- Слышим! Слышим! - откликнулась Клавдия Ивановна.
- Ну хорошо. А я че придумала. Мне уж лет восемь было, а может, поболе. И вот сижу как-то, смотрю в окно. А там - белым-бело, шумит бела падера. А я и подумала: это, мол, не ветер за окном стучит, выпевает, а это, мол, волкушки воют, ощетинили свою шерсть… Правда, правда, все время думала так. Воют, мол, они с голоду, и к нам, к людям, просятся. А мы их гоним, пужам. А надо бы пожалеть. Но кто меня, малу, послушат. А все равно я жалела их. Пусто место, видно, жалела. Да че - кого говорить… Никому в жизни я зла не желала - ни кошке и ни собаке, ни птичке и ни травинке. Раз живое - пусть и живет. Значит, надо кому-то, зачем губить?.. Вот стоишь возле трубы и обо всем передумашь. А потом хорошо сделатся, а почему?..
- Не знаю, Феша, не знаю…
- Вот и я, Клавушка, не знаю. Не все, видно, знать, а надо и сдогадаться… - Она засмеялась, оглянулась по сторонам. Глаза у ней были веселые, легкие и что-то еще обещали.
6
И мне тоже дышалось теперь легко, и в голове не кружилось. Клавдия Ивановна принесла опять чай и позвала всех к столу. Олег подошел к магнитофону, нажал на кнопку.
- Вот хорошо-то. Не могу слушать, уши болят. Да хоть бы че-то добро поставили, а то "улетаю да уезжаю…" А куда уезжать-то? Я тридцать лет тут живу и все еще не пропала. - Феша прищурилась и посмотрела на всех, точно бы с высоты.
- А тебе сам бог велел сидеть в этой дыре. Тебе бы даже Москвы не понять.
- А че Москва? Я и в Ленинград езжу, я и в Свердловске бывала, меня и в Челябу приглашали два раза, так что… так что вы, Нина Сергеевна, в меня сильно не тыкайте, а то у меня тоже остры локотки. Мне вон даже Клава и то часто "вы" говорит…
- Надо же! Мадам Фу-фу с городской окраины. А что имеешь-то, чтоб на "вы" навеличивать?
- А что имею, то все при мне. И под меня не подроетесь. - Феша стала похрустывать пальцами, потом сняла платок с головы и сжала платок в ладони. Вокруг замолчали. Волос на голове у ней было не много, но все они были свернуты в аккуратную, ладную шишечку. И теперь Феша смахивала на учительницу, которая занимается с первоклассниками. Она сидела чистенькая, опрятная, как синичка на жердочке. Еще миг - и чирикнет, и улетит. Но она повторила снова ровным, сдавленным голоском:
- Что имею, то все при мне. И вы, девушка, не указывайте…
Нина Сергеевна засверкала глазами:
- Да брось ты мне в глаза капать! Да много ли тебе надо, чтоб полы мыть да занавески стирать. Да любая сделает не хуже тебя… Ну ладно, и так все нервы с тобой потеряла!
- А зачем нервы терять? У нас тут не принудиловка, никто никого не неволит. Встала бы да оделась, да ушла бы поране - вот бы и нервы целехоньки. - Феша расправила на коленях платок и надела его, подвязав крепко под подбородком.
- Ну вот, - вздохнула Нина Сергеевна, - я плохая, а вы хорошие… - Она притворно всхлипнула, потом выдохнула сигаретный дым прямо Феше в лицо. Та заморгала испуганно и затрясла головой:
- Кара те в руку, бесстыдница! Я и так здыхать не могу. Весь денек не ложилася, не знаю, как до постели доковыляю.
- А вы идите в свою отдельную… У вас же есть номер "люкс". И у дочери вашей тоже квартира трехкомнатная, - Нина Сергеевна подчеркнуто назвала ее на "вы" и захохотала, как будто смешное увидела. Но этот смех повис одиноко, печально, а у меня сжалось сердце и опять захотелось уйти. Но встала Феша со стула. Губы у ней подрагивали:
- Знашь че, девушка! Ты на меня не кати. Я тебе не погибалка какая, за меня и люди заступятся. - Она покраснела и стала трогать щеки, точно они у ней распухли и заболели. - И к дочери не посылай меня. Этот огород не ты городила, не тебе его разгораживать. У моей дочери уже трое ребяток, да муж есть, да свекровь лежит - ноги не ходят, не движутся. И каждому из них угол надо да отдельну кровать, а я не хочу, милая, к ним на загорбок. Они, конечно, примут, не выгонят, но я сама не хочу. А тут я никому не мешаю. И все ко мне с уважением… Так что ты меня понимай.
