- Так шо вы стесняетесь? Девчата не будут смотреть. А я вас загорожу.
Степа задумчиво стоит над унитазом. Марина, стоя к Степе спиной, загораживает его развернутым платком.
Обитательницы камеры, полдюжины молодых женщин, толпятся у окна и внимательно наблюдают происходящее на улице.
Из окна видна возбужденная толпа у входа в бакалейный магазин напротив. Люди пытаются прорваться в магазин. Другие люди, уже нагруженные покупками, наоборот, не могут из него выбраться.
- Ужас, шо делается, - говорит глядящая в окно девушка. - Прямо как при Союзе.
- А я как раз вчера усе доллары на рубли сменяла, - говорит вторая девушка. - Хотела своим пэрэвести. А чого теперь им пэрэводить?
- Это чего они, сволочи, с народом делают! - ужасается третья.
Слышен звон стекла. В магазине разбили витрину.
Девушки у окна камеры вздыхают и охают.
- Что там п-п-происходит? - Степа тоже смотрит в окно.
- Дефолт, Степан Сергеевич, - объясняет Марина. - Шо-то со всеми деньгами случилось. Пока мы тут сидим, а в банках все зараз пропало. У кого шо было - все пропало. У вас шо-то было?
- Было, - подумав, отвечает Степа.
- Ну так теперь ничого нет.
- Ара, падайди, пагаварим, а? Пагаварить хочу, ара! - кричит гортанный голос в соседней камере.
Прямо перед окном камеры толпа сбила с ног старуху. У нее рассыпались пакеты. Она ползает по тротуару прямо перед окном, подбирает с асфальта вермишель.
- Люди хоть отовариваются на последние, а мы тут кукуем, - смотрит в окно Марина. - Степан Сергеевич, ну шо это за страна? Угораздило нас с вами тут родиться. Хотя шо я себя сравниваю? Вы ж писатель, такой талант... Вы ж хуже меня переживаете.
Степа смотрит в окно, жует губами.
- Степан Сергеевич, я вам скажу, шо для меня с детства наша литература - это все, - говорит Марина. - А шо у нас есть, кроме литературы? Шо у нас еще есть? Да ничего хорошего. Одни дефолты. Я иной раз думаю: за шо нам Бог послал Пушкина? За шо? Мы его заслужили? Нет. Мы ж свою духовность не ценим. Вот взять вас. Такой человек - и сидит в обезьяннике. А за шо?
Степа молчит.
- Ну, выпили. А я за проституцию, - говорит Марина. - Так это же смешно. Я не понимаю, шо они от нас еще хотят? Мы ж им и так - даем и даем, даем и даем. Я вам, Степан Сергеевич, как писателю, такое могу порассказать, шо у вас волосы застынут в жилах.
Степа молчит.
- Ой, извините, я все болтаю. Я мешаю вам?
- Нет-нет. Н-н-наоборот, - успокаивает ее Степа.
- Но я ж вижу. Вы сейчас шо-то в голове сочиняете, а я все время болтаю. Все. Молчу.
- Нет-нет. Мне с вами, деточка, интересно. Даже очень.
- Да вы шо? Правда?
- Слово чести. И как-то удивительно свободно. Как будто мы не только что встретились, а знакомы давным-д-д-давно.
- Это бывает. Это сродство душ.
- Но со мной т-т-такого обычно не бывает. Я человек замкнутый, - доверительно сообщает мой папа, - с людьми схожусь трудно. А с вами, деточка, мне как-то удивительно легко...
- Ой. Вы хотите встретиться, - понимает его по-своему Марина.
- Нет... Я п-п-просто...
- Степан Сергеевич, возраст не имеет роли.
- Я только хотел бы поговорить с вами п-п-по-дробнее...
- Так без проблем. Выйдем на волю - и хоккей.
- Нет...
- Шо нет?
- К сожалению, п-п-поздно.
- У мужчин не бывает поздно.
- Бывает. Я здесь нахожусь, Мариночка, потому что меня, наверное, сегодня уб-б-бьют.
- Вы так юморите? - настораживается Марина.
- Нет. П-п-просто я отношусь к этому факту ф-ф-философски.
