- Подальше, еще подальше отведите толпу! А я поищу Гала, - приказал Куш-Юр своим помощникам и направился к сходням.
Но едва он шагнул на трап, как туда же метнулось несколько человек из толпы.
Куш-Юра взорвало.
- Куда!.. Вот нечистая сила! - сердито рванулся он, но сумел ухватить за рукав плисовой кофты только какую-то нарядно одетую зырянку.
Женщина обернулась. Она была молода и так хороша, что Куш-Юр невольно выпустил ее руку. Откуда такая красавица в селе? Даже в гневе, со зло нахмуренными тонкими бровями - прекрасна.
- Ты-ы?! - Но она тут же одарила его белозубой лапе заискивающей улыбкой.
- Это другое дело! Не идет тебе сердиться. - Куш-Юр был рад пошутить.
Девушка откинула концы розовой пуховой шали, приоткрыла зажатые под мышкой золотистые нерпичьи туфли, отороченные пышным мехом бурого песца-крестоватика, и вызывающе подалась вперед.
- Продать вот надо! Нельзя, что ли?!
- Да ведь мешаете, - улыбнулся Куш-Юр, откровенно любуясь девушкой.
- И ты таращишь бельмы? Зажмурься, а то присохнешь. - Она игриво повела плечом.
- Ты меня знаешь? - спросил Куш-Юр.
- Куш-Юр, председатель, - ответила девушка.
Он знал свою кличку, но в устах незнакомки она прозвучала насмешливо, вроде безволосый или безголовый председатель.
"Однако бойка не в меру. Где-то я ее видел!" - напряг он память.
- Ты чья такая?
- Тот знает - чья… - пожеманничала она.
"Заигрываешь. Ну, давай, давай! Вот узнаю, есть ли выгрузка, коли нет - покалякаем", - решил Куш-Юр.
Тут его окликнул усатый мужчина неопределенных лет, в старенькой шинели и шапке-треухе.
- Председатель! Гони бездельницу! Нечего с ней лясы точить. Выгрузка есть! - И помахал какой-то бумажкой.
Прежде чем позвать свою бригаду, Куш-Юр обернулся к незнакомке - хотел условиться о встрече. Но девушка уже дробно стучала каблуками щеголеватых ботинок по трапу, тряся кружевными оборками шелкового сарафана. "Ах, ты вот какая!" - возмутился он.
- Эй, куда!.. - строго и властно бросил ей вдогонку.
Девушка даже не оглянулась.
Но вход на палубу ей загородил усатый, в шинели.
- А ну, назад! - приказал он и, отталкивая ее, стал спускаться с трапа. - Мешаются тут всякие!..
Отбиваясь руками, девушка медленно отступала.
- Ты, Гал, сам всякий! Биасин! Женоубивец!..
Мужчина зарычал от ярости.
"Женоубивец" для Гала - соль на кровоточащую рану! И кто сыпанул?! Мироедское отродье, дочка Озыр-Макки, который сделал его биасином, который спал с его женой, пока он кормил вшей в окопах?! Из-за него, проклятого, на покосе в беспамятстве он косой порешил жену…
- У-у-у!.. Утоплю, подлая вражина! - Гал схватил девушку за лиф сарафана, притянул к себе, намереваясь швырнуть в воду.
- Ты что, Гал! - В два прыжка Куш-Юр оказался на трапе.
Гал с трудом разжал пальцы. Тяжело опустил подрагивающие руки.
- Иди! - велел Куш-Юр побледневшей девушке.
Недобрым взглядом проводил ее Гал, злые искорки не погасли в его глазах.
- Ты что? - повторил Куш-Юр.
В селе многие недолюбливали Гала. Считали, что его надо судить. Мало ли что сменилась власть, все одно за убийство жены судить надо… Отношение Куш-Юра к Галу было сложным. Он осуждал его. Но признавал не преступником, а жертвой подлых кровососов. То, что Гал выследил и доказал связь Озыр-Макки с белыми, примирило Куш-Юра с ним, человеком глубоко несчастным, замкнутым, полубезумным.
А девушка, уже легко пританцовывая, шла по берегу, словно стычки и не было.
- Кто такая?
Гал, казалось, не слышал вопроса. Его лицо перекосила злоба.
Куш-Юра это озадачило, но он понял - спрашивать не время.
- Что привез? - сделал он вид, будто девушка его больше не интересует.
