голубое, как полевая травка, как небо, - и я не знал, я не чувствовал, то ли это глаза матери, то ли сына, то ли то и другое вместе. И тогда я понял, поверил, что нельзя ждать возврата, что ничего в нас не повторяется - повторяется одно только горе. Но и то у него с годами меняются голоса.
- Ирак-лий! Ирак-лий! - гремели колеса. И это был голос моей запоздалой любви или горя, и я знал, что это навечно. Да и душа моя уже тянулась, рвалась обратно, и я знал, что она до конца переполнена и что мне надо, надо ей подчиниться. И надо, надо, ибо… Ибо когда облака будут полны, то они прольют на землю дождь. И если упадет дерево на юг или на север, то оно там и останется, куда упадет…
ОБЛАКА
Над деревней плывет густой зной, и кажется, что от солнца скоро вспыхнет трава. И тополям тоже жарко, невыносимо: о дожде они давно позабыли. Утомились даже собаки, залегли в подворотни и совсем перестали лаять. Одной Люсе весело, потому что любит жару…
Вот Люся вышла на крыльцо, потянулась и вдруг вспомнила, что сегодня еще не купалась. Сзади мать тихонько окликнула, но дочь уже ничего не слышит, не видит, - ее прямо тянет река. А через секунду Люся уже бежит за ограду. На улице все еще пусто, только ходит чей-то петух у забора. Но что петух, петух не преграда. И Люся бежит дальше, и волосы разметались, как парашютик. Вот она уже скатилась с горы, точно легкий упругий мячик, вот уже у самой воды она, и здесь только остановилась. Только зря Люся спешила - никого из подружек не видно. Зато на плотиках стояла соседка, тетка Марина. Она полоскала белье, а возле ног у ней прыгала Варька, маленькая рыжая собачонка. Но Варька только на вид такая веселая, молодая. А на самом деле ей уже шесть с лишним лет, как и Люсе. Для человека это, конечно, немного, а для собаки - полжизни…
Люся еще раз огляделась, и глаза у ней потемнели - одной ей расхотелось купаться. Потом тихонько окликнула Варьку. Собака только этого дожидалась и сразу бросилась к Люсе. Та погладила у ней за ушами - и Варька растянулась во всю длину на песке и скоро заснула. Спала она чутко и все время мыркала и стонала. А Люсе сделалось скучно. Подружки у ней не пришли, а тетка Марина не обращала внимания. И тогда стала думать, как бы ей попасть на тот берег. Но переплыть Тобол еще не могла, и оттого сильно страдала. А там по взгорью зеленела роща и лепились дома. И у каждого дома - свое лицо, свое выражение. Зато березы походили одна на другую, и все стояли в белых платьях до полу. Люся засмотрелась на них, но в это время затявкала Варька. Люся крутит шеей, ищет чужого. Но чужих не видно, значит, это Варька во сне, а может, ей голову накалило. Люсе еще сильнее хочется в воду, а подружек все нет и нет, зато на горе появляется сытый высокий гусь. За ним медленно выползает все гусиное стадо. Вожак идет не торопясь, вперевалку, совсем как киномеханик Геннадий Кармазов. И нос у него такой же красный, нахальный, и такая же высокая грудь под серой рубашкой. Люся загораживает ему дорогу и кричит громко, смеется:
- Куда пошел, дядя Гена? Я тебя не пущу, не старайся!..
Гусь на нее даже не смотрит. И тогда Люся кричит еще громче, даже щеки краснеют:
- Я тебя все равно не пущу! Ты почему такой гордый?! - Она делает строгие глаза и раскидывает широко руки, пытаясь загородить дорогу. Лицо у ней еще больше краснеет.
Но гусак идет напролом, и Люся испуганно отступает. А за вожаком уже тянется все большое белое стадо. Молодые гуськи-малыши идут посредине, а по краям их охраняют старшие братья. Люся смотрит на гусей, и ей их жалко, а почему жалко - не отгадаешь. А потом ее внимание забирает теленок. Он тоже бредет к воде, и ноги у него, точно спутаны или очень больные. Не дойдя до воды метра три, он ложится. Над ним сразу появляются мухи и подлетают близко и жалят. Теленок крутит шеей, машет хвостом, но сил уже не хватает. Наверно, жара измотала, наверно, жара. И тогда Люся берет веточку и начинает махаться на мух. И те нападают теперь на Люсю, потом снова кидаются на теленка. Но все равно их теперь уже меньше, и Люся хохочет:
- Терпи, Мартик! Подумаешь, мухи…
Теленок в ответ мычит, тянет шею. Люся гладит его и что-то шепчет - и тот сразу ее понимает и мычит сильнее.
