Солдаты, сделав свое грязное дело, расползаются по углам сцены. Христинка встает, простоволосая, в разорванной рубашке, и медленно, простирая перед собой руки, идет на авансцену. Сцену заливает красный свет. Слышится пение "Варшавянки" и цокот лошадиных копыт. Очевидно, надвигается Октябрьская революция.
Зал рукоплещет.
- Браво! Браво! - Эрик в ложе оглушительно хлопает в ладоши, а потом от избытка чувств мутузит и лобызает Макса. - Ну, старик, ну, ты гений! Христинка - это же образ изнасилованной России, а Тоня - образ России несостоявшейся! Гениальная антисоветчина!
Последнее - шепотом.
- А публика поймет? - жаждет дальнейших комплиментов Макс.
- Публика-то поймет. Но Касымов-баши этого не пропустит.
Не пропустит - это по тем временам был высший комплимент. Но Эрик не угадал. Спектакль разрешили. Сексуально озабоченный Иван из ЦК ВЛКСМ Туркмении был влюблен в Корчагина, поэтому разрешили.
- Но ты уверен, что Москва нас не обвинит в абстракционизме? - спрашивает Касымов у Ивана.
- Уверен, Мамед Касымович. Тем более режиссер - сын Героя Социалистического Труда, автора "Нашей истории" Степана Николкина. Спектакль можно одобрить.
- Якши, - соглашается Касымов.
И одобрил. А через восемнадцать лет Макс поехал на фестиваль в Англию и стал невозвращенцем. За это его жену Ларису Касымову выгнали из театра, а самого Касымова отправили на пенсию. Но это было потом, а в ту ночь они вчетвером праздновали приемку спектакля "Как закалялась сталь".
Небольшой Ленин с простертой в будущее рукой стоит на кубе, украшенном керамикой в виде туркменских ковров. У подножия памятника клумба с розами. Ночь.
Эрик разливает шампанское в стаканы Макса, Ларисы Касымовой и Ани. Кроме них на площади никого нет.
- За Россию без большевиков! - провозглашает тост Эрик, перешагивает через клумбу и чокается с постаментом.
- Старичок, - трусит Макс. - Напоминаю, что с нами дочь секретаря ЦК.
- Лариска - наш человек. И гениальная артистка, - уверенно заявляет Эрик. - Ильич, прости, но девушкам надо дарить цветы...
И, поставив бутылку на асфальт, начинает срывать с клумбы розы.
- Эрик, - оглядывается Макс, - ты с ума сошел. Что ты делаешь?!
- Старик, мы художники. Нам можно все.
Лариса Касымова хохочет и аплодирует. Это яркая, уверенная в себе девушка с черными длинными косами, одетая в необыкновенной красоты шелковое туркменское платье. Аня Николкина рядом с ней выглядит серой мышкой, но Эрик подает розы не Ларисе, а ей, моей сестре Аньке.
Максу ничего не остается, как последовать его примеру. Испуганно поглядывая по сторонам, он влезает на клумбу, срывает розу, подносит Ларисе и окончательно пугается, когда Лариса при всех обнимает его и целует в губы.
- И молодых оставили наедине, - понимает ситуацию Эрик, берет Аню под руку и уводит.
Улица. Тишина.
- Старушка, я должен тебе кое-что объяснить, - говорит моей сестре Эрик. - Иванов - это мой псевдоним. А по паспорту я Нахамкин.
- Я знаю.
- И ты знаешь, что мой папаша, Леонид Нахамкин, был следователем на Лубянке, который в тридцать седьмом году вел дело поэта Зискинда?
- Да, - кивает Аня. - Папа мне все рассказал.
- И что ты дочь не Степы Николкина, а Зискинда, он тоже тебе рассказал?
- Да, конечно.
- Старушка, ты не врубаешься. Мой отец был тем самым следователем, который в тридцать седьмом году пытал на допросах твоего отца.
Аня молчит.
- Зискинд всю жизнь провел в лагерях, - продолжает Эрик. - Он только недавно вышел. Он попытался тебя найти?
- Нет.