Это правда. Гаишников папа боится, а смерти - нет. Может быть, втайне ему кажется, что он никогда не умрет.
- Степан Сергеевич, ну шо вы такое придумали? - говорит Марина. - Кто вас тут, в милиции, убьет? У них не та зарплата, шоб людей убивать. Они ж с нас живут. Расслабьтесь. Отдыхайте.
- Меня не здесь убьют. Я слышал, что они говорили. За мной сюда кто-то п-п-приедет и увезет.
- Кто?
- Я не знаю.
И в этот момент дверь камеры открывается. На пороге стоит пожилой милиционер, незнакомый, не из вчерашних. Манит Степу пальцем.
Бродячая кошка греется на солнце на крыше гаража. Рядом с кошкой двое ее котят. Третий котенок отправился на экскурсию в узкое пространство между железными коробками гаражей.
Тут стоит машина. Котенок входит под нее. Под машиной лежит приезжий с Камчатки. Прижав плечом к уху мобильник, он привязывает к трубе глушителя пакет с висящими из него проводами.
Котенок трогает провода лапой. Приезжий шикает на него. Котенок улепетывает прочь.
- Зайка, не плачь, - говорит в мобильник человек с Камчатки. - Я не могу, когда ты плачешь... Ну., такая страна, что делать... Переживем...
В трубке мобильника слышны всхлипывания, руки у приезжего дрожат.
- Ну, не психуй, Зая, - говорит он. - Ну, тридцать две штуки пропало. А мы плюнем и забудем. Нет, нет, это не все, что у нас было. Главное осталось - ты и я. А бабки я обратно заработаю. Пара командировок - и заработаю. Только хранить теперь будем в матрасе, да?
Он начинает подсоединять детонатор. Изолента перепуталась, склеилась в комок.
- Да, Зайка... Да, я тут почти кончил... Да...Все... Завтра вылетаю к тебе... Я ужас как тебя хочу...
Руки у него сильно дрожат, когда он распутывает изоленту.
Взрыв.
Кошку с котятами сдуло с крыши гаража, забросило через кирпичную стену на детскую площадку.
За стеной взметнулся клуб пламени и черного дыма.
Ахнуло эхо. Вылетели оконные стекла. Посыпался с неба исковерканный металл. Черной дрянью залепило песочницу, беседку, белье на веревке. Голуби взлетели к небу. Дети запищали. Мамаши заголосили, Побежали прочь с колясками.
Пожилой милиционер привел Степу в дежурку. На деревянном диване пусто. За стойкой сидит уже другой дежурный, не вчерашний. По телевизору показывают медленно говорящего что-то Ельцина.
- За вами приехали, - говорит Степе пожилой милиционер. - Вот здесь распишитесь.
На стойке перед Степой лист бумаги с каким-то неразличимым без очков текстом и ручка.
- Что это я п-п-подписываю? - спрашивает Степа.
- Что все изъятое у вас при обыске вам возвращено. Проверьте и подписывайте.
Отдает Степе очки, часы и бумажник. Степа расписывается.
- Все. Можете идти.
- Куда?
- Туда.
И показывает на дверь, у которой стоят Макс и Антон. Только теперь Степа замечает их и поворачивается к дежурному с мгновенно вернувшейся уверенностью:
- Здесь нет ключей от машины. Где моя машина?
- Без понятия.
- Но это машина моей внучки, я должен ее вернуть!
Макс поспешно подходит и берет Степу под руку:
- Папа, идем, идем, человек не знает, где ты бросил машину.
- Но кто-то же знает.
- Идем, дед, - Антон тоже подходит к нему, - идем отсюда.
Выводят Степу на улицу.
На улице светит солнце.
- Все, тетя Нина, - говорит в мобильник Антон, - мы его нашли. Живой. Сейчас приедем.
Они идут к машине Антона.
- Папа, ты хоть понимаешь, что мы все пережили?! - говорит Макс. - Ты сказал Нине, что приедешь, и она два часа ждала тебя, прежде чем разбудила меня. Я же обзвонил все больницы и морги! И тебя нигде нет. И вообще никаких сведений в этой средневековой стране ни у кого получить невозможно!
- Помолчи, Макс.
