- А что? - говорит Полонский. - Первый шок прошел, и теперь понятно, что они хотят не уничтожить аристократию, а наоборот - мечтают превратить все человечество в своего рода аристократию. Через широчайшее культурное воспитание масс. Этим и занимается наша семья. Мы - воспитатели масс. И на нас лежит поэтому огромная ответственность. К тому же Даша готовится к международному конкурсу. И за это крещение ее моментально выпрут из консерватории.
- Миша, ты стал болтлив, как Семен Левко, - подает голос Варя.
- Ну крестите! Крестите! - обиженно восклицает Полонский. - Но чтоб никто, не дай Бог, не узнал.
- Ну это п-п-понятно, - соглашается Степа.
Крестить Аню повезли подальше от Москвы, в город Клин. Потом так же вывозили крестить Макса и меня.
Даша, до бровей замотанная деревенским платком, и Степа в надвинутом на глаза треухе сидят на верхней боковой полке общего вагона ночного поезда. Аня спит у Даши на руках. Степа пишет что-то в блокноте.
Снизу поднимаются облака папиросного дыма. Гомон молодых голосов. Во всех проходах комсомольцы и красноармейцы спорят, поют, пляшут и пьют водку, закусывая черным хлебом и огурцами.
Молодой политработник высовывается из толпы и улыбается Даше:
- Вы, товарищи, тоже строить Беломор?
- Нет, - говорит Даша, - мы к родственникам в деревню.
- Жаль. А то давайте! Оформим в один момент. И исчезает в толпе.
- Тебе не стыдно, что мы не едем с ними? - спрашивает Даша у Степы.
- Нет. - Степа что-то быстро пишет в блокноте.
- А мне стыдно и страшно. Мне кажется, что они все знают, куда мы едем.
- Никто этого не знает.
- Что ты пишешь?
- Я пробую писать п-п-прозу. Это рассказ о молодой женщине п-п-по имени Надежда. П-п-про-сто один обыкновенный день жизни обыкновенной советской жены и матери. Про п-п-просто счастливого человека. Интересная идея, да?
- Ну-ну, - пожимает плечами Даша. - И ты можешь работать в таком шуме?
- Знаешь, у меня, наоборот, в экстремальной ситуации очень хорошо работают мозги.
- Станция Троицкая. Стоянка одна минута, - объявляет проводник.
- Приехали, - говорит Даше Степа. - И перестань психовать.
Даша спускается с полки и, с ребенком на руках, протискивается сквозь толпу в тамбур. Степа идет за ней, дописывая на ходу в блокноте слова.
Ночь. Пустой перрон. Поезд, на котором они приехали, удаляется. В темноте еле видны заборы, яблони и избы спящего поселка.
- Ты знаешь, куда идти? - спрашивает Даша.
- Сказали, в конец по ходу поезда. У переезда налево и в гору.
Они идут в конец перрона, но не успевают спуститься с него, как с воем паровозного гудка надвигается и, с бесконечным лязгом железа, начинает мелькать мимо длиннющий товарняк. На площадках вагонов солдаты с винтовками. За решетками крошечных окон мелькают еле различимые лица.
Вдруг слышен тонкий, резкий вскрик, и из одного окошка вылетает нечто крошечное и белое и приземляется на перрон к ногам Степы.
Красные огни последнего вагона проносятся мимо и растворяются во тьме. Опять тишина.
Степа оглядывается и, убедившись, что они на перроне одни, поднимает с асфальта туго смотанную и согнутую углом бумажку.
- Что это было? - Даша испугана.
- Поезд с заключенными, - смотрит вслед товарняку Степа.
В конце перрона фонарь. При тусклом свете его Степа разворачивает трубочку. Это исписанная круглым ученическим почерком тетрадная страничка.
Аня начинает попискивать. Даша укачивает ее. Степа читает.
- Что там? - спрашивает Даша.
- Письмо невесте, - вглядывается в бумажку Степа. - Так и написано: "Дорогая моя невеста Д-д-дарья". Ее зовут так же, как тебя. Я не буду читать письмо. Тут есть адрес, куда отправить.