- Но это же чудовищно! Вы с Зискиндом чужие люди. И виноват в этом мой папаша. Его самого расстреляли тогда же, в тридцать седьмом, но это ничего не меняет. Я сын человека, который искалечил жизнь твоего отца. А мы с тобой встречаемся и ведем себя как ни в чем не бывало. Это же какой-то бред!
Аня молчит.
- Это ненормально, старушка, когда дети жертв встречаются с детьми палачей, и все ведут себя так, как будто тридцать седьмого года вообще не было. Но он, старушка, был! И я об этом все время думаю.
Пока все делают вид, что его не было, он как бы продолжается. Страна как бы спит. Смотри - здесь она спит буквально.
И действительно, ночью в Ашхабаде во дворах и даже на тротуарах стоят кровати. Аня и Эрик идут мимо жителей, спящих под открытым небом.
- Это они после землетрясения боятся спать в домах, - объясняет Эрику Аня.
Моя сестра Аня была ясным и простым человеком и во всем любила простоту и ясность. Но Эрик мыслил образами.
- Старушка, у моего друга Хемингуэя есть гениальный роман "Фиеста", - говорит он. - Про то, как вокруг сплошной праздник, но герой - импотент, и этот праздник не для него. Мне кажется, это про всех советских людей. Особенно это чувствуешь, возвращаясь из-за границы. Ты была за границей?
- Нет.
- Будешь. Это я тебе обещаю. Будешь. Потому что, старушка, мне все это осточертело. Я хочу жить в свободной стране. И я хочу там, в свободной стране, каждый день видеть тебя в переднике и знать, что ты меня не ненавидишь. Теперь понимаешь?
- Нет.
- Объясняю. Я уверен, что наша с тобой встреча - это судьба. И предлагаю тебе стать моей женой и рвануть вместе из этого кошмара в Англию или Америку.
Это Анька поняла. И скоро она вышла замуж за Эрика. И они уехали в Англию. Потому что за роман про Шерлинга Эрик получил литературную премию КГБ и его назначили постоянным корреспондентом "Известий" в Лондоне. Маша у них с Аней родилась уже там. Но это было потом, а в ту ночь, в шестьдесят втором году, они оказались в доме товарища Касымова. Лариса пригласила их переночевать.
Они стоят у ворот дома Касымова на улице Карла Маркса. Из караульной будки на них смотрит милиционер.
- Ты уверена, что это удобно? - спрашивает у Ларисы Макс.
- Иначе я бы не приглашала. У нас полно комнат. Ане и Эрику здесь будет лучше, чем в гостинице.
- Гениальная идея! - радуется Эрик.
- И ты тоже можешь здесь остаться, - говорит Максу Лариса. - Тебя никто не съест.
- Нет, спасибо. Я пойду в гостиницу.
- Старик, но это же чертовски спортивно! - уговаривает его Эрик. - Переночевать в логове зверя, а?
- Эрик, представляешь, - говорит Лариса, - Макс ко мне даже никогда не заходил. Он стесняется, что у него, такого инакомыслящего, роман с дочкой секретаря ЦК.
Она берет Макса под руку и прижимается к нему.
- Лара, он же на нас смотрит, - косится на милиционера Макс.
- Дядя Вася, ты чего подглядываешь? - кричит милиционеру Лариса.
Милиционер отворачивается.
- Ну пошли, Макс! - тянет Макса за руку Лариса. - Ну что я могу сделать, если это мой дом? Ну пошли же!
- А что скажет твой отец?
- Ничего не скажет. Он дома робкий и забитый. У нас всем управляет мама. А она давно спит. Мы тихонечко.
Из темноты проступают резные колонны каких-то беседок и навесов. Журчит вода в фонтане. Пышные кусты роз. Лариса тащит Макса за руку к подъезду.
- Старушка, а ты не хотела ехать, - шепчет Эрик на ухо Ане. - Это же полный сюр. Это как в фильме Феллини!
В передней высокое, до потолка, зеркало, чучело медведя, по стенам ковры, головы и рога. Лариса беззвучно закрывает дверь и, прижав палец к губам, ведет гостей в глубь квартиры.