- Что значит "помолчи"?! Ты хоть помнишь, что сегодня открывается наш аукцион? И в такой день ты это устраиваешь! Тебе нельзя больше садиться за руль. И тебе совсем нельзя пить! Тебе же восемьдесят пять лет!
- Помолчи, ради Бога, - просит Степа и обращается к более спокойному Антону: - Антоша, этот дефолт к нам имеет какое-то отношение?
- Да. Идем, я потом тебе все расскажу.
- А если кратко?
- Если кратко, то получить недостающую сумму через аукцион теперь почти нереально. А давить на нас, чтоб мы вернули девять миллионов, будут сильнее.
За углом - переулок, который Степа видел из окна камеры. Толпа теснится у бакалейного магазина. Старуха все еще собирает с асфальта вермишель. Степа останавливается и смотрит на полуподвальные окна КПЗ.
- Папа, что ты стал? - тянет его к машине Макс. - Нам надо отсюда скорей уехать. Тебя выпустили за взятку. Антон дал дежурному триста долларов. Он еще может передумать. Предыдущий дежурный брать не хотел. Садись в машину.
- Подожди. Антоша, дай мне свою карточку, ту, с картинкой твоего "Толстоевского" и телефонами.
- Папа, садись в машину! - увещевает Макс.
- Оставь меня в покое.
- Папа, почему ты так со мной разговариваешь?
Антон вынимает из кармана и дает Степе карточку.
- Папа, почему ты всегда стремишься меня унизить? - обижается Макс. - И так всю жизнь. С детства! Но я уже пожилой человек! И между прочим, если б не я, тебя бы здесь вообще не нашли! Тебя нашли только потому, что я - гражданин Великобритании и позвонил ночью нашему послу. И он через ваш МИД связался с вашим МВД...
- Подождите, я сейчас, - говорит Степа и, не дослушав, уходит в переулок.
Приседает перед окном КПЗ.
На улице яркий свет, поэтому в окне ничего не видно. Степа видит Марину, только когда девушки подзывают ее и она подходит к окну. Марина пытается открыть форточку, но форточка наглухо забита гвоздями.
Степа прижимает карточку Антона к стеклу. Марина вглядывается в нее и кивает, запоминая телефонный номер "Толстоевского".
И Марина теперь верит, что у нее со знаменитым писателем Николкиным установились какие-то особые, доверительные отношения. Но это не совсем так. Мой папа каждой встречной женщине говорит, что он очень замкнутый человек и только с ней одной чувствует себя легко и свободно. И это действует на них неотразимо. Этих женщин, связанных с папой таинственной душевной близостью, - сотни. Папа их всех помнит и поддерживает с ними отношения годами и десятилетиями. И вовсе не потому, что каждая из них рано или поздно оказывается ему полезна. Он заранее об этом даже не думает.
Степа возвращается к машине.
- Макс, деточка, не сердись на меня, - говорит он.
- Папа, мне шестьдесят один год! - еще больше обижается Макс. - Меня тошнит, когда меня называют деточкой!
Машина едет по Тверской.
- Обижаться вообще-то должен не ты на меня, а я на тебя, - говорит Максу Степа.
- За что ты можешь быть на меня обижен?! За то, что я тогда остался в Англии? И тебе не стыдно?
- Нет, я не про Англию. Я о том, что в какой-то момент вы от меня отдалились. И ты, и Леша. Я даже не заметил, как это произошло. Но с какого-то времени вы оба перестали со мной разговаривать всерьез. И ты, и Леша. Вы перестали со мной делиться.
- Делиться чем?
- Своими мыслями, т-т-творческими замыслами.
- Папа, мы и раньше с тобой не очень делились. Мы никогда с тобой особенно не делились. Мы делились с мамой. Ты был слишком занят самим собой.
- Может быть, я не уделял вам д-д-достаточно внимания, но все равно между нами была душевная б-б-близость. А теперь... Ты мне так и не рассказал про свой новый спектакль. И Леша тоже ничего мне не рассказал.
- О чем он тебе не рассказывал?
- Об этом своем последнем фильме.