- Счастье какое… вас понимать, - Нина Сергеевна покрутила головой, призывая всех нас в сообщники, но никто не поддержал ее, никто не откликнулся.
- А мне и счастье! Кого еще, люди уважают, и ладно. И дни длинней кажутся. И мне уж теперь кажна минута, как божий дар. - Феша замолчала, передохнула. Краснота на лице у ней стала спадать. Да и голос был ровнее теперь, спокойнее: - И не надо бы тебе надо мной выкомуривать. И хоть бы позаочь, без меня, а то прямо в лицо мне садишь и садишь. А еще комсомолка. Ну как же так? Давай мне объяснение.
- Не твое дело, техничка Феша! И не тебе учить меня, переучивать! - Нина Сергеевна задышала шумно, пронзительно, и все тело ее точно задергалось. Я посмотрел ей с испугом в лицо. Ресницы у ней не мигали, а глаза стали, как яблоки. Еще миг - и разорвутся глаза.
- Нинка, кто тебя укусил? - вмешалась Елена Прекрасная. - У тебя шарики скоро вылетят. Кто их пойдет собирать.
Нина Сергеевна захохотала грудным нехорошим смехом. Все ее тело опять заколыхалось, задвигалось, и только сейчас я заметил, какая она широкая, полная. Любое платье на такой треснет, разлетится по швам.
- А ты не хохочи! Ишь какая - захохотала! - покачала головой Феша и снова села на стул. Откуда-то сбоку появился Олег. Он, наверное, выходил на крыльцо.
- Все кричим, значит. От чего ушел - к тому пришел, - сказал устало Олег и прищурил глаза.
- Ой, Олежка, - посмотрела на него Нина Сергеевна. - Одолжи мне сигаретку. Прямо уши пухнут - курнуть охота.
- Да, да… - пробормотал неопределенно Олег и покачал головой.
- Думал, что мы свежи, а мы все те же, - схохотнула Феша и стала помешивать чай.
- Вот-вот, - отозвался Олег и приподнял голову. Лицо у него сделалось какое-то пустое совсем, безразличное. На верхней губе висел бисеринками пот. А брови были теперь черные-черные, почти что угольные, нависшие. И этот уголь выделялся на белом лице.
- Что с тобой? - спросил я тихо его. Он рассмеялся и показал глазами на Нину Сергеевну. Потом наклонился ко мне к самому уху:
- Ты понимаешь, в ней что-то есть. И мне все еще ее жалко. Честное слово. Войди в мое положение… Ты меня слышишь?.. Она же скоро сорвется, она же на обрыве, ты понимаешь?
- Все мы, Олег, на обрыве… - сказал я тихо, потому что у меня опять заныло в груди, как будто сидел там злой червячок и вставал на дыбы и покусывал. Я хотел про него забыть и не мог. Потом к нам подсела Елена Прекрасная.
- Почему, мужики, замолчали? Заговорила вас княжна Нинель Воронцова?
- А ты осторожней, Ленка, с моей фамилией. Я, может, и правда княжна. - Нина Сергеевна засмеялась, откинула голову, и все ее большое, мягкое тело тоже вздрогнуло и пошло ходуном.
- Может, все может… - посмотрела на меня именинница. На лице у ней еще больше стало веснушек. А голос теперь был тоже усталый, она еле-еле ворочала языком:
- Когда я занималась в училище, у нас литературу вел Синебрюхов. Ей-богу, не стоять мне на месте! А потом паспорта поменяли, и он стал Ленский Герольд Александрович. Сменил, конечно, фамилию. И ты, Нинка, сменишь. Вот выйдешь замуж и сменишь.
- А за кого?
- Ладно уж, за меня… - как-то обреченно ответил Олег и стал медленно разливать вино. Рука у него печально подрагивала.
- А ты не гордись, Олежка. Лучше у жены спроси, можно ли тебе у нас задержаться? Спроси, спроси, может, и разрешит. Охо-хо, - она притворно вздохнула. - Глаза мои бы ни на что не глядели. Быстрей бы в Москву!
Олег посмотрел на нее внимательно и отвернулся к окну. Лицо его совсем побледнело, осунулось. Возле губ образовался синеватый злой полумесяц, как будто траурное кольцо. И вот траур дрогнул - и Олег рассмеялся:
- Не по средствам, княжна, живешь. Москву надо выстрадать, а потом уж… Я ведь тоже мечтал… Меня и сейчас жена укоряет. Да ладно не буду об этом.