- И что теперь с этим делать? - говорит Даша. Степа опять оглядывается.
- Нет, никто нас не видел, - говорит Даша.
- Ну, пошли. - Степа кладет письмо в карман. - Наверное, надо купить конверт и марку и отправить.
- Да, конечно, - соглашается Даша.
Они спускаются с платформы и идут через рельсы к поселку
- По штемпелю, наверное, могут узнать, откуда отправлено письмо, - говорит Даша.
- Ну и что?
- Поймут, что его отправили мы.
- Кто п-п-поймет?
- Органы. И нас найдут.
- Как они нас найдут?
- Не знаю. Как они всех находят, - говорит Даша. - Может, лучше здесь его и отправить, а не в Москве.
- Здесь-то нас на почте точно запомнят.
- Ну, я не знаю, - тихо говорит Даша. - Ты понимаешь, что это пособничество? Мало того что мы крестим ребенка...
- Выбросить? - спрашивает Степа и достает записку из кармана.
- Не знаю. Он же теперь надеется.
Улица засыпана осенней листвой, темна и пуста. За заборами лают собаки.
- Я не думаю, что он именно на нас надеется, - говорит Степа. - Он наверняка выбросил несколько таких записок в надежде, что хоть одну подберут и отправят. Не мы - так кто-нибудь отправит.
- Кто отправит?
- Кто-нибудь. Если ты так волнуешься, проще выбросить, - говорит Степа. - Ну? Выбрасываю?
- А совесть? - неуверенно говорит Даша.
- П-п-понимаешь, Дарья, совесть, как и все на свете, имеет определенные размеры, - рассуждает Степа. - Мы сейчас идем крестить ребенка. Мы сегодняшнюю норму совести этим уже как бы отрабатываем.
- Удобная теория, - говорит Даша.
- Ну хорошо, - решает Степа, - я завтра отправлю из Москвы. Там миллионы писем отправляют. Никто не узнает, что его отправили мы.
- Я не знаю, как они находят, но они всех находят, - говорит Даша.
- Я все равно отправлю, - и Степа кладет записку в карман.
- Тихо. За нами кто-то идет, - говорит шепотом Даша.
- Это уже психоз.
- У меня слух лучше, чем у тебя. Там за нами двое идут. Или даже трое.
- Теперь и я слышу.
- Где ты узнавал про этого батюшку?
- У нищего на станции.
- На какой станции?
- В Шишкином Лесу.
- Молодец. Ты понимаешь, что это мог быть вообще не нищий.
- А где я должен был узнавать?
- Теперь уже все равно. Слышишь - догоняют. Они за нами все время следили.
- Так что? Выбрасывать?
- А ты еще не выбросил?
- Нет.
- Чего ты ждешь?
Степа бросает скомканное письмо на обочину, в траву.
- Ты с ума сошел?! - шепчет Даша. - Что ты сделал?!
- Выбросил.
- Ты ж прямо под ноги выбросил. Они же сейчас подберут и поймут, что это мы выбросили.
Степа инстинктивно ускоряет шаги.
- Теперь не беги. Теперь идем так же, как шли.
Дорога поднимается вверх в гору. В конце улицы чуть брезжит рассвет. В темноте на горе проступают очертания церкви.
- Значит, так, - еле слышно говорит Даша. - О записке мы ничего не знаем. Мало ли кто ее бросил. Не мы - и все. А про церковь - ничего страшного за это не будет. В Берлин на конкурс теперь, конечно, меня не пошлют. И черт с ним, с Берлином.
- Ты здесь ни при чем, - шепчет Степа. - Это я тебя потащил.
- Ах, какое благородство! Мало того что ты религиозный мракобес, но ты еще и болван. Ты же детский писатель. Если узнают, что ты крестишь детей, тебя перестанут печатать.
Топот шагов приближается, и их нагоняет двенадцатилетняя девчонка в рваном пальто, ведущая на веревке козу. Девчонка глухонемая. Она радостно мычит, кивает, улыбается Даше и Степе, обгоняет их и уходит вперед.
- Глупо п-п-получилось, - говорит Степа.
