- Вот, вот. Распыхался - не подступись. Знакомство только с господами водит. Есть и еще такие, что из грязи в князи вылезли: Красновы, Зацепины, Зайцевы. Вот они нам все и портят. Ваше дело, мужики, говорят, работать, а наше - власть править. Мы вас в обиду не дадим, но и вы держитесь за нас, и сильно-то не рыпайтесь, не то по шее получите. Парамонов хочет в долю с "Компанией" войти. Только Сартаков, как молодую жену привез…
- Женился?
- На тридцать лет моложе себя взял.
- Н-да. Так, говоришь, палки в колеса суют Парамоновы?
- Еще как! На свою сторону перетягивают старателей.
- Справимся с Парамоновыми, народ теперь обмануть нелегко. В воскресенье надо собрать рабочих где-нибудь в лесу. Сумеем?
- Сумеем. Только осторожно придется действовать. Неделю назад приехал Кривошеев, ищет кого-то.
Дунаева уложили на кровать, а хозяева улеглись на полатях. Стало тихо, только дождь все барабанил в окна.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
…В тот же дождливый осенний вечер в особняке Сартакова собрались гости. За последние годы Евграф Емельянович настолько изменился, что окружающие только головами качали. Совсем недавно он считал каждую копейку, а теперь заново отделал особняк, сменил прислугу, завел породистых лошадей и английскую коляску. Варвара Сергеевна - младшая дочь обедневших князей Полонских - очень быстро подчинила себе грозного управляющего "Компании". Он делал все, чего хотела молодая жена. А Варвара Сергеевна на прииске скучала, поэтому она часто заставляла мужа собирать в доме гостей, в кругу которых не столь остро чувствовалась тоска по Петербургу. И сегодня, несмотря на дождь и слякоть, в доме управляющего собрались гости. Первым явился горный инженер Иннокентий Дмитриевич Иноземцев с женой и двумя дочерьми. Потом приехал Игнат Прокофьевич Парамонов, тоже с женой - дородной старухой-раскольницей и сыном Федором. Следом за ним прибыли старший штейгер Дворников и его чахоточная жена, старый знакомый Сартакова жандармский подполковник Кривошеев и хорунжий Тавровский. Завернул на огонек и отец Макарий. Позднее прибыли Красновы, Зайцевы и кое-кто из служащих прииска. Гости играли в карты, обсуждали последние новости. Отец Макарий в карты не играл, но любил наблюдать за тем, как монеты перекатываются по зеленому сукну, а еще больше - послушать, о чем говорят за игрой.
- Большевики обнаглели, - говорил Иноземцев, сдавая карты. Он всегда первым приносил последние вести. - На Белогорском заводе они ведут открытую агитацию за прекращение войны, призывают к революции.
- Ох, грехи наши, - по привычке прошептал отец Макарий и незаметно перекрестился. Батюшку пугало все чаще звучавшее всюду слово - революция. Смысла его он до конца не понимал, но отлично помнил 1905 год.
- Там только что закончилась третья в этом году - третья, господа! - забастовка. Завод стоял неделю. И это в то время, когда фронту нужен металл! Вот где бы вам побывать, Павел Васильевич.
Подполковник нахмурил седые брови, с неудовольствием взглянул на горного инженера.
- Я и направляюсь туда, - процедил он сквозь зубы.
- Не поздно ли? - заметил Парамонов, придвигая кучку золотых монет. Годы, казалось, прошли мимо скупщика золота. Он по-прежнему высок и ловок в движениях, в черных, как смоль, волосах ни единой белой нити, хотя Игнат Прокофьевич доживает уже седьмой десяток. Лицо у него розовое, без морщин, нос орлиный, хищный, глаза пронзительные, горячие, над ними шелковой бахромой нависли густые брови. - Не поздно ли? - повторил он, мельком взглянув на жандарма. - После драки-то кулаками не машут.