- Жена - не стена, можно отодвинуть.
- Зачем ты…
- А затем, Олежка, затем, мечтатель мой дорогой… Знаю, как ты мечтал, Олежка. Говорят, деньжонок уже скопил на две "Лады". И построил гараж и баню. Поди, и венички к зиме припасаешь?..
- Нинка, ты сегодня затихнешь?! - взмолилась Елена Прекрасная.
Но та, к кому она обращалась, опять засверкала глазами:
- Господи, помилуй мя грешную. И зачем только заехала в эту дыру?! Провинция - страна чужая, страна чалдонов и собак… Ха-ха! - она захохотала и далеко выдохнула сигаретный дымок. - Когда я училась в Москве, это написал Костя Лямин. Все ручки целовал мне, лизался, а сам худенький, маленький, как стручок.
- Тебя послушать, Нинка, кто за тобой не бегал? Один король аравийский не бегал… - именинница говорила медленно, потому что жевала конфеты. - Хоть бы мне кого-нибудь подыскала. Костя Лямин-то теперь где?..
- А ты завидуешь, да, Елена? А я вина хощу-у настоящего! Где моя большая соска? - Она сморщила лицо и зарыдала притворно. Потом пискнула, как ребенок. Все засмеялись, даже у Феши напряглось личико, оживилось.
- Ты, Нинка, артистка! Ты наш золотой фонд, наша гордость! - произнесла напыщенно именинница и раскурила медленно сигарету.
- О, да-а! Когда я училась в Москве, то снималась с Эрастом Гариным.
- В массовке-то из-за будки выглядывала? - рассмеялся Олег. - Видели мы там народную артистку Воронцову Нину.
- Именно из-за будки, ты прав. Но кто выглядывал-то? Может быть, ты? Или она? - Нина Сергеевна посмотрела в упор на Фешу. И та усмехнулась:
- А мне че выглядывать, прятаться? Мы с Клавой ниче в кармане не держим. Все, че есть, - все у нас на виду.
- А вы, Феша, не волнуйтесь, поберегите себя, - сказал Олег усталым просящим голосом, - мы поспорим тут, пошумим, а на вас отразится…
- Вот хорошо-то, - оживилась сразу Феша и посмотрела на меня со значением. - Хоть один, наконец, нашелся, сказал добро слово… А я ведь, товарищи, давно знаю Олега-то Николаевича. Я ведь еще с мокреньким с ним водилася… Вот так, скажу вам откровенно. Мы с ним даже с одной деревни и нам… - но в этот миг Фешу перебила Нина Сергеевна:
- Я не знаю, кто тут сухой или мокренький, но я вам доскажу про кино. Да! А с Эрастом Гариным я стояла вот так!.. - она указала ладонью прямо мне в лоб, и я сжался, как школьник. А она опять повторила:
- Я вам докажу… Нашлись знатоки.
- Ладно уж, убедила, - рассмеялся Олег и сразу же погрустнел. Синий круг возле губ у него стал еще жестче, отчетливей. И лицо напомнило какую-то птицу.
- То-то же! В кино ходить надо, а то слушаем тут старух…
- Мы не старухи, - покачала головой Клавдия Ивановна, - мы - ветераны труда.
- Мы с Клавой еще за себя постоим! - подговорилась Феша и стала что-то подбирать на столе.
- Годы, годы - вышел порох, переходим на песок… Так, что ли, поставим сейчас вопрос? - засмеялась Нина Сергеевна и хлопнула пудреницей. И сразу же как-то весело, энергично стала пудрить себе нос, подбородок. За столом запахло сладким, ванильным.
- Ну и командирка! - вздохнула Феша и посмотрела на дверь, точно ждала кого-то. - Директора нет, так она за директора.
- Да хватит тебе, Феша, паясничать! Прямо лезешь, управы нет! - не сказала, а почти выкрикнула Нина Сергеевна. Она еще хотела что-то добавить, но Олег поднялся со стула.
- Мне пора! Я - по домам.
- Да как же уходить-то с таким настроением! - взмолилась Клавдия Ивановна. - Эта вот ревет уже. - Она показала глазами на Фешу. - А ее слезы сильно дорого стоят. Она давно на таблетках да на уколах. У ней уже был инфаркт…
- Знаем, знаем. Тогда работать не надо, а то и пенсия и зарплата. А все деньги - на книжку. Это ж народный капитализм, дорогие…
- Нет, Нина Сергеевна, я сберкнижек не знаю. За мной - одна комнатенка, и больше нет ничего, - сказала Феша тихим, подавленным голосом и опять сняла с головы платок, стала распрямлять его на коленях.