- Вот… радуйся. - В руках у Гала трепыхнулась бумажка.
Куш-Юр взял ее, пробежал глазами, присвистнул недовольно.
- Только и всего? Полсотни мешков муки да крупы, две дюжины кулей соли! Это на Мужи со всей округой!
- Скажи спасибо. Другим и того меньше досталось. Давай мужиков наряжай - пароход ждать не станет.
- Чего там наряжать - сами с комсомолом вытаскаем.
Он пошел звать ожидавших на пристани партийцев и комсомольцев.
То, что никого больше на выгрузку не нарядили, поубавило радости у селян.
- Видать, не ахти как много привоз Биасин-Гал, коли сами управляются.
- По фунтику-два на двор выдадут…
- А ты большую сумму наготовил?
- С малой по миру не пускают, - съехидничал в ответ Озыр-Митька, Богатый Митька, сын Озыр-Макки.
Куш-Юр узнал его сразу, не столько по голосу, сколько по злобному блеску в глазах: точь-в-точь как в тот день, когда у отца перетряхнули амбары, а самого забрали за связь с белокарателями. Еще тогда Куш-Юру почудилось, что он видел Митьку в команде, зверствовавшей на барже смерти, и, хотя ему доказывали, что этот гаденыш из села не уходил, он не мог освободиться от подозрения. С Озыр-Митькой рядом стоял Квайтчуня-Эська - Шестипалый Эська. Одного рода и племени. Как и Озыр-Макко, отец Квайтчуня-Эськи был связан с белыми. Обоих к стенке поставили. "И выродков ихних надо было заодно", - подумал Куш-Юр.
- Потрясли вас, да, видать, мало, без сумы пока обходитесь. - Вечка, широко ставя ноги и натужно согнувшись, нес мешок с парохода, но не мог не ответить на вражью болтовню.
- Им сума не понадобится, их казенный харч ждет, по две галеты с кружкой воды. - Куш-Юр долгим, тяжелым взглядом посмотрел на Озыр-Митьку и Квайтчуня-Эську.
Озыр-Митька сдвинул льняные брови, прищурил глаза, но промолчал, только желваки заходили на скулах.
А Квайтчуня-Эська выставил вперед смолистую бороду, простачком прикинулся.
- Что мы такого сказали? Свобода - что хоти говори… А мы и вовсе молчали. Все подтвердят - ведь правда, мужики? Люди заговорили, мало, мол привезли… А мы что? Мы к слову, для смеха…
- От такого смеха горькими слезами плачут, - оборвал его Куш-Юр, - верно, селяне?.. Чего сколько привезли - объявим. Ничего не утаим. Сколько есть - все ваше будет.
Ему казалось, что его доверительная откровенность растеплит селян, но они молчали. Выслушали его, попыхивая трубочками, не выразив ни одобрения, ни возражения.
Куш-Юр надел на себя грузчицкую заплечную подушку для переноски тяжестей и пошел на пароход. Невеселые думы теснились у него в голове: "Мешков бы двести получить - контре не нашлось бы ушей. Гады! Все тишком норовят. Главное, чуют, когда из норы выползать… Давно надо бы пощупать этого Митьку. Матерый! Ишь как зенки вызверил. Его допусти, он не то что волосы на голове моей спалит, а всю шкуру спустит… Ох, был он там… А что, если протокол составить - и в Обдорск, за злостную агитацию? Там - живо дело…"
Но когда он, взвалив на себя мешок, осторожно ступая, сходил по трапу, раздражение поутихло. Давно не носил он тяжестей, с той поры, как перестал бурлачить. Ладно, что бросил он это дело, а то бы не миновать грыжи. Спину сейчас ломит… Куш-Юр чувствовал, за ним наблюдают десятки глаз, и ему захотелось показать всем, что он не белоручка.
Небрежно, будто какой сверток, скинул он с плеч мешок, выпрямился и увидел неподалеку женщин, шумно, наперебой предлагавших команде парохода свой товар. Давешняя белокурая незнакомка вертелась там же.
"Все торгует! Одной парой туфель? - усмехнулся Куш-Юр. - Неужто никто не клюнул? А может, не одна у нее пара? Хороша, ничего не скажешь. Прямо писаная!.. Где-то я ее видел! Где? Когда?.. Что у нее с Галом?" Но он так и не вспомнил.