- Так вот как живут слуги народа, - радуется Эрик. - Гениально! Смотри, Макс! Смотри!
К доске, на которой стоит медведь, привинчена медная бирка.
- Старичок, это же инвентарный номер, - шепчет возбужденный Эрик. - Мишка-то государственный. Здесь все принадлежит нашему родному государству. То есть всем нам. Это все - наша собственность, старичок! Так что не бзди, мы у себя дома!
- Тихо! - прижимает палец к губам Лариса. - За этой дверью спят мама и папа. А здесь, в моей комнате, будет спать Аня. А тут, в папином кабинете, Макс с Эриком.
- А сама ты где? - шепчет Макс.
- А сама я всегда сплю в беседке, в саду. Ты это учти.
- Лара, ты мне все больше нравишься! - шепчет Эрик.
- А товарищ режиссер меня стесняется, - смеется Лариса. - Пошли пока в кабинет. Оттуда никакой слышимости. Посидим еще.
- Гениально! - восклицает Эрик. Проведя всех в кабинет, Лариса плотно закрывает дверь и включает свет.
За стеклянными дверцами дубовых шкафов поблескивают золотыми буквами корешков ровные ряды полных собраний сочинений. Колоссальный дубовый письменный стол с несколькими телефонами. Такие же колоссальные диван и кресла. Повсюду фотографии с автографами, где товарищ Касымов запечатлен с самыми известными людьми планеты.
- Это папа с Хрущевым, это с президентом Насером, - показывает Лариса, - а это с Юрием Гагариным. А это на приеме нашей делегации в Белом доме у Кеннеди. А это он с Ивом Монтаном.
- Конец света! - Эрик в полном восторге. - Товарищ Касымов и Ив Монтан!
- А то! - доставая из шкафа простыни и полотенца, Лариса напевает песню Монтана:
Я так люблю в вечерний час
Кольцо Больших бульваров обойти хотя бы раз.
Там шум веселья не угас.
Весело сверкая, там течет река людская...
- А курят слуги народа, значит, не "Дымок", а "Мальборо"? - Эрик находит на столе пачку американских сигарет. - Понятно. И выпить здесь есть?
- В Греции все есть, - смеется Лариса.
Эрик с наслаждением закуривает сигарету товарища Касымова. Лариса достает из бара товарища Касымова бутылку виски и стаканы.
- Гениальная девка, - восхищается Эрик. - За тебя, Ларка! И за твой спектакль, старик. И вообще за эту ночь! Чтоб у нас всегда все так же получалось! Ура!
Пьют.
- И немедленно по второй за здоровье присутствующих дам, - опять наполняет стаканы Эрик, - которые пышным букетом украшают...
Похоже, он уже пьян. Макс это видит и настороженно поглядывает на Ларису. Но Лариса смеется.
Над диваном висит громадный ковер. На нем коллекция старинных сабель и кинжалов.
- Это все тоже государственное? - снимает со стены кинжал Эрик.
- Нет, - смеется Лариса, - это дарят папе другие восточные владыки.
Эрик размахивает кинжалом.
- Осторожнее, - просит Макс.
Думал ли Макс, что эта коллекция через тридцать лет будет украшать кабинет его сына Антона в "Толстоевском" и ее придется срочно продавать? Но это случилось потом, а в эту ночь вино лилось рекой.
- А это и есть знаменитая "вертушка"? - спрашивает у Ларисы Эрик, положив руку на белый телефон с гербом СССР вместо диска.
- Она и есть.
- И можно позвонить дорогому Никите Сергеевичу?
- Запросто.
- И президенту Кеннеди?
- Аск! - смеется Лариса.
- Мне как раз надо с ним потолковать, - и Эрик снимает трубку вертушки.
- Я тебя умоляю! Что ты делаешь? - страшно пугается мой старший брат.
- Старичок, художнику можно все, - убежденно втолковывает ему Эрик.
Макс обмирает от ужаса, не заметив, что Эрик придерживает другой рукой рычажок.