- Может, вернемся и п-п-поищем? - предлагает смущенно Даша.
- А ты помнишь, где я ее бросил?
- Нет.
- Значит, не судьба.
- И что теперь будет? - после некоторой паузы спрашивает Даша.
- В каком смысле?
- В смысле, мы теперь с тобой кто? Негодяи?
- Ерунда. Мы очень хорошие люди, - говорит Степа.
- Почему?
- Не знаю. П-просто мне так кажется.
Светает. Древний батюшка отпирает амбарный замок на дверях церкви. Глухонемая девчонка подметает перед крыльцом осенние листья. Коза щиплет траву.
- Деточки, - обращается к Степе и Даше батюшка, - а крестные ваши где же?
- Мы д-д-думали, у вас тут кто-нибудь будет, из местных, - говорит Степа.
- Откуда ж, деточки, я их сейчас, в такую рань, достану. Не по избам же ходить. Да и опаслив народ стал.
- А без крестных никак нельзя? - спрашивает Степа.
- Это в загсе можно, - ласково улыбается батюшка, - а в Божьей церкви, деточки, нельзя.
Этот священник всех звал деточками. Теперь мой папа всех так же зовет. Где кончается одно и начинается другое, понять совершенно невозможно.
- Сейчас сюда пара венчаться приедет, - говорит батюшка. - Может, Бог даст, из их компании кто согласится вам помочь. Подождем.
Ждут. Светает. Коза ест траву.
Подъезжает черный автомобиль и останавливается в сторонке. Из него долго никто не выходит. Батюшка идет к машине. Дверь чуть приоткрывается. Батюшка наклоняется к ней. О чем-то долго переговариваются.
- Может, уйдем отсюда, пока не поздно, - предлагает Даша.
- Уже п-п-поздно, - говорит Степа. Батюшка уже возвращается от машины, а за ним идет одетый в штатское Василий Левко. Рядом с ним молодая женщина в пышном белом венчальном платье.
- Все хорошо, деточки, - говорит Степе батюшка. - Жених с невестой тоже вдвоем приехали. А без свидетелей нельзя же венчать. Они говорят, если вы согласны свидетельствовать, они будут у вас крестными.
Я давно заметил, что все главные события в нашей семье происходили в присутствии Левко.
Батюшка и глухонемая девчонка зажигают в церкви свечи.
- Но мы, товарищи, здесь с вами не встречались, - говорит Степе Левко.
- Б-б-безусловно, - соглашается Степа.
- Моя невеста, солистка Большого театра Тамара Гавриловна Вольская, - представляет невесту Василий Левко.
- Рад п-п-познакомиться. - Степа целует ручку невесте.
- А уж как я рада, - улыбается Вольская. - Я читала вашу прелестную "Тетю Полю". И на ваших концертах, Дарья Михайловна, я бывала в консерватории. Я ваша поклонница. А теперь я буду вашей соседкой. Будем дружить домами, да?
- Б-б-будем, - с готовностью соглашается Степа.
Вольская была примадонной Большого театра и считалась первой красавицей Москвы. В те годы у комиссаров НКВД пошла мода посещать Большой театр и жениться на певицах и балеринах. А Василий Левко к этому времени комиссаром уже стал.
- Тамара настаивала на церковном обряде, - объясняет свое здесь присутствие Левко. - Платье, свечи и так далее. Тем более поп проверенный. Не выдаст. Тут все наши женятся.
Первый луч утреннего солнца проник в окошко церкви. Глухонемая девчонка, держа на руках Аню и раскрыв рот, наблюдает таинство бракосочетания.
Батюшка крестообразно знаменует венцом Левко и дает ему поцеловать образ Спасителя.
- Венчается раб Божий Василий рабе Божией Тамаре во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа.
Потом он благословляет невесту, давая ей приложиться к образу Богородицы, украшающему ее венец.
- Венчается раба Божия Тамара рабу Божиему Василию во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа.
Степа и Даша держат венцы над головами Левко и Тамары.
- Господи, Боже наш, славою и честию венчай их.
На улице совсем рассвело. Теперь луч солнца из окошка церкви падает на купель.
