Анканау ждала. На правый кулак она намотала замасленный заводной шнур, левая рука лежала на маховике, на больших выпуклых буквах фирменного знака. Чейвын кивнул ей.
Анканау дёрнула шнур. В этот рывок она вложила всю свою девичью силу и едва не свалилась на сидящего сзади стрелка Тэюттына. Мотор чихнул, как некстати разбуженный пёс, крутанул маховиком и замер… Нет, не замер! Это маховик, набрав обороты, слился в неподвижный металлический круг. Мотор завёлся! Вот его голос! Просто от волнения Анканау не сразу услышала.
Установив режим, Анканау устало опустилась на деревянную банку. Они обменялись с отцом понимающими взглядами.
- Однако ты меня здорово толкнула, - дружелюбно сказал девушке стрелок Тэюттын.
- Очень хотелось, чтобы мотор сразу завёлся, - ответила Анканау.
- Этого каждому мотористу хочется, - сказал второй стрелок Откэ.
- Да не у каждого получается, - отозвался носовой Ытлени.
На вельботе не сидят молча. Пока зверя не видать и охотники свободны от напряжения, в котором их держит преследуемый морж или кит, они говорят без умолку. Мужчинам тоже есть о чём потолковать.
Но на этот раз в вельботе Чейвына решительно не знали, о чём говорить. Никто не помнил, чтобы когда-нибудь вместе с ними охотилась женщина, да ещё на правах одного из почётных членов бригады - моториста! Вот почему огонёк загоревшегося было разговора быстро угас.
Ытлени достал бинокль и занялся рассматриванием гладкой поверхности моря.
Гарпунёр Рымылю постучал по туго натянутым пыхпыхам , поправил капроновые лини, осторожно провёл кончиками пальцев по острым лезвиям наконечников.
Стрелки пощёлкали затворами ружей, а Тэюттын даже поглядел на море через ствол.
Чейвын понимал, что его дочь является причиной мучительного молчания и необыкновенного поведения охотников. Будь она даже просто пассажиркой, которую взяли, чтобы доставить куда-нибудь по пути, было бы легче. А тут - мотористка! Такого не только в Кэнинымныме, но и на всей Чукотке ещё не было.
Чейвын переложил румпель, огибая большую льдину. За синим айсбергом показался пограничный сторожевой катер.
- Пограничники! - крикнул Тэюттын, обрадованный возможностью что-то произнести.
- Вижу! - отозвался Чейвын и повернул вельбот.
На пограничном катере застопорили двигатель.
Суда медленно сближались. Рука Анканау лежала на рычажке газа, готовая по первому знаку бригадира выключить мотор. Чейвын кивнул, и мотор остановился.
Ытлени опустил за борт неплотно надутый пыхпых, чтобы смягчить удар.
- Идите к Янракеннотскому мысу, - посоветовал капитан катера. - Мы там видели стадо моржей.
- Спасибо, - поблагодарил Чейвын.
- О, да у вас новый моторист! - удивлённо воскликнул капитан.
- Моя дочь, - с гордостью сказал Чейвын.
- Анка!
Девушка вздрогнула. Это был Носов, зимний знакомый. Оказалось, он не только умеет ездить на собаках… Вот так встреча!
- Здравствуй, Анка, - Носов перегнулся через высокий борт катера и подал девушке руку.
- Здравствуй, - сказала Анканау, смотря парню в глаза. - Рада тебя видеть.
Но тут Чейвын скомандовал отчаливать от катера, и Тэюттын оттолкнулся веслом. Анканау завела мотор. Вельбот, набирая скорость, стал удаляться от пограничного катера. На палубе стоял Носов и, стараясь перекричать шум мотора, что-то орал на прощание.
Анканау оглянулась и помахала рукой.
Встреча с пограничным катером разрядила обстановку в бригаде Чейвына. Хотя Анканау и не принимала участия в общем разговоре, но теперь её не так стеснялись.