- Говорит писатель Иванов. - В голосе Эрика металлические начальственные нотки. - Соедините меня с Джоном Кеннеди. Хеллоу, Джон. Зис из ё московский френд Эрик Иванофф. Здорово, старичок. Как вообще?.. Гуд? У меня тоже все гуд. Ай вонт то мейк интервью виз ю. Интервью. О'кей? Гуд. До встречи в Вашингтоне. Привет Жаклин и Мерилин.
Он не успевает положить трубку, как дверь кабинета приоткрывается и входит товарищ Касымов. На нем полосатая пижама и шлепанцы.
Эрик трезвеет и вскакивает с кресла, Макс зажмуривается. Но ничего страшного не происходит.
- Сидите, ребята, сидите. - Касымов успокаивающе машет рукой. - Я только на секунду. Извините...
Он берет со стола блокнот и ручку и тихо выскальзывает из комнаты. Макс раскачивается, обхватив голову руками. Аня киснет от смеха.
- Не понял, - говорит Эрик.
- Папа пошел в кухню писать стихи, - объясняет Лариса.
- Что?!
- Когда папе не спится, он пишет стихи. Лирические.
- Старики, это галлюцинация, - стонет Эрик. - Такого не бывает.
- Все бывает, - говорит Лариса. - Каримов в Узбекистане пишет романы. А папа стихи.
- Товарищи! Мы живем внутри фильма Феллини! - воздевает руки к небу Эрик.
- Папа в минуты вдохновения ничего вокруг не замечает, но вообще пора баиньки, - говорит Лариса. - Кутарды. Анька, пойдем, я тебе все покажу и пойду к себе в беседку. Спокойной ночи, мальчики.
- У меня все в гостинице, - говорит Аня, - даже зубной щетки нет.
- Я тебе все дам. Лариса уводит Аню.
- Ты понял, старичок? Ты понял? - шепчет Эрик. - Она тебя ждет в беседке!
- Здесь? В этом доме? Это невозможно.
- Старичок, ты ее любишь?
- Да.
- Тогда все возможно. Надо совершать резкие поступки.
- Ты думаешь?
- Иди, иди!
Мой старший брат Макс был женат много раз. И каждый раз по страстной любви. Впервые это случилось в Ашхабаде. Он, конечно же, не рассказывал мне, как все было той ночью, но Эрик и Анька все потом выболтали, так что я себе все это очень детально представляю.
Медведь, оскалив зубы, смотрит на крадущегося по темному коридору Макса. Дверь в кухню приоткрыта. Там, за покрытым клеенкой столом, Касымов грызет карандаш, задумавшись над своим блокнотом.
Макс беззвучно открывает входную дверь и выходит в волшебный восточный сад. Журчит в фонтане вода. Оглушительно верещат цикады.
Огонек сигареты светится в окошечке милицейской будки. Когда милиционер отворачивается, Макс перебегает ведущую к дому аллею и скрывается в саду.
Пригнувшись, он крадется за кустами роз на свет горящего в беседке фонаря.
В беседке, на широкой тахте, с журналом "Москва" в руках лежит ослепительно красивая Лариса. Страх быть в глазах Эрика трусом и страх быть пойманным, вожделение и стыдливость интеллигента - сложные эмоции переполняют Макса, когда он начинает раздеваться.
- Что ты читаешь? - обнимает он Ларису.
- "Мастера и Маргариту". - Она не может оторваться от журнала. - Слушай, это как будто про нас с тобой. Подожди, я сейчас дочитаю главу.
Макс терпеливо ждет. Лариса читает. И читает. И читает.
Утро. По всему городу собачий лай. В саду рядом с беседкой слышен гомон говорящих по-туркменски мужских голосов. Звуки пилы. Лариса спит с журналом в руках, Макс спит рядом.
При дневном свете сад меньше и скромнее, чем казался ночью. Рядом с беседкой рабочий, стоя на стремянке, спиливает ветки шелковицы. Гудит машина у ворот.
- Хозяйка! Молоко!
Лариса просыпается и натягивает на себя простыню:
- Макс, по-моему, ты проспал.