- Помазуется раба Божия Анна елеем радования, - батюшка прикасается кисточкой к младенцу Анне, - во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа.
Глухонемая девчонка наблюдает обряд крещения.
- Крещается раба Божия Анна во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь.
Батюшка обносит младенца вокруг купели. Вслед за священником идут крестные, чекист Василий Левко и примадонна Тамара Вольская.
Про совершенные в тот день обряды никто никогда не узнал, и мой папа на какое-то время перестал бояться Василия Левко. А батюшку скоро расстреляли. Наступило время большого террора.
Ночные бабочки летят на огонь керосиновой лампы в саду Левко. Даша играет на скрипке музыку Чернова. В плетеных креслах сидят и восторженно слушают ее гости Василия, чекисты, балерины и певицы. Блестят ордена, ромбы, драгоценности дам, рюмки и бокалы. У Степы на коленях годовалая Аня. У Тамары Вольской - новорожденная ее дочь Зиночка.
Даша заканчивает играть. Аплодисменты.
- Браво! Бис! - кричат гости. Варя снова играет.
Так совпало, что в самое страшное время террора мои родители сблизились с Левко. Вокруг все время кого-то арестовывали, а они каждый вечер собирались или у наших, или у Левко, устраивали музыкальные вечера, играли в шарады, выпивали, танцевали и веселились ночи напролет. Жить стало веселее. Левко даже построил в своем доме первый в Шишкином Лесу городской сортир.
Пораженный великолепием фаянса и кафеля, Степа застывает на пороге ванной.
- Вот, пожалуйте бриться, - с тихой гордостью демонстрирует Степе невиданное новшество Левко. - Это унитаз. Это ванна. Это биде. Как в лучших домах Лондона. Вода пока не подведена, прислуга носит ведрами. Но уже тянут от станции водопровод.
В спальне Левко на стене висит ковер. На ковре сабля Левко и фотография Сталина, курящего трубку. Вольская показывает фотографию Варе.
- Видите, здесь автограф Иосифа Виссарионовича. "Другу Васе от Coco". А это Васина золотая сабля, которой его наградили под Царицыным. Вася же герой Гражданской войны. Но он очень замкнутый человек. Мы с ним мало разговариваем. Это счастье, что у нас такие соседи, как вы. Есть хоть с кем поболтать. Но он очень добрый и страшно меня балует. И у него очень хороший вкус. Я вам просто, как художнику, хочу показать, что он мне дарит.
Вольская открывает шкатулку, стоящую на трюмо, и начинает вынимать оттуда драгоценности.
- Но это же старинные бриллианты, - удивляется Варя.
- Да, это Васины военные трофеи. Настоящие фамильные драгоценности. И, по-моему, очень изящно подобраны. Да?
- Да. Поразительно, - растерянно кивает Варя. Она достает из шкатулки и рассматривает золотые карманные часы.
- Это Васины наградные золотые часы. Он их никогда не носит, - говорит Вольская. - Он очень скромный человек.
А в саду гости поют хором. Полонский поет и дирижирует. У него приятный бас. Даша смеется и подыгрывает на скрипке. У Левко за нашим забором всегда поют шуточные, веселые песни - сейчас все больше про кузнечика поют, раньше пели другое, но тоже веселое:
На столе стоит чернило,
А в черниле два пера,
Прощай, папа, прощай, мама,
Я поеду на Кавказ.Отчего да почему,
По какому случаю
Одного тебя люблю,
А десяток мучаю!
Варя и Тамара Вольская выходят из дома, и Вольская присоединяется к поющим, выводя мощным оперным голосом:
Юбку новую порвали
И разбили правый глаз,
Не ругай меня, мамаша,
Это было в первый раз.
И гости хором подпевают:
Отчего да почему,
По какому случаю
Одного тебя люблю,
А десяток мучаю!
А Варя отводит Полонского в сторону и тихо сообщает:
- Миша, у Левко папины часы.
- Какие часы?
- Которые пропали, когда папа умер.
- Ты уверена? - пугается Полонский.
- Да. Вот же его вензель.
И показывает зажатые в кулаке часы.