За высоким Янракыннотским мысом увидели стадо моржей. Началась привычная, но тяжёлая работа. Вельбот гнался за моржами, лавируя среди плавающих льдин. Анканау, повернувшись лицом по ходу судна и держа левую руку на рычажке газа, то увеличивала, то замедляла скорость. Чейвын, довольный дочерью, одобрительно посматривал на неё.
Вокруг моржей взмывали фонтанчики воды. Звери глубоко ныряли, и, когда показывались, вода вокруг них окрашивалась кровью.
Загарпунили моржа. Вытащив на льдину, быстро освежевали, погрузили мясо и жир в вельбот и снова бросились в погоню.
Гремели выстрелы в прозрачном весеннем воздухе. Запах пороха смешивался с запахом талого снега, с резким дурманящим ароматом выхлопных газов. Лёгкие облака были так высоко, что они не отражались на спокойной поверхности океана.
Вот уже третий морж разделан и погружён в вельбот. Ноги утопают в тёплом студенистом мясе. Кромки бортов едва возвышаются над водой. Сытый, приторный запах богатой добычи пьянит. Никто из охотников не чувствует усталости. Будь вельбот больше, можно было загарпунить и четвёртого и пятого моржа… Но уже пора возвращаться.
Тэюттын положил голову на край борта. Ытлени и Откэ удобно расположились на полуспущенных пыхпыхах. Только отец и дочь бодрствовали.
Льды разошлись. Синий берег, приближаясь, темнел. Ярче проступали на нём белые заплатки нерастаявшего снега. То и дело вельбот обгоняли стаи птиц. Они проносились низко над водой, едва не касаясь одиночных льдин.
Брызнул из морской глубины первый солнечный луч. За ним тут же показался краешек диска. Значит, наступил новый день!
Анканау в пылу охотничьего азарта и не заметила, как закатилось солнце. Заблестели обломки айсбергов, заискрился подтаявший фирн на плавающих льдинах. Ожил под солнцем и берег, загомонил птичий базар, тяжёлые гаги поднялись со своих гнёзд на поиски корма.
С берега потянуло лёгким ветром. Анканау выпрямила затёкшие от неподвижного сидения ноги. Ещё поворот, и показались дома Кэнинымныма. Лучи играли на стёклах домов. На берегу копошились люди. От жиротопного цеха круто в небо поднимался столб дыма.
Вельбот мягко причалил к остатку припая. Анканау выключила мотор и медленно вытерла ветошью замасленные руки. На берегу, несмотря на ранний час, было много народу. Председатель Василий Иванович заглянул в вельбот и, как бы удостоверившись, что добыча нисколько не хуже, чем у других, неожиданно громко заявил:
- Что я говорил? Хорошо, когда молодёжь возвращается в колхоз! Молодец, Анка!
Анканау застенчиво улыбнулась. Она чувствовала огромную усталость. Даже держать глаза открытыми стоило большого труда. И всё же, если нужно, она готова была снова выйти в море.
11
Со второй половины лета охотники пушнины повезли на свои участки подкормку - моржовые и нерпичьи туши, рыбу. Зверь привыкал находить пищу в определённом месте и не уходил.
Узнав об этом, Анканау тотчас отправилась к председателю.
Василий Иванович заулыбался, поднялся навстречу из-за стола и приветливо сказал:
- Здравствуй, наш молодой женский кадр.
Анканау вспыхнула и резко отрезала:
- Прошу вас, Василий Иванович, меня так не называть!
- Вот уж и обиделась. А я уважительно говорю. Где ещё есть женщина-моторист, кроме как в нашем колхозе?
Анканау смутилась: в самом деле, может, Василий Иванович от всего сердца её так называет. Кроме того, ведь она пришла с просьбой и нехорошо так начинать разговор.
- Простите, Василий Иванович, - смягчив голос, сказала Анканау. - Я пришла к вам с просьбой.
- Всегда рад помочь, - отозвался председатель.
- Охотничий участок мне нужен.
- Охотничий участок? - Василий Иванович даже привстал со стула. - Это в каком смысле?
- Ну, в таком, - Анканау засмеялась. - Вот у отца есть участок, у других охотников, у Кытылькота… Промышлять собираюсь.