- Ты просто забыл, папа, - говорит Макс. - Он тебе уже двадцать лет назад про эту идею рассказывал, и был готов сценарий, но ты объяснил Леше, что это претенциозно - снимать фильм о самом себе. И что зрителю это будет скучно. Более того, ты поделился этим своим мнением с начальством из Госкино. Из лучших соображений поделился, чтоб оградить Лешу от неизбежных, по твоему мнению, неприятностей. И сценарий запретили. Через двадцать лет Леша вернулся к этой идее, но теперь не мог найти продюсера. У вас же деньги дают только под боевики и комедии.
- Но деньги на этот фильм все-таки где-то достал, - задумчиво говорит Степа.
- Нет, папа, Леша их не украл из Камчатского фонда, если это тебя волнует. Фильм финансировал Паша Левко. Я уже говорил тебе: у них с Лешей были нормальные отношения.
- Но кто-то же его убил.
- Папа, я знаю, что кто-то его убил, но это не обязательно Левко!
- Что ты сердишься? Я же п-п-просто сп-п-про-сил, где он взял деньги на этот фильм, - пожимает плечами Степа и обращается к Антону: - Деточка, а когда ты начинал "Толстоевского", ведь это тоже Паша Левко тебе помог?
- Я до сих пор с ним не рассчитался.
- И сейчас он одолжил Коте три миллиона, - да мы у него в долгах как в шелках.
Степа думает. Жует губами. Машина сворачивает в арку ворот и останавливается у подъезда. У моей фотографии все еще горят в банках свечи и стоит небольшая толпа поклонников. Кладут у фотографии цветы. Поглядывают на Степу, узнают, перешептываются.
- Чудесные у нас все-таки люди. Дефолт - а они все равно сюда приходят, - говорит Степа, войдя в подъезд. - Кстати о дефолте. Мне, наверное, надо позвонить Борису Николаевичу.
- Кому? - не понимает Макс.
- Борису Николаевичу Ельцину. Нашему президенту.
- Зачем?!
- Ну как же. Такое в стране случилось, - говорит Степа, - надо его как-то п-п-поддержать.
Макс закатывает глаза.
- Дед, не надо этого делать, - говорит Антон.
- П-п-почему?
- Потому что ему на твою поддержку наплевать.
- Может быть. Но позвонить я должен. Дай мне свой телефон.
- Ты прямо сейчас собираешься ему звонить?
- А почему не сейчас?
Антон покорно дает ему мобильник. Степа неуклюже тычет в кнопки.
Папа играет в маразматика, но тысячи телефонных номеров он помнит наизусть.
- Алло! Деточка, это ты? Да, это Степан Николкин, - говорит он в трубку. - Да, солнышко, ужасно... Ужасно... Твой шеф у себя? У президента? Я хотел сказать президенту пару слов. Можешь соединить?.. Нет? Понимаю... Понимаю... Тогда передай сердечный привет. Скажи, что я... Нет. Не я - весь народ сейчас душой с ним... Все. Обнимаю. - Отдает Антону мобильник. - Президент неважно себя чувствует. Макс, почему ты так вздыхаешь и кривляешься?
- Папа, но ты же и Горбачеву так же звонил, - говорит Макс.
- Естественно.
- И Брежневу! И Сталину!
- Да, звонил. И это нормально - в тяжелые времена поддерживать свое государство. Иначе наступит всеобщий б-б-бардак.
- Папа, а тебе все равно, что люди про тебя подумают?
- Я не понимаю, о чем ты, но вообще в восемьдесят п-п-пять лет меня уже не трогает, кто про меня что думает. Впрочем, и раньше меня это не волновало. Мне важно было, что думает обо мне Дашенька, твоя мама. А она меня любила и ув-в-в-в-важала.
Нина открывает дверь, обнимает Степу и целует его. За спиной Нины радостно улыбается Маша. Ксения нервно курит, кутаясь в Нинин домашний халат. Плачущая Таня повисает у Степы на шее. Рядом прыгает Петька.
- Степа! Степа! - вопит Петька. - А почему тебя не убили?
- Молчи, болван! - кричит Таня.
- А сама говорила, что убили! Сама говорила!
- Я не знаю, что я с тобой сейчас сделаю!
- Почему вы тут все? - удивляется Степа. - Макс, это ты всех п-п-перебудил?
- Папа, я никого не будил!