- Надоела ты со своей комнатенкой. Живи в ней, я же не выгоняю. Хоть и право есть. Я же - молодой специалист, ха-ха…
- Какие вы быстрые нонешни. Вам сразу вынь да положь. - Феша стала крутить головой, как будто искала поддержки. Но Олег промолчал, а Клавдия Ивановна разглядывала внимательно портрет Баха и была отсюда далеко-далеко. Именинница тоже была не здесь. В левой руке она держала зажженную сигарету, и та дымилась и догорела почти до ногтей, по рука не чувствовала огня. Смотреть на это было мучительно.
Я поднялся со стула и вопросительно посмотрел на Олега - давай, мол, провожай меня. Сам завел сюда - сам же и провожай. Но Олег даже не пошевелился. Я обиделся и начал смотреть в окно. На улице все еще было ветрено и темно, может, даже темнее, чем час назад. Но постепенно глаза различили деревья. Тополя клонились из стороны в сторону, а потом на какой-то миг замирали, а потом снова и снова их обхватывал ветер. Бедные тополя… Как, наверно, им сейчас тяжело! Но это же временно, не вечен же ветер. И я представил эти деревья через неделю. Их облепят грачи снизу доверху, а потом появятся гнезда. И эти гнезда кому-то в городе помешают. Их будут сбрасывать дворники прямо на тротуар тяжелыми длинными баграми, а птицы будут кричать вверху и бить крыльями… Но кричи не кричи… А все равно больно это, невыносимо. И никто за них не заступится: ведь птицы - не люди… Я отодвинул штору пошире. Деревья гнулись, точно просили о помощи. Но кто поможет и кто пожалеет, ведь деревья - тоже не люди… Возле меня остановился Олег и стал разминать сигарету. Ему хотелось что-то сказать мне, поговорить, а мне не хотелось. Он понял это и отвернулся. А я постоял еще чуть-чуть для приличия и вернулся к столу.
Именинница опять разливала вино. Оно было густое, лиловое, как птичье крыло. Нина Сергеевна подняла глаза на меня и вдруг - рассмеялась:
- И чего мы, дураки, все держимся за работу?..
- Верно, Нинка. А по мне - лишь бы семья была, - сказала задумчиво именинница. - Для меня женщина - это семья, а мужчина - это работа. Вот наступит мой день - и нарожу своему черненьких, рыженьких…
- А-а, Елена… Тебе бы только семья да пеленочки, а я жить хочу, моя дорогая! И чтоб широко, по-русски, чтоб лучше всех! - У ней обиженно задрожал подбородок, а глаза покрылись густой темной пленочкой, и эта пленка то пропадала, гасла, то вспыхивала, то переливалась ярко, как ртуть. А Феша медленно покачала головой:
- Детки - это хорошо, я за них. Я вон внучку часто беру к себе. А она у меня сильно ласкова. Прямо кошечка, ясноё море…
- Сама ты кошечка! - захохотала Нина Сергеевна. - И коготки еще сохраняешь. А что! Прямо проходу нет от ветеранов труда. В магазине им - в первую очередь, и квартиры им - в первую очередь…
- И на кладбище им - в первую очередь, - сказала Клавдия Ивановна и устало зевнула.
- О да-а!! - поправилась Нина Сергеевна. - Но если уж честно, товарищи, то за нами - завтрашний день, а за ними - песочек.
- За кем - за ними-то? - обиделась Клавдия Ивановна и прикрыла глаза ладонью. Эта ладонь была старая, как сухая кора, по ней шли толстые синеватые жилы. Я перевел взгляд на Олега, но тот от меня отвернулся и уставился в стол. Что с ним? Таким печальным он еще не был. И таким скучным, подавленным… А может быть, это уже безразличие?.. Ведь мы так давно с ним откровенно не говорили, не спорили… Но мои мысли перебила Елена Прекрасная:
- А вот я не боюсь ложиться в песочек. Были бы дети, а так, что оставлять?