- Это невозможно, - Василий Иванович сопроводил эти слова своим любимым жестом: как бы поставил печать. - Дело тонкое. Все охотничьи участки издавна сложившиеся. Кто же добровольно уступит… Нет, это не выйдет.
Василий Иванович сочувственно посмотрел на поникшую Анканау и добавил:
- Если бы я даже очень хотел помочь, ничего бы не мог сделать.
- Как же мне быть? - растерянно пробормотала девушка.
- Может, отец отдаст часть своих угодий? - сказал он и подошёл к карте: - Смотри сюда. От косы Мээчкын до Эпрана - тут на десятерых хватит… Только насчёт приманок и подкормки самой придётся побеспокоиться.
С отцом Анканау пришлось труднее, чем с председателем. Несколько дней его уговаривала, пока он не сдался и не сказал:
- Ладно. От Мээчкына вдоль побережья до Китовых холмов - твоё. Но больше никакой помощи от меня не жди. Позорься одна, а меня оставь в покое!
В первый же свободный от морской охоты день Анканау навестила свои владения. Ей пришлось пешком идти целый день до избушки, а оттуда ещё день бродить по тундровым холмам и кочкам. Она разыскивала песцовые норки и отмечала на самодельном плане участка, скопированного с карты колхозных угодий.
Летний ветер быстро перелистывал страницы календаря. Вот уже ночи стали длинными и темными. Море всё чаще штормило.
По утрам Анканау прислушивалась, и, если доносились удары волн, она быстро одевалась и бежала на берег моря, стараясь быть первой.
Бывало, что море выкидывало мёртвых зверей - ритлю. Для песцов нет лучшей подкормки, чем ритлю - запах такой, что слышно далеко по тундре. Даже самый привередливый зверь будет покорён таким вниманием и не покинет охотничьего участка.
Но сколько Анканау ни бродила вдоль полосы бушующего прибоя, ей ещё ни разу не довелось найти ни одного ритльу. Всегда получалось так, что её кто-то опережал и ставил на выброшенную волнами удачу свой знак-камешек.
И всё же Анканау не теряла надежды. Ветер срывал верхушку волны, прежде чем она обламывалась, и швырял водяной пургой солёную воду. Большой пароход светился на горизонте. Иногда он давал длинный гудок, разрываемый на куски прерывистым ветром.
Ноги скользили по мокрой гальке. Торбаса давно отсырели, травяная подстилка сбилась, и через ослизлые подошвы из лахтачьей кожи острые камешки причиняли ощутимую боль. Анканау не садилась отдыхать. Она обещала себе передышку, когда доберётся до мыса Вэтлы. Чтобы заглушить грызущий голод, девушка подбирала свежие, пахнущие морской волной водоросли и грызла на ходу.
Анканау вышла в четвёртом часу утра, сейчас уже шестой, но на пути ей не попался не только какой-нибудь ритльу, а и дохлой рыбёшки на берег не выбросило.
Мыс вырос перед ней неожиданной тёмной громадой. Вода сочилась из щелей, волны нещадно били о камень со стороны моря. Под кипящим прибоем скрывалась узкая полоска гальки, по которой можно было пройти на ту сторону мыса.
Анканау отошла в сторону, чтобы брызги не доставали, и присела передохнуть.
Дороги под мысом нет, значит нужно возвращаться назад. Видно, и сегодня уж такой неудачный день. Никто не мог опередить Анканау, потому что на брёвнах, выброшенных волнами, ещё не было знаков владельцев - камешков.
Каменный мыс дрожал под ударами волн. Анканау зябко поёжилась и огляделась. Мутный рассвет вставал над разъярённым морем. Посветлели верхушки волн, как будто озарились изнутри, из морской пучины сказочным светом. Обозначились низкие, тяжёлые облака. Мыс по-прежнему оставался чёрным. И даже если бы выглянуло солнце, каменная громада не улыбнулась.
Анканау откинула назад голову, всматриваясь вверх. Взгляд невольно последовал за едва заметным карнизом, который лепился наискось. А ведь по нему можно пройти! На той стороне мыса никто не был с того дня, как начался шторм. Если не кита, то хоть тюленью тушу должно выкинуть!