- Боже мой! Что ты наделала! - тихо пугается Полонский. - Ты их украла?!
- Я украла? Это он украл.
- Варя, ну так же нельзя думать о человеке! Наверно, он просто нашел тогда этих мерзавцев, которые убили Ивана Дмитриевича. И взял у них часы.
- И ничего нам не сказал?
- Ну да. И это с его стороны очень тактично. Чтоб нас лишний раз не травмировать...
- Миша, что ты несешь? - в тихой ярости спрашивает Варя. - Это часы моего отца. Они наши. И ты будешь их носить назло этой сволочи.
- Я? Никогда я не буду их носить!
Полонский боялся Левко откровенно, а Варя боялась в скрытой форме, но оба сильно боялись. Поэтому про эти часы Варя и Полонский никому не рассказали. И Полонский их никогда не носил. Но позже их стал носить мой папа. Не при Левко, конечно.
Это через несколько лет, а сейчас Вольская поет своим великолепным голосом:
Елки-палки, лес густой,
Ходит папа холостой.
Когда папа женится,
Куды ж мама денется?
И гости хором:
Отчего да почему,
По какому случаю
Одного тебя люблю,
А десяток мучаю!
Василия и Степы среди поющих нет. Они все еще в ванной. Василий Левко сидит на унитазе.
Степа - на краю ванны. Они смотрят на биде и пьют красную водку. Василий уже сильно пьян. Степа тоже.
- И все это, Степа, только для Тамарки, - говорит Василий, - только для нее. Мне это, Степа, и на хер не нужно. У меня папаша родился крепостным Черновых. Мы к роскоши не привыкшие. Это все только ей.
- Это настоящая л-л-любовь. - Степа старается, чтобы голос его звучал искренне.
- Я тебе говорю, Степа, не про любовь, а про совсем другое. Я ей обещал: Тома, родишь сына, будет у тебя биде. И вот биде стоит. А она родила мне девку.
- Она еще родит вам сына, Василий Семенович, - говорит Степа.
Уже небо порозовело за деревьями на востоке, а гости все еще веселятся, теперь они танцуют на утоптанной площадке перед домом Левко.
Степа танцует с Дашей.
- В общем, я решил, - говорит он. - Если ты родишь сына, я тоже д-д-достану биде.
Биде у нас в доме до сих пор нет. Хотя мама родила Макса, а потом меня. А Вольская родить сына так и не успела. Это была последняя ее веселая ночь. Скоро ее арестовали.
В комнате на втором этаже дома Николкиных потушен свет. Занавески задвинуты. Прижавшись к окнам, Степа, Даша, Полонский и Варя смотрят на двор соседей. Тишина. Кукует кукушка. Плачет ребенок.
Василий Левко с плачущей Зиночкой на руках стоит на крыльце.
Двое в шинелях сажают Вольскую в черную машину.
- Сейчас везде берут жен, - говорит Полонский. - Ну, это хотя бы понятно.
- Что тебе понятно? - спрашивает Варя.
- Жены слышат дома разговоры мужей, - говорит Полонский. - Иногда спьяну обсуждаются государственные секреты. Потом жены эти секреты где-то выбалтывают. Тем более Большой театр. Там бывает полно иностранцев.
- Миша, что ты опять несешь?
- Я не несу. В Большом уже взяли несколько человек. В этом же есть какая-то логика.
- Никакой логики нет, - говорит Варя. - Если арестуют меня, Дашу или Степу, ты в этом тоже увидишь какую-то логику?
- Наверное, надо к Василию Семеновичу зайти, - говорит Даша.
- Ну, это лишнее, - говорит Варя. - Зачем это делать? Мы не так с ним близки.
- Зиночка плачет. Он же один с нею не справится. У них сегодня няня выходная.
- Никуда ты не п-п-пойдешь, - говорит Степа.
- Почему я не пойду?
- Потому что каждую ночь могут прийти и к нам.
- Тем более, - говорит Даша.
- Почему к нам могут прийти? - спрашивает Варя.
- П-п-потому что про меня статья лежит в "Правде", - говорит Степа.
- Какая статья?