Макс в ужасе вскакивает и начинает искать свои брюки.
Рабочий украдкой поглядывает на них со своей стремянки.
Жена товарища Касымова, в халате, с кастрюлей в руках, идет от дома к калитке за молоком и, заметив движение в беседке, останавливается.
Макс пытается натянуть брюки, от ужаса не попадая ногой в штанину.
Жена товарища Касымова видит его, роняет кастрюлю и, всплеснув руками, кричит что-то непонятное по-туркменски.
Эрик спит на полу в кабинете, обняв руками поднос с окурками и пустой коробкой "Мальборо".
- Эрик! - расталкивает его Макс. - Проснись! Я совершил резкий поступок.
Эрик вскакивает, роняя окурки:
- Что случилось?
- Я женюсь на Ларе.
- Старичок, разреши тебя поцеловать, - торжественно лобызает Макса Эрик. - Ты мне нравишься. И мне кажется, что сегодняшняя ночь - это начало нашей долгой красивой дружбы.
До того как Эрик уехал с Анькой в Англию, он жил и работал у нас в Шишкином Лесу. Я все это к тому, что понять, где кончается одно и начинается другое, совершенно невозможно.
5
Аукцион кончился. Разъезжаются автомобили. Люди выходят из здания галереи с покупками, но это все по мелочам, а все ценное - все картины, наши архивы, мебель и дом - приобретено безликим мужичком, сидевшим в последнем ряду.
Рабочие разбирают стенды. Маша упаковывает в ящики непроданные вещи. Она твердо решила не общаться больше с Сорокиным, у нее есть на это идейные и эмоциональные основания, но любопытство донимает ее, и она к нему подходит:
- Кто этот тип, который все скупил?
- Разве это так важно? - Сорокин подсчитывает выручку.
- Я же знаю, что вы знакомы! Кто это?
- Виктор Александрович Петров. Какая разница.
- Ты помог КГБ скупить все наши вещи! Все наши картины!
- Я не знаю, Маша, кто покупал вещи, моя задача была их продать.
- Ты лжешь. Ты с ним в сговоре. И все происходившее здесь - мерзость, и этот Петров теперь нагло требует, чтоб мы подержали вещи здесь, пока он организует упаковку и транспортировку картин.
- И что тут н-н-наглого? - спрашивает усталый Сорокин.
- А то, что он хочет, чтоб охрану галереи на это время взяли на себя его мордовороты, а у меня этим занимается Катков. И будет заниматься, потому что я ему доверяю. И посторонних я к себе сюда не пушу. Тем более деньги будут здесь.
- Какие деньги?
- Вот эти. Деньги за аукцион.
- Ты с ума сошла? Почему здесь, а не в банке?
- Потому что, мосье Сорокин, здесь не Париж. У нас деньги хранят дома, а не в банках.
- Но это же какой-то идиотизм!
- Деньги будут здесь, и сторожить их будут люди Каткова. И прошу не называть меня идиоткой. Я тебе давно не жена!
- Деточки, сейчас не время ссориться, - подходит к ним Степа.
- Ладно, к черту, - теряет терпение Сорокин. - Моя миссия закончена, и я завтра уезжаю.
- Скатертью дорожка, - усмехается Маша.
- Я вам позже позвоню, - говорит Сорокин Степе и, не попрощавшись с Машей, уходит.
- Здесь примерно семь миллионов тридцать тысяч долларов, - говорит Степа. - И три миллиона одолжил Коте Павел Левко. Таким образом, деньги есть. И это благодаря Сорокину. А ты с ним, деточка, так нехорошо. Человек же нам помог.
Она отворачивается и всхлипывает.
- Что с тобой?
- Ничего. У меня будет ребенок.
Степа долго жует губами, переживает сложную гамму чувств, подсчитывает что-то на пальцах и все-таки спрашивает?
- От Сорокина?
- От кого же еще!
- Но вы же разведены. И вообще, почему ты решила, что беременна? Он же только две недели назад приехал?..
- Дед, ты иногда бываешь просто невозможен!