2
Выгрузку кончили к обеду.
Пароход трижды прогудел, отчалил от пристани и пошел по стрежню вниз, на Обдорск. Пристань опустела. Мужчины разошлись, негромко переговариваясь: груз пришел "капельный", а следующего парохода не скоро ждать. Женщин еще раньше словно ветром сдуло: надо было кормить семьи обедом.
Когда Куш-Юр освободился, незнакомки уже не было. Он слегка пожалел: хотелось узнать, кто такая. По дороге домой решил заглянуть в сельсовет, возможно, секретарь на месте, пусть сосчитает едоков по дворам, после обеда поделят продукты…
Сельсовет помещался рядом с церковью, в доме бывшего попа. Год назад поп добровольно отрекся от сана, постриг гриву, обрил бороду и, нареченный селянами Стрижко-Поп, уехал в соседнее село, где занялся мирским делом - рыбалкой, а дом подарил новой власти. Другому попу, сменившему его, пришлось снимать себе квартиру у прихожанина.
Секретарь сельсовета Писарь-Филь сидел за своим столом и что-то усердно писал. Крупная рыжая голова его, тяжесть которой, казалось, не выдержала тощая шея, лежала возле листов бумаги, аккуратно разложенных на столе.
- Скрипишь? - поддел его Куш-Юр, устало опускаясь за свой стол. - Даже не показался на пристани.
Филь, не поднимая головы, посмотрел на него поверх очков.
- И без меня там, чай, толкотня была. Да и знобит меня у воды. - Он передернул узкими, худыми плечами. - Привезли чего-нибудь?
- Малость, - вздохнул Куш-Юр и стал сворачивать козью ножку.
- М-да. За лето, может, еще что получим? А то мором помрем.
- Ты бы хоть не каркал, - поморщился Куш-Юр. - Как-никак перебьемся. Лето - не зима. Рыба, дичь, ягода - прокормимся. Что за писанина у тебя? - закуривая, кивнул он на бумаги, разложенные на столе секретаря.
- Списки селян.
- Эк ты догадался! В самую точку! После обеда делить будем по едокам.
Писарь-Филь как-то странно отнесся к словам председателя: он испуганно зашуршал листами, торопливо сгребая их.
- Еще переписать надо, - пробормотал он, пряча бумаги в стол.
- Это зачем же? Списки давно готовы были. Пармщиков не вычеркнул? Не вычеркивай, им тоже дадим.
- Из-за них все дело…
Вид у Филя был растерянный, и Куш-Юр догадался, что дело нечисто.
- Ты что там намудрил?
- Их на отдельный листок выписал, ну и страницу стал переписывать.
- И что?
- Продырявилось в одном месте, - виновато признался Филь.
- Продырявилось? А ну, покажи!
- Зачем? Перепишу, тогда уж.
- Показывай, показывай, чего натворил. - Куш-Юр встал из-за стола и протянул руку.
Филь неохотно, с кривой улыбкой отдал ему разномастные листки.
Быстро листая списки, Куш-Юр увидел прямо посреди одной страницы что-то вроде оттиска печати с дыркой в центре. Присмотрелся - вокруг дырки мелким почерком было выведено: "В этом месте капнуто, по капнутому лизнуто, по лизнутому терто. Получилась дыра. Что вокруг дыры написано - верьте".
Куш-Юр расхохотался.
- Учудил же ты, секретарь! По капнутому лизнуто, по лизнутому терто… получилась дыра… Верьте… ему! Ха-ха-ха! Ох, Филипп, Филипп! Секретарь мой, капнутый-лизнутый!..
Филь встал из-за стола. Хилый и тощий, в потертом пиджачке-недомерке, в больших зеленых галифе и коротких сапожках, обутых поверх длинных, до колен, узорчатых зырянских чулок, он был до смешного нелеп и неуклюж.
- Тебе вот хохотно, - обиженно укорил он. - Разве я для смеха придумал? Капнуло с пера нечаянно. Да здорово капнуло. Я испугался - документ ведь. Лизнул с ходу, как в школе бывало. А оно того пуще размазалось. Я хвать резинку и давай тереть. А бумага-то на курево лишь годна. Миг - и дырища.
- Ну и леший с ней!
- Как же! Я ведь беспартийный. При прежней власти писарил. Всяко подумать могут. Хотя все скажут, богатеи мне не дружки.