- Не поздно. Белогорские большевики все арестованы. Ниточка потянулась дальше, и надо добраться до клубка.
- Да поможет вам бог, - Иноземцев чуть наклонил голову, блеснув стеклами пенсне. - Грустно, а надо признать, что популярность большевиков среди народа растет. Рабочие идут за ними, поддерживают, укрывают их…
- От меня еще никто не уходил, - сказал Кривошеев.
- Ох, грехи, - вздохнул за его спиной отец Макарий и перекрестился, глядя на широкую спину и жирную шею жандарма.
- Ну, это уж вы, батенька мой, прихвастнули. Вспомните-ка бунт в Зареченске, - Евграф Емельянович сделал паузу. - Не нашли ведь тогда зачинщика-то, а он под боком был.
- Вы о ком, Евграф Емельянович?
- Да все о нем же, Павел Васильевич, о ссыльном Дунаеве. Много доставил мне хлопот.
Кривошеев ничего не ответил. Зато отец Макарий, услышав о ссыльном, вдруг хлопнул себя по лбу. Все удивленно посмотрели на батюшку.
- Как шел к вам, человека по дороге встретил, - заговорил отец Макарий, глядя на Сартакова. Сильно волнуясь, он шарил по карманам шелковой рясы в поисках платка. - Очень похож на безбожника Дунаева, хотя ручаться не могу, темнело, мог и обознаться.
- Конечно, обознались, - решительно возразил Евграф Емельянович. - Дунаев сюда носу не покажет. - Не глуп.
Подполковник бросил карты, поднялся.
- Прошу извинить, господа. Пойдемте-ка, отче, побеседуем.
Отец Макарий встал и покорно отправился за жандармом. "Дурак, прости меня, господи, на скором слове, - подумал поп. - И кто за язык-то тянул. Теперь расспросами одолеет, а тем временем и отужинают"!
* * *
На лесной вырубке, верстах в десяти от прииска собрались старатели. Воскресный день выдался солнечный, тихий, какие порой бывают в начале октября на Урале. Землю густо усыпали желтые листья, побуревшая трава полегла, но кое-где еще виднелись головки блеклых поздних цветов. В воздухе крепко пахло смолой, увядающими травами и сырой землей. Серебристые паутинки висели на кустах, пролетали мелкие блестящие мушки. По бледному, словно вылинявшему небу, изредка, с печальными криками, тянули на юг птицы.
Люди сидели, охватив руками колени, лежали, грызя стебельки, дымили самосадом. У кого было с собой ружьишко, у кого - рыболовные снасти или корзинка с грибами. В стороне стояло несколько оседланных лошадей и телег с сеном. Посреди вырубки высокий сутулый человек без шапки - Дунаев.
- По всей России рабочие и крестьяне готовятся к решительному бою с царизмом, - говорил он страстно, убежденно, глядя прямо в лица старателям. - Проклятая война, затеянная международным капитализмом, измучила всех. Под ружьем миллионы людей. Сотни, тысячи умирают на полях сражений каждый день. Кто они? Ваши отцы, братья, ваши товарищи. Ради чего умирают, кому это нужно? Не трудовому народу, а тем, кто наживает на войне капиталы. Теперь каждому ясно, что царская власть ничего хорошего не даст ни рабочим, ни крестьянам. Мы должны единым дружным натиском опрокинуть царизм, уничтожить это чудовище и взять власть в свои руки.