Снизу в неверном свете нарождающегося пасмурного дня тропка показалась не такой узкой, как на самом деле. Приходилось плотно прижиматься к холодной мокрой скале и по возможности стараться не смотреть вниз. Но волны кидались на девушку, ветер тормошил за плечи, выбивал из-под платка волосы.
Дважды передохнув, Анканау добралась до поворота. Здесь тропка расширялась и висела уже не над бушующим морем, а над полосой гальки, переходящей в длинную косу. Девушка облегчённо вздохнула и вдруг увидела прямо перед собой две светящиеся точки, обрамлённые красными кружочками. Она слабо вскрикнула, отлепилась от скалы, ноги подогнулись… Уже падая назад, Анканау догадалась и невольно закричала:
- Это же птица!
Тело несколько раз ударилось о камни, и девушка не теряла сознания до того самого момента, как рухнула на мокрую гальку.
…Анканау очнулась от прикосновения чьих-то рук. Кто-то, ещё не видимый, бережно притрагивался к ней.
Над ней на коленях стоял Носов. С мокрой плащ-палатки ручьями стекала вода, под капюшоном блестел козырёк фуражки, а над ним горела красная звёздочка. Анканау подняла руку и, как бы удостоверяясь в том, что жива, дотронулась до звёздочки.
- Она жива! - крикнул кто-то другой, рядом.
- Да, я жива, - подтвердила Анканау слабым голосом и попыталась повернуть голову, чтобы взглянуть на говорящего. Острая боль пронзила темя, и мрак плотным брезентом навалился на неё.
Вторично она очнулась уже на пути в Кэнинымным. Пограничники устроили из плащ-палатки носилки и, ухватившись за оба конца, почти бежали вдоль прибойной черты.
- Передохнём, - предложил шагавший впереди Носов.
- Давай, - тяжело отозвался незнакомый Анканау пограничник, лицо которого она, наконец, разглядела.
Носов заметил, что девушка очнулась, наклонился над ней и спросил:
- Больно?
- Нет, - усмехнулась Анканау. - Невысоко было. Я почти спустилась… А что со мной? Кровь есть?
- Крови нет. Руки и ноги вроде целы, - ответил Носов. - Ты не беспокойся, уже огни селения видать.
Рассвело. Над головой Анканау моталось низкое, затянутое тяжёлыми, мокрыми тучами небо. Пограничники сменились, и она могла видеть лицо Носова.
Было ещё рано. В сенях громко шумел примус. Анканау услышала короткий вскрик матери и грохот упавшего чайника.
Когда её положили на кровать, над ней наклонился отец. Он что-то пытался выговорить толстыми дрожащими губами.
В комнате, тяжело топоча сапогами, переминались с ноги на ногу пограничники. Пришёл врач. Он осмотрел Анканау и объявил, что переломов нет.
Носов, должно быть, только и ждал, что скажет врач. Он подошёл, положил на девичью ладонь свою руку и тихо сказал:
- Я потом приду, навещу. А сейчас нам надо обратно на пост.
Врач всё же посоветовал показать Анканау специалисту из районного центра. Рультына побежала на почту поговорить по радиотелефону с районной больницей.
Чейвын сидел у постели. Он ещё не совсем оправился от потрясения, и дочь утешала его:
- Всё обошлось хорошо. Только жаль - задержу с подкормкой. Тогда песцы уйдут в другое место.
- Не уйдут. Ты только быстрее поправляйся. А подкормку я повезу.
Когда стали заживать большие синяки и ссадины и в доме снова пошли разговоры об охоте, Рультына попробовала было воспротивиться тому, чтобы Анканау зимой занималась песцовым промыслом, но Чейвын её не поддержал. Он только строго сказал дочери:
- Если ты хочешь быть настоящим охотником, ты должна быть лучше многих. Иначе дело не стоит возни.
Анканау и сама понимала: чтобы окончательно освободиться от снисходительного отношения к себе - надо добыть побольше песцов.
Едва только доктор разрешил ходить, Анканау отправилась в колхозную контору и распаковала большие пачки книг и брошюр, наваленные за председательским столом. Выбрав всё, что касалось песцового промысла, она занялась чтением.