- Знаю… Растерялся ты, мил друг, основательно, капнувши-лизнувши… Исповедался вокруг дырки… - Куш-Юр задыхался от смеха. - По капнутому лизнуто, по лизнутому терто. Получилась дырища. Хоть верьте, хоть нет… Ну, Филипп, здорово ты влип. Если пронюхают в Мужах, вмиг окрестят тебя: "Капнутый-лизнутый" или "Писарь с дыркой". Ха-ха-ха!..
Филь уставился на Куш-Юра округлившимися от испуга глазами.
- Скажешь тоже! Смотри, Роман Иванович, не промолвись про "печать-то". Народ наш, знаешь, влепит прозвище - и навеки.
- Знаю, как не знать, коли меня окрестили. Обычай зырянский! Все село - одни прозвища. Кто понадобится - по фамилии не сыщешь. А по прозвищу - каждая собака хвостом укажет.
- А может, так и сделать - добавить в списки и прозвища? - осенило вдруг Филя.
- Как же! Еще мое Куш-Юр туда сунь или твое - Писарь-Филь. А Биасин-Гала впиши - навек обидишь человека… Нельзя!
- Нельзя… Да…
Имя Гала напомнило Куш-Юру утреннюю стычку на трапе, белокурую красавицу.
"Филь, поди, ее знает. Он всех знает. Спрошу-ка будто между прочим", - решил он.
- Послушай, ты все-таки докладывай мне, кто новый в село приезжает. А то видел на пристани белокурую зырянку, вроде не мужевская, а торговала тюфнями…
- Белокурая? Лицом писаная, телеса - в шелках? Филь причмокнул: - Эгрунька это, заноза девка, сестра Озырь-Митьки. Расцвела на пышных шанежках.
- Да-а-а?! - Куш-Юр не смог скрыть своего огорчения. - Верно ведь! То-то, думаю, видел ее где-то. Ну, ясно, когда трясли у них сундуки, голосила вовсю на крыльце. Не такой тогда показалась…
- А сейчас слюнки потекли? - осклабился Филь. - От нее все парни с ума сходят. Да и женатые не прочь… Но она - лиса. И не пара она такому, как ты. Дочь контры!
"Вот оно что! Сестра волка! Поди, сама волчица! То-то ее Гал гонял! Да, похоже, волчица с лисьими повадками… Эх, отчего бы ей не быть просто красивой бойкой девчонкой!"
Тут Куш-Юр заметил, что Филь хитро улыбается.
"Ах да, надо ответить, а то еще черт-те что подумает". И он сказал сухо, отклоняя какую-либо интимную доверительность в отношениях с секретарем:
- А я и не собирался свататься. Да и ты не сваха. По должности интересуюсь. Мне полагается знать всех селян.
- Полагается, - поспешно согласился Филь и вроде без особого значения, безразлично так добавил: - Озыр-Митька метит Эгруньку в жены своему приемышу Яран-Яшке.
Как он и предполагал, Куш-Юр заинтересовался новостью.
- Яшке? Батраку своему? Он ведь ненец, иноверец. Как же это?
- А так. Хитер Митька. Сделает Яран-Яшку зятем - навечно закабалит.
Негодование против Озыр-Митьки вспыхнуло в Куш-Юре с новой силой.
- Вот гад! Я его обломаю, этого вражину!.. Яшку надо вызволить из лап Митьки.
- Нужно… А как? Яшка по уши втрескался в Эгруньку. Не даст вызволить себя.
- А она?
Куш-Юр задал этот вопрос деловым тоном. Но Писарь-Филь вдруг уверился, что познал сокровенную тайну председателя, и поспешил его успокоить:
- Что ты! Она знает себе цену. Яшка хоть и озырянившийся ненец, все одно для нее - иноверец.
- Да ну их псам под хвост! Давай к делу. Ты эту капнутую-лизнутую страницу перепиши, чтоб после обеда список был как стеклышко. Едоков подсчитай. Ясно? - Он поправил шапку и вышел из Совета.
Проводив его, Писарь-Филь, похлопывая себя по ляжкам, залился довольным смешком.
Глава пятая
Первый улов
1
Разгружаться вотся-гортцы решили с утра. Похлебали молока. После этого мужчины повели жен осматривать избы.