- Деда, это не Макс, - говорит Маша. - Я узнала, что ты пропал, потому что мне позвонили из милиции. Они нашли мою машину. Где ты ее бросил? Впрочем, теперь это неактуально. Ее больше нет. Ее взорвали.
- Взорвали машину! - радостно орет Петька. - Взорвали! Взорвали!
Степа задумчиво жует губами.
- Менты говорят, что ее угнали и использовали для каких-то воровских разборок, - говорит Маша.
- Но машина у тебя б-б-была застрахована? - подумав, спрашивает Степа.
- Да.
- Ну, это хорошо. Хоть какие-то деньги получишь. В такой день - очень кстати.
- Папа, ты невозможен! - хватается за голову Макс. - Маша из-за тебя лишилась машины, а ты говоришь, что это хорошо!
- Помолчи, наконец, - морщится Степа. - Машенция, а что Сорокин? Он уже занялся нашим аукционом? Что-то уже делает?
- Да, но я не хочу иметь с этим человеком ничего общего.
- Как я от вас от всех устал. - Степа подходит к стоящему в конце коридора мрачному Коте. - Деточка, ты сбрил бороду? Умница. Так, конечно, лучше. И я теперь, кажется, знаю, как организовать съемки нашего фильма. - И принюхивается: - А чем это, друзья мои, здесь у вас так воняет?
- Это не я! Это не я! - кричит Петька.
- Тише, пожалуйста, - шепчет Степе Нина. - Неудобно, она услышит. Это пахнет кимчи.
- Что? - переспрашивает Степа.
- Капуста по-корейски, - шепчет Нина. - Это Игнатова нам угощение принесла. Камчатский сувенир.
На столе стоит открытая банка с кимчи и бутыль с красной водкой. Все сидят за столом, осторожно жуют и смотрят на Игнатову. Тихая, внимательная девочка.
- Это я в плане, чтоб не приходить с пустыми руками, - говорит Игнатова. - Вам что, не нравится?
- Мне нравится, - говорит Нина.
- Своеобразно, - говорит Степа.
- Это кимчи с вяленой рыбой, - говорит Игнатова. - Мама сама готовила. Алексею Степановичу это блюдо сразу понравилось. Когда он к нам впервые в Магадан приехал, мама его угостила, и ему сразу понравилось.
- В Магадан? - переспрашивает Степа. - Разве Леша нашел вас не на Камчатке?
- Нет. На Камчатке я работала в театре. А сама я магаданская. Мой дедуля после лагеря не вернулся в Москву, а остался жить в Магадане. Потому что...
- Погодите, - говорит Маша. - Вы скажите Степану Сергеевичу, кто ваш дедушка. Он же еще не знает.
- Мой дедуля - великий русский поэт Зискинд, - говорит Степе Игнатова. - Он, как освободился, сразу влюбился в бабусю, и они сразу поженились. А из Магадана ее не отпускали, потому что она была завотдела обкома. А когда Алексей Степанович приехал в Магадан его искать, дедуля уже недавно умер, и мы все жили на бабусину пенсию. Ну, мама ему все про дедулю рассказала, и потом Алексей Степанович все время звонил нам из Москвы и присылал деньги. А на Камчатку он уже потом приехал. Он сказал, что познакомит меня с вами, когда мы кончим фильм. И сегодня мы все досняли... А он погиб...
Умолкает.
- Я не знал, что Леша ездил в М-м-магадан, - говорит Степа.
- Ну да, ездил, - говорит Игнатова. - Он же дедулю искал. Потому что ваша жена, Дарья Михайловна, собиралась раньше вас за дедулю выйти замуж. Поэтому Алексей Степанович его и искал. Ведь если бы дедулю не посадили, она бы за вас, Степан Сергеевич, не вышла, и Алексей Степанович бы на свет не родился. И вас, Максим Степанович, тоже бы не было. Никого из вас бы тут сейчас не было. И меня бы не было. А его посадили - и теперь мы все есть.
Это правда. Мама стала женой папы потому, что Зискинд из ее жизни исчез. Вот об этом я все время думаю. Вся моя жизнь зависит от совершенно мне незнакомого Зискинда. Где кончается одно и начинается другое, понять совершенно невозможно. Один взгляд, одно слово - и вдруг вся жизнь получает совсем другое направление.