Люди одобрительно кивали головами: верно, верно. Много зареченцев ушло на фронт, и немало их уже полегло там. Часть старателей, как только началась война, оставила прииск. Одни работали на соседних заводах, другие батрачили по хуторам, а некоторых тяжелая работа свалила с ног. Среди многих незнакомых лиц нет-нет да и мелькало знакомое, кого Григорий Андреевич знал еще чуть ли не ребенком. Вот Иван Будашкин. Он мало изменился, узнать легко. А вот, в сторонке, Петр Самсонов - Ижица. А вот и Данила, прозванный Молчуном. Трудно ему живется, семья большая: сам - восьмой. А это кто? Лекарь Оскар Миллер - Осип Иваныч по приисковому. Как он-то сюда попал? Все такой же кругленький, розовый, даже очки те же поблескивают. Обмахиваясь старенькой шляпой, лекарь слушал очень внимательно. Дунаев продолжал говорить и с радостью видел, что люди понимают его, согласны с ним. А ведь тогда, у приисковой конторы слушать не хотели, даже, помнится, Ильей-пророком обозвали. Григорий говорил о предательской тактике меньшевиков и эсеров, отвлекающих рабочих от политической борьбы.
- А сами Иноземцевы, Парамоновы и им подобные тем временем за вашими спинами крадутся к власти. И уж будьте уверены - получив эту власть, они воспользуются ею в своих интересах.
- А вот ежели, к примеру, царя и всех, кто с ним, по шапке, прииск чей будет, интересуюсь? - перебил пожилой рабочий с умным спокойным лицом.
- Прииск чей будет? - оратор быстро оглядел незнакомца, видно из новых. - Большевики говорят: вся власть трудовому народу, а все богатства страны - тоже. Земля - крестьянам, заводы, фабрики, шахты - рабочим.
- Стало быть, прииск нам отойдет. А золото кому?
- Золото - национальное богатство всего народа.
- Значит, выходит: старайся, кто хочет, и бери, сколько унесешь. Так, интересуюсь?
- Разработки должны вестись организованно, золото будет поступать государству и расходоваться в интересах народа.
Дунаев заговорил о близкой революции, о вооруженном восстании, к которому надо готовиться всем, и снова его перебил тот же рабочий:
- С чем воевать-то будем, интересуюсь? Без инструмента и вошь не убьешь. Али забыли, как в девятьсот четвертом?
- Будем делать и добывать оружие, армия нас поддержит, солдаты - это одетые в шинели рабочие и крестьяне. Они за нас, они повернут оружие против тех, кто посылает их убивать таких же крестьян и рабочих других стран.
- Ой ли? Повернут ли?
- Повернут. Революция близка, товарищи, и мы должны к ней хорошо подготовиться. Да здравствует пролетарская революция!
После Дунаева говорил Алексей Каргаполов, за ним - Иван Будашкин. Говорил и тот рабочий, который задавал вопросы. Он волновался, мял в руках картуз с оторванным козырьком, ерошил волосы.
- Правильно говорил этот товарищ, - картузом показал на Дунаева. - Кто за меньшевиками пойдет, интересуюсь? Мы не пойдем, нам несподручно. Непонятные они какие-то. А у большевиков просто, их нам и слушать, они народные интересы соблюдают.
Кто-то тихонько окликнул Григория. Он повернулся, удивленно и радостно вскрикнул:
- Фенюшка!
Перед ним стояла Феня Ваганова: тонкая, худенькая, в темном платье и шляпке с широкими полями. На щеках играл слабый румянец, глаза светились радостью. Дунаев пожал тонкие пальцы девушки.
- А я думала, что больше не увижу вас: никто не мог сказать, где вы и что с вами. Думала, уехали из наших краев.
- Что ты, Феня… Как отец, мать? Здоровы ли?
- Отец здоров, а… - Феня умолкла, опустила голову. Григорий понял, что задел больное место, и перевел разговор.
- Ты одна пришла?
- С Петей Самсоновым. Помните его? Он… жених мой.
- Да ну?! Поздравляю. Скоро ли свадьба? Непременно выпью за ваше молодое счастье.
Подошел Петр, солидно поздоровался с бывшим учителем.
- Так что после покрова думаем. Разве только…
- Что - только?
- Степан Дорофеич воспротивится.
- А ты не говорил с ним? Эх, Петя, Петя! А еще жених.