Сандре здесь все было знакомо: с зимы, когда она помогала мужчинам ставить дома, ничего не переменилось. А Елення, Сера-Марья и Гаддя-Парасся осматривали и дома и сарай дотошно, в деталях. Мужчины ждали восторгов и похвал, а женщины как-то сникли. Избы стояли без окон, без печей…
- Бабе вовек не угодить, якуня-макуня. - Гажа-Эль, озлясь, топнул ногой. - Окна навесить - плевое дело. Знаете ведь, с собой привезены, со своих изб поснимали, зряшной работы чтоб не делать тут. А печи кто зимой кладет? Летом сложим. Было бы чего варить…
Но на женщин не подействовали ни слова Эля, ни его добродушная шутка. Они молчали, поджав губы. Только Сандра поддакнула:
- Верно, это не помеха…
Еленне, Марье и Парассе не понравилась поспешность Сандры. Могла бы и подождать, не старшая. Не дослушав ее, они самолюбиво отвернулись.
Гриш немного опешил: такого начала не ожидал. Он терялся в догадках, но не подумал о том, что женщины вдруг затосковали по оставленному жилью, где хоть и не так просторно, светло и чисто, не пахнет свежестью, зато обжито, зато все на привычных местах, в избе одна хозяйка… Не подумал потому, что еще раньше, до отъезда, честно всех предупредил о совместном проживании на первых порах. Никто тогда не высказал недовольства или несогласия. Но то в Мужах, где было много всякой мороки с отъездом… А здесь, в Вотся-Горте, когда надо заходить под крышу, все вдруг остро ощутили это неудобство. Даже Елення, с которой на эту тему столько было переговорено, с тоской думала сейчас, что всю жизнь мучилась с невестками и вот опять не сможет хозяйничать в доме.
Уныние женщин раздосадовало Варов-Гриша. Однако не назад же ехать. Не позориться же перед людьми.
- Присядем, потолкуем! - сказал он решительно и опустился на крылечко.
Мужчины сели на бревна, а женщины так и остались стоять нестройной шеренгой. Повторного приглашения сесть они не услышали.
Мужчины молчали, давая понять: они на все согласны, пусть бабы выбирают. Женщины не разжимали губ.
"Одна другой не поклонится… Достанется мне с ними", - подумал Гриш, выжидая вместе со всеми.
Еще зимой, когда ставили избы, он прикинул, кому с кем жить. Но согласятся ли с ним?
Однако не скажешь, так и не узнаешь…
- Может, так: по детям поделим избы? - спросил он и увидел на лицах женщин и мужчин заинтересованность. Это прибавило ему уверенности, и он продолжал: - У Сени да Парасси четверо, у Миши с Сандрой пока нет, им изба на пару. У нас с Еленней трое да у Эля с Марьей - двое. Нам, значит, вторая. Как думаете?
- А как Сандра понесет? - Сенька испуганно заморгал, увидев возмущенный жест своей Парасси. Ей предложение Гриша понравилось: когда еще Сандра понесет, Бог даст, может и не понесет, а пока ее верх будет в избе.
- Так и наши не яловицы, - подмигнув Варов-Гришу, прогрохотал Гажа-Эль.
- Сиди ты, пес подстреленный! Этих не прокормить! - замахнулась на него Марья.
Но шутка всех развеселила. К радости Гриша, тут же в дружном согласии порешили, что делить избы по детям - самое лучшее.
Хотя избы были одинаковы, ставлены в одно время, для полной справедливости тянули жребий - кому в какую заходить.
Ночь провели вповалку на полу, подстелив кое-какие вещички.
С утра парма зажила в трудах и заботах.
Разгружались. Обставлялись. Навесили на окна пока что одинарные рамы. Поставили железные печурки - протапливать избы, если вдруг похолодает. На воле на невысоких столбах слепили из глины, перемешанной с прошлогодней травой и для крепости посоленной, круглую, чем-то напоминающую пышный каравай, печку без трубы, как у хантов перед юртой. В такой печке хоть шанежки пеки.
Работали дружно, весело. Женщин словно подменили. Рта не закрывали: все никак не могли нарадоваться новому месту. Скот на самом виду пасется, прямо за сараем. И покосы тут же, за хлевом. И лес светлый, березовый под окном, дрова, можно сказать, у самой печки. А промысел так и вовсе подле избы: неводи да неводи.
- Как в раю! - пришла в восторг Марья, и женщины согласно закивали.