- Терпи, Мартик! Мне тоже жарко…
С теленком этим она давно знакома. Он живет в соседях, у тетки Марины. А родился он в марте, в самую талицу, потому и зовут его Мартик. Теленок вышел весь черный-черный, до тугой синевы, только на лбу белое пятнышко. Однажды Люся вымазала эту белую полянку чернилами, но соседка взяла мыло и сразу отмыла…
А солнце печет все сильнее, настойчивей. Люся снимает платье и остается в одних трусиках. Сразу стало лучше дышать, свободнее. И Люся ложится рядом с Варькой и поднимает кверху глаза. А там, в небе, бегут и бегут облака. Все они куда-то спешат, почему-то опаздывают, и у всех у них свои заботы, дела. Иногда одно облако догоняет другое, и потом они идут вместе, сливаются, - и Люся хочет понять это чудо, да разве сразу поймешь, догадаешься…
Вот одно облако совсем выделяется. Оно похоже теперь на гуся, на дядю Гену Кармазова, и вот уж вместо гуся смотрит сверху теленок, а лоб у него крупный, веселенький… А рядом облако превращается в лошадь. Она машет хвостом, играет. И вот уж вместо лошади стоит над головой кот Сережа. Люся громко вскрикивает, бьет в ладоши - ну конечно же, это Сережа! Этот кот живет у них третий месяц, и вся семья его любит и считает почти что за человека. Когда Люся садится за стол, кот тоже садится с ней рядом и смотрит в тарелку. Люся сразу подвигает ему ложку и вилку. Сережа берет их лапами и через секунду роняет. А матери это не нравится, и она ворчит про себя, и на дочь свою даже не смотрит: "Надо ж все-таки следить за котом… Надо ж себя проверять…" Потом мать замолкает надолго, и это молчание всего тяжелее. Но Люся не знает, что такое - себя проверять. Вот сегодня ей сон приснился, будто б к Черному морю приехала и сразу пошла купаться. А идти к морю далеко-далеко, и места кругом пустые, чужие. И шла она долго, все ноги стерла. Наконец, вода показалась - Черное море. И везде на берегу кричат ребятишки и гуси гогочут, а на плотике тетка Марина что-то стирает. Но где она?! - вдруг пугается Люся. Это же не море совсем, это же их река! И гуси тоже знакомые, и берег тоже знакомый. Как же это, где она?! - плачет Люся, прямо рыдает. Ехала-ехала, а снова в свою деревню вернулась. И еще сильней плачет, просит защиты. И, может, кто-нибудь бы пришел на помощь, но в ту же минуту проснулась… Вот и проверяй тут себя! Ехала-то к морю, а вернулась домой.
А на небе облака плывут - одно за другим. Люся хочет сосчитать их, запомнить, но в это время Варька стала поскуливать. Мимо них прошла с бельем тетка Марина, и Варька сразу кинулась к ней, хвостом завиляла, а Люся осталась совсем одна. Вдруг сделалось тихо, только жужжит где-то пчелка. Потом и пчелка улетела, и стало совсем тихо. Так тихо, хоть плачь. Ведь одиночества Люся не любит - у ней сразу портится настроение. Ей нужно все время с кем-то говорить или спорить, а теперь все ее бросили: Варька убежала, пчелка улетела. А облака хоть и живые, но они высоко - не дозовешься. Ей стало грустно, даже голова заболела. Может быть, она от жары, а может, еще и от расстройства: через день Люсе по-настоящему надо в дорогу. У родителей на руках путевка в Анапу, и они берут с собой дочь. Наверное, потому и снилось ей море ночью, наверное, потому…
Наконец прибежали подружки, Света и Галя. Они сестры. Света постарше, а Галя помладше. Старшая сестра высокая, молчаливая, а младшая совсем маленькая, пухленькая, и все зубы всегда наголе. У Гали прозвище есть - Винни Пух. Она любит очень нырять возле плотиков, но глубокой воды еще опасается, не доверяет себе. Иногда старшая берет младшую за руку и заводит в воду подальше, но в это время лучше Галю не видеть. Она кричит и повизгивает, а потом начинает кусаться, и старшая не выдерживает - с громким криком бежит из воды. А Галя смеется, и зубы у ней, как молоко…
Вот и сейчас она смеется и вдруг говорит Люсе:
- Давай раздевайся! Ныряй!
- Ох ты-ы! - грозит ей Люся ладонью, глаза у самой лукавые: не зови, мол, меня, ведь ты же кусаешься.
- Аха-а, испуга-а-алася! - ликует Галя, и все зубы опять наголе.