- Вы же знаете Ваганова, заупрямится - не переспоришь.
К Алексею Каргаполову подбежал парень в черном пиджаке. Алексей подозвал Дунаева.
- Григорий Андреич, казаки сюда скачут. Пока далеко.
- Будем расходиться. Без паники и быстро.
Каргаполов вскочил на пенек, поднял руку.
- Товарищи! Кто-то донес, что мы собрались в лесу. Сюда скачет отряд казаков. Расходитесь незаметно и спокойно.
Вырубка быстро опустела.
* * *
Из логов и распадков тянул ветер, сырой и холодный. Снег, разъеденный солнцем, потемнел, прижался к земле. Из-под сугробов выглянули робкие ручейки, крыши домов обросли сосульками. Грязные, помятые и растрепанные воробьи стайками суетились на улицах и дорогах, копошились в конском навозе, отчаянно дрались, купались в ослепительно сверкавших лужах и чирикали весело, возбужденно. Еще по-зимнему было холодно, но в воздухе уже разливалась та особенная свежесть, которая приходит с первыми весенними днями.
В Зареченске творится что-то непонятное. С утра народ высыпал на улицы. У одних лица радостные, как в праздник, у других - испуганные, словно разбудили их внезапно среди глухой ночи. Тревожные, непонятные для многих слова носились в сыром весеннем воздухе.
- Революция, бают, в Питере-то исделалась.
- Да ну?! Это какая же?
- Обыкновенная. Царя, значит, скинули.
- Брось брехать-то, бога побойся.
- Собаки брешут. Вот те крест святой.
- Ой-ё! Как же мы теперича? Без царя-батюшки?..
- Сам он отреченье от престола подписал.
- Это все немца-супостата проделки.
- Кой ляд, немца. Бога забыли, вот он и наказует. В церковь не ходим, за стол садимся лба не перекрестим, в постные дни скоромное лопаем. Вот они, грехи-то наши.
- И не в немце дело, и бог тут ни при чем. Сказывают, большевики царя прихлопнули. Туда ему и дорога.
- Замолчи, антихрист! Статочное ли дело государству без царя! Кто же править будет? Пропадет Расея.
- Найдутся умные люди. Народ, слышь-ко, власть берет.
Из улицы в улицу плывет стоустая молва, будоража умы старателей. У приисковой конторы собрались рабочие, штейгеры, десятники. Ждали управляющего, ждали, сами не зная чего, смутно на что-то надеясь.
- Таперича, значит, все равны, - объяснял молодой парень в синей косоворотке. Нагольный полушубок на парне распахнут - ему жарко, картуз сдвинут на левое ухо. Старатели смотрят парню в рот, откуда вылетают непривычные слова. Молодой оратор польщен вниманием и продолжает с жаром говорить.
- Сынок, дозволь спросить, - перебивает его маленький старичонка, протискиваясь вперед и хитро поблескивая бойкими глазками: - Как это понимать - все равны? Ежели, скажем, Игнат Прокофьич Парамонов богатство имеет, так ему и почет, а у меня или вот у Сеньки Сморчка ни хрена за душой, так мы разве ровня? Ась? - И старик подмигнул слушателям: сейчас, дескать, я его, краснобая, срежу. Подставив к уху согнутую ладонь, он ждал ответа. Оратор с сожалением посмотрел на деда.
- Темен ты, дедушка, оттого и понять не можешь.
- Уж это что, правда твоя: в лесу родился - пню молился, в левом ухе правой пяткой ковыряю. А ты, все ж, ответь.
- Почему Парамонову почет? - немного растерявшись, заговорил парень. - Не было никакого почета. Боялись его: богатый, что хотел, то и делал, вот и весь почет. Ты самое главное уразумей: править не богатые будут, а как раз наоборот. А богатство на всех поделят.