- Никогда такого не было, чтобы охотник учился по книгам, - заметил Чейвын, глядя, как дочь усердно штудирует тощие брошюры. - Давай лучше договоримся так: мы с тобой соревнуемся.
- Давай! - озорно ответила Анканау.
- Но одно условие соревнования, - поднял палец Чейвын. - Если ты проиграешь - больше в тундру не ходи. Можешь оставаться мотористом или механиком, но только не охотником.
Анканау задумалась. Отец так и не отказался от мысли отвадить её от тундры. И если не принять этого жестокого условия, значит уже наполовину отступить.
- Хорошо, я согласна.
- Смотри, дочка, будет трудно, - предостерегающе сказал Чейвын.
Миша Носов навестил Анканау, когда она окончательно поправилась и собиралась на свой участок.
В этот вечер вся семья была в сборе. Был тот неопределённый час, когда ещё не зажигали электрического света, хотя на улице уже стемнело.
Пограничник громко постучался в дверь. Чейвын выглянул:
- Здравствуй, Носов! Гляди, собаки на тебя не лают.
- Я же сам каюр, - с достоинством ответил парень.
- Ну, входи, входи, - радушно пригласил гостя Чейвын. - Спасибо, что зашёл. Я-то часто бываю на вашей заставе, а вот вы ко мне редко заходите.
Носов, осторожно ступая тяжёлыми сапогами по гнущимся половицам, прошёл в комнату.
- Собственно говоря, я пришёл навестить Анку. Как её здоровье?
- Здоровье нормальное, - ответил Чейвын. - Вот она.
Анканау протянула руку пограничнику. Она посмотрела ему прямо в глаза и окончательно этим смутила парня.
- Ну, если здоровье нормальное, тогда хорошо, - торопливо сказал Носов. - Тогда можно не засиживаться.
- Так мы скоро тебя не отпустим, - сказал Чейвын. - Если ты пришёл гостем в мой дом, должен отведать угощения. Рультына, собери-ка нам на стол. Анка, помоги матери!
Чейвын уселся напротив пограничника и предложил ему папиросу.
- До сих пор не пойму, зачем Анка ночью полезла на мыс? - спросил оправившийся от смущения Носов.
- Я тоже не понимаю, - развёл руками Чейвын. - Хочет стать настоящим охотником… Вот у вас, у русских, есть женщины-охотники?
Носов замялся:
- Нет… То есть в нашей деревне не охотятся. Разве только кто-нибудь из города приезжает.
- Мужчины приезжают?
- Да, не женщины, - подтвердил Носов.
- Вот, - обратился к дочери Чейвын, - мужчины из города приезжают к ним охотиться.
Анканау расставляла чайные чашки. Она, как и требовалось старинными обычаями, не вмешивалась в разговор мужчин.
- Даже у нас, у охотничьего народа, женщина шла на промысел только от великой нужды, - громко говорил Чейвын, явно адресуясь не только к пограничнику. - А она вот берёт пример с каких-то древних людей. Говорит, была у них такая богиня Диана.
- Да, была, - кивнул Носов. - Мы проходили в школе по древней историй. А Анка у вас молодец, честное слово! Я такую девушку впервые в жизни вижу.
Парень явно говорил эти слова для Анканау, и Чейвын не мог об этом не догадаться, так же как и дочь, которая жадно ловила каждое слово гостя, хотя и была уверена, что всем своим видом показывает полное равнодушие к мужской беседе.
- Сколько тебе лет? - спросил Носова Чейвын.
- Двадцать с половиной, - с готовностью ответил парень.
- В этом возрасте каждую новую девушку видишь впервые и каждый раз по-новому, - веско заявил Чейвын, придвигая гостю распластанный на дощечке вяленый тюлений ласт.
Анканау не хотела его подавать, но Чейвын любил на ночь поесть чего-нибудь острого, и для этого в тёплом углу кухни всегда висела гроздь тюленьих ластов. Там они доходили до полной готовности, пока с них не начинала лезть чёрная кожура.