- Да ну тебя! - почему-то сердится Люся, а затем отступает назад, разбегается и вот уж падает в воду, как в глубокий сугроб. Летят брызги, кричат сестры, зовут ее, даже Мартик вздымает испуганно голову, но Люся уже ничего не слышит, не замечает. Она плывет весело, с удовольствием, с какой-то неудержимой счастливой решимостью; и вот почти на середине реки она - и там поворачивается на спину и застывает. Какая радость, какое чудо! Вода тихонько постукивает в затылок, а сверху - небо, а там - облака. Они смотрят прямо на Люсю, и она тоже смотрит на них, а глаза не мигают. А облака плывут медленно, не спеша, и Люсю тоже медленно относит течение, и вода все так же тихо постукивает в затылок, и потому так хорошо во всем теле - и Люсе хочется теперь плыть весь день, а потом всю ночь, а потом еще и еще, и чтоб все время сверху смотрели эти облака, облака…
- Доча-а, где ты?! - кто-то кричит на горе. - Ну где же ты?!
И только теперь Люся узнала мать. Но голос ее еще далеко, он еще на самой горе.
- Люся!.. Это же… Это же как понять? Я зову, зову, ведь обедать пора… - теперь голос матери все ближе, ближе, и вот уж возле самых плотиков ее обиженный голосок:
- Лю-юся, ты меня доведешь! Что за дочь у меня, хоть бы в чем-то послушалась!..
После этих слов Люся плывет, наконец, назад. И плывет опять резво, весело, как мальчишка. А сзади тянется за ней длинный белый бурун. Вот и берег рядом, вот и плотики - прямо рукой подать, но выходить из воды ей не хочется, и Люся поворачивает от плотиков, потом снова обратно - и мать теперь просто в отчаяньи. Она смотрит кругом, точно ищет себе защитника, но рядом с ней - только Мартик, что возьмешь с него. И мать опять стыдит дочь, умоляет:
- Как тебе, милая, не стыдно! Позоришь прямо, управы нет… Ну плыви же - я что-то дам…
Но Люся только смеется да фыркает, видно, попадает в горло вода. К ней подплывают гуси, и она начинает под них подныривать, а те ее не боятся - им даже нравится эта игра.
- Ну погоди, заработаешь! Я вот отцу расскажу! - кричит мать из последних сил, и дочь, наконец, подчиняется и плывет прямо к берегу. Но все равно из воды выходит очень медленно, нехотя, и лицо недовольное, точно в чем-то ее обманули. Так же медленно подходит к одежде и натягивает через голову платье. Потом долго-долго ищет сандалии. Наконец вытягивает одну сандалию откуда-то из песка, а другую так и не может найти. И лицо у ней опять хмурится, и она смотрит с укором на мать. А та задумалась, вся ушла в себя. Люсе это очень не нравится, но она уже не хнычет, а только вздыхает. Ее вздохи сразу влияют на мать:
- Ну что ты, доча?.. Мы на юге новые купим. Обещаю тебе.
- А мне эти, эти-и!.. - упрямится Люся, а мать опять успокаивает:
- Я не знаю прямо!.. Да мы ж к морю завтра, а ты про сандалии…
- А мне эти!
- Не хочу слушать, надо обедать! - И она берет Люсю за руку, сильно тянет вперед. И дочь хнычет снова, по подчиняется.
А на самой горе они встретили Варьку. Собака что-то тащила в зубах и хотела прошмыгнуть. Но Люся загородила Варьке дорогу:
- Мама! Мама! Она же с сандалией!
- Вот и хорошо, - улыбнулась мать. И в это время собака бросила свою ношу. Сандалия была целая, невредимая. Люся сразу обула ее и забила в ладоши:
- Ай да Варька! А я ищу…
- Она же воровка, - сказала задумчиво мать и нахмурила брови.
- Нет, мама!.. - взмолилась Люся. - Она не воровка. Она играет…
- Во-во, играет! - никак не сдается мать. - Возьмет поиграет и бросит. А где бросит - не скажет…
- Она скажет, скажет! Она и сама принесет… Я люблю ее с давних пор…
- Как, как ты сказала? - вдруг смеется мать и смотрит по сторонам.
- С давних пор, - повторяет Люся и хмурит лоб, но мать смеется снова, точно кто-то ее подтыкает.
- Что за дочь у меня с давних пор! И всех любит она, уважает. Только мать родную не любит, не слушает.
- Я все люблю, мама! - почти кричит Люся, и голос ее дрожит от волнения, а мать почему-то грустнеет, задумывается. Потом снова смотрит на дочь:
- Люся, куда ты все глаза задираешь?
- Мама, мама!! - опять волнуется дочь и трогает ее за рукав. - А облака живые?
- Я скажу тебе, я отвечу, только пойдем пообедаем, - она смеется и смотрит долгим взглядом на Люсю. И та сразу теряется и опускает глаза.