- Вот уж это, сынок, ты совсем не туда загнул, - насмешливо проговорил старик. - Да нешто Парамонов или Красильников своими денежками поделятся?
- Сами-то, знамо дело, не поделятся, заставят.
- Уж не ты ли, милок, заставишь?
- Не я один, понятно, а всем миром.
Вокруг смеялись, иные скребли в затылках.
- Мозги у него набекрень, вот и несет околесицу.
- Сам ты набекрень, - рассердился оратор. - Так большевики говорят, и в листовках пишут, а им верить можно - люди правильные. Революцию-то они сделали.
- А ты их видел?
- И видел, и слышал.
- Чудно как-то. Вот большевики объявились. Это которые?
- Которых больше. Понятно? Они за народ, за бедных людей, за рабочих и крестьян.
- И средь крестьян мироеды-то есть почище наших.
- Так опять же за бедных. Соображай, голова два уха.
Ораторов много, говорят они охотно, но особенно распускать языки побаиваются. Урядник Чернышев здесь, хорунжий Тавровский - тоже. Самая большая толпа у конторского крыльца. Там, захлебываясь словами, упиваясь собственным красноречием, ораторствует горный инженер Иноземцев. Обычно желтое лицо его слегка порозовело, он размахивает руками, словно собирается взлететь, то и дело достает носовой платок и, не использовав его, снова прячет в задний карман брюк.
- Россия проснулась, - срывающимся голосом выкрикивает Иннокентий Дмитриевич. - Мы на пороге новой эры…
- На каком пороге? - перебивает кто-то.
- При чем тут порог? - недоумевает инженер. - Ах, да! Как бы вам объяснить…
- Проще, мон шер, проще, - советует красивый хорунжий Тавровский, играя стеком. - Вашей эры мужичью не понять.
- Да, да, - соглашается Иноземцев. - Так вот, эра, это… это… Новое время, новый период…
- Мудрено больно.
- Свершилась удивительная и поистине великая вещь - бескровная революция. Это надо приветствовать…
- Ничего удивительного, - громко перебивает Алексей Каргаполов. - Революцию готовили большевики, а кадеты, эсеры да меньшевики примазались к ней. Все еще впереди.
- Я прошу не перебивать, - Иноземцев нахмурился. - Повторяю: революция открывает широкую дорогу прогрессу.
- То порог, то дорога.
- Скажите лучше, какая теперь власть будет.
- Я только что из Златогорска. Там создан комитет общественной безопасности. В него вошли представители всех наших партий, а также военно-промышленного комитета, городского и земского самоуправлений.
- Богатеи там засели. Гнать их в шею.
- О Советах скажи, а не морочь людей учеными словами.
- Когда с немцем замиряться будем?
Инженер выронил платок, но не заметил этого, и поправив пенсне, вглядывался в лица старателей.
- Кто сейчас говорил?
Молчание. Чернышев и Тавровский цепкими взглядами тоже ощупывали лица рабочих. Из-за угла вылетела новая щегольская кошевка управляющего, запряженная серым в яблоках жеребцом.
- Евграф Емельяныч едет, - обрадовался штейгер Дворников.
Но в кошевке сидел не Сартаков, а посланный им личный секретарь Михайло Вешкин. Осадив горячую лошадь у самой коновязи, он ступил одной ногой на мокрый, в пятнах конского навоза снег, и лениво поглядев на толпившихся у крыльца людей, произнес, растягивая слова:
- Евграф Емельяныч прислали сказать: они в конторе нынче не будут. Больные-с.
- Струсил старик, - презрительно бросил Тавровский и громко щелкнул стеком по сапогу.
- А вам, Варфоломей Денисыч наказывали, - тянул секретарь, обращаясь к Дворникову, - вечером у них побывать-с. И вас просили, Иннокентий Дмитрич…
Михайло вразвалку подошел к лошади, всхрапывающей, зло прижавшей маленькие уши, оправил сбрую и сел в