- Рано, рано вы нас отпеваете, - вздохнула обиженно Феша и подняла кверху голову. Ее невидимые бровки тоже приподнялись, и лицо стало похоже на желтую луковку, с которой сдернули кожицу. И голосок тоже вышел обиженный. Она говорила и смотрела на Нину Сергеевну, точно впервые увидела, точно бы изучала:
- А если мы сильно не глянемся, то зачем сюда ехала? В таку даль поплелась да из самой Москвы? А зачем? Неуж за деньгой? Тогда уж сознайся.
- Чистосердечное признанье - половина вины… Так, что ли? - Нина Сергеевна хмыкнула, кто-то включил музыку. Звуки поднялись высоко, оглушили, и опять нежно, тонко отозвался хрусталь. О чем он?.. Но меня оборвали. И оборвал опять смех:
- Ну и Феша! Ну, прокурор!.. За деньгой, говоришь? Ха-а-ха… - Нина Сергеевна откинула голову, сигаретка дымилась:
- Не знала я, а то б разбогатела.
- А хохотать не надо… - сказала Феша тихо и посмотрела через стол на Олега. - Зачем хохотать. Не люблю я… не по себе… А деньги надо заслужить. А то заробят нынче в день по десятке, а все равно недовольны. Деньги, што ли, снова надо менять?
- Надо, милая, надо. А то техничка со мной наравне…
- А хотя бы что и техничка, - Феша круто повела головой. - Я вот тоже техничка, а внучат своих я б тебе не доверила. И Москвой ты мне не хвались.
- А я бы прямо заплакала…
- А хоть прямо, хоть криво, а никогда!
- Да замолчи ты, стара чернилка! А кому б ты доверила? - Нина Сергеевна даже соскочила со стула. - И Москву ты не трогай, не тереби! Я за нее вот так вот дралась! Я только в институт два раза пыталась, только на третий раз приняли… - она вздохнула и схватилась за сигареты. А Феша тоже поднялась на ноги и молча смотрела в пол. Так прошла минута-другая. Я оцепенел и почти не дышал. Потом Феша подняла глаза и спросила чужим голосом:
- Ты объясни, что такое чернилка? - Феша поглаживала щеку ладонью и уже жевала таблетку. Клавдия Ивановна поддерживала ее за локоть. Нина Сергеевна надула губы и что-то ворчала, не разобрать. Олег показывал мне глазами на дверь, но я прирос к стулу, и какая-то странная тяжелая апатия наступала теперь на меня.
- Ты объяснишь мне или же так? - Феша громко охнула и схватилась за грудь. И тогда я не выдержал:
- Да помири ты их, Олег! Ты же здесь хозяин!
- Сиди, сиди, перемелется. - Он устало махнул рукой, усмехнулся.
- Во-во! Перемелет меня эта старуха, - сказала Нина Сергеевна, и в это время Феша вдруг зашаталась и повалилась. Ее уже на лету подхватил Олег и довел до дивана. Нина Сергеевна трясла головой и жадно курила:
- Ой, нервы-нервы! Скоро буду такая же… Быстрей бы вылезти из этой норы…
Над Фешей наклонилась Клавдия Ивановна и поманила глазами Олега:
- Надо бы "скорую". Где у нас телефон?
- А-а, успокойтесь, - засмеялась Нина Сергеевна. - Когда я училась в Москве, у меня часто шалили нервишки. Но я элениум все глотала. Да-да, помогало. У кого он есть, может, дадим?
- Да уйди ты с глаз от нее! - сказал с раздражением Олег, но та уже не слышала его, она звонила по телефону:
- Галочка, сейчас телефон наш займут. Я приду в общежитие минут через двадцать. Ты не спи, будем кофе пить.
В это время на рычажок надавил Олег:
- Отойди, надо "скорую".
Нина нехотя отдала ему трубку:
- Нашелся, гадство, брат милосердия. Я тебя, Олежка, больше в упор не вижу… Товарищи, а где же музыка? Мы, что ли, больше не будем…
- Нинка, сдурела! У нас человек на диване, а ты плясать, - сверкнула на нее взглядом Елена Прекрасная, но та ей ничего не ответила, она жадно курила и смотрела в окно.
Я помню, как приехал врач. Зашла красивая девушка в белоснежном халате. А может, у нас было сильно накурено, потому таким белым, снежным показался халат. Врач послушала пульс у Феши, потом измерила кровяное давление. Когда надувала грушу, то щеки у ней покраснели и разрумянились, и лицо стало еще лучше, красивей. Я не видел в жизни лучше лица. А Феша дышала медленно, как будто спала. Красавица еще раз измерила ей давление и посмотрела на нас: "Я забираю ее с собой. Ей нельзя без врача…"