Обедали они в садике, под тополями. Там, на круглом деревянном столе, кипел самовар, лежали чашки и ложки. Тополя были еще совсем молодые, веселые. А листва на них стояла такая тугая и влажная, что совсем не пропускала лучей. Наверное, потому здесь все лето стояла прохлада. И сзади, за тополями, росла сирень, но ее было немного - куста три-четыре. Зато нынче эти молодые кустики уже цвели и веселили хозяев. Особенно их любила мать, - сирень ей что-то напоминала. Вот и сейчас мать не утерпела, сходила и навестила свою сирень. А когда вернулась к столу, то сразу скомандовала:
- А теперь, доча, пора и обедать!
Но Люся сидела молча, - обедать ей не хотелось. И все же для виду она взяла ложку и стала нехотя что-то хлебать из тарелки. Лицо сморщилось, как от страдания. Мать заметила это и улыбнулась. А потом принесла из дома транзистор, любовно протерла его от пыли и нажала на кнопку. Музыка заиграла тихо, протяжно, точно бы жаловалась на что-то или что-то просила. Люся так же нехотя пила чай. Немного скучно ей без отца, да Люсе уж это привычно. Отец редко-редко бывает дома, только покажется семье - и сразу к воротам. Вот и сегодня с утра пораньше в районе. Работает он экономистом в колхозе, а это, говорят, одно беспокойство.
- Люся, послушай песенку!.. Она так меня заряжает. - Голос у матери тихий, мечтательный. Она наклоняется поближе к транзистору, а в глазах - удивление. И Люся тоже слушает, даже тополя навострили ухо и ловят звук:
- Не надо печалиться - вся жизнь впереди,
Вся жизнь впереди - надейся и жди…
Мать вздыхает украдкой, потом снова вздыхает:
- Вот так, Люсенька. Все живи и надейся. А кто не надеется, тот не живет…
- Я, мама, не поняла…
- Да я так, так, ничего. Просто нравится песенка. И о тебе, дочь, подумала. Завтра прямо к морю покатишь, обрадуешься…
Но Люся отвернулась и точно не слышит. А матери, видно, хочется говорить. Видно, ждет сама это море, уже терпения нет.
- Скоро папка твой соберет чемоданы. А завтра с утра - до Кургана, а там самолет - и выйдем прямо на юге! Нет, Люся, ты послушай: мы выйдем прямо на юге!! Не надо-о печалиться - вся жизнь впереди-и-и… - последние слова она даже не сказала, а просто пропела, но дочь взглянула на пес сердито и сразу опустила глаза.
- Да что с тобой? Ты не рада…
- Я рада… - говорит Люся, а сама смотрит в небо. А по небу бежит маленькая лохматая Варька. А за ней спешит с ведром тетка Марина. Ну конечно же, это она, их соседка. И вот собака и человек сливаются вместе - и в этом чудо, какая-то тайна. Люся хочет понять это чудо, но облако уже далеко.
- И чего ты глаза задрала? Как уснула…
- Нет, мама! - обижается Люся. - Я не уснула. - И вдруг бледнеет и морщит лицо.
- Мама, мама!?
- Да что с тобой? Заболела?
- А над морем такие же облака?
- Что ты, прямо напугала меня!.. Нет, облака там красивые, южные, а такой там нет ерунды.
- Мама, а березы у моря бывают?
- Ну конечно же, не бывают. Там и так хорошо…
- А река есть на юге?
- Зачем ей… Там же Черное море. Но почему ты меня пытаешь?
Люся не отвечает и смотрит вниз.
- Ты признайся мне, я же мать…
И тогда Люся поднимает глаза:
- Мама, мам… Не хочу я к вашему морю. Я тут останусь, а вы одни…
- Да ты сдурела! Да кто ж от моря-то отпирается, ты подскажи… - И мать смеется, потом стихает, потом смеется снова - не видно глаз.
- Умора прямо! Не ожидала я…
- Нет, мама! Мне и тут хорошо…
- А что хорошего, доченька?.. Да кто же тебя научил?
- Меня Варька рыжая научила, - говорит Люся загадочно, а в глазах что-то переливается, плавится - то ли решимость это, то ли печаль. И мать видит это и хмурится:
- Не понимаю тебя…
- Мама, ты не сердись…
- Легко сказать, если ты дуришь…
- Я не дурю. Я решила!
Но мать в ответ еще сильней хмурится и смотрит с болью на дочь.
- Ты хоть нас пожалей-то, одумайся… Нехорошо. Отец твой за год ухлопался, и мне в библиотеке всяко пришлось. Второй год пошел, как без отпуска… А нынче еще тяжелей у меня - одни смотры да проверки, да в район все время с отчетом. Нет, доченька, это надо понять. Одна надежда была на отпуск, а ты… - И она еще хотела что-то сказать, но задохнулась и мотнула безнадежно рукой.
- Мама, мама! - Люся перебивает ее, волнуется… - Я поеду с вами, поеду, но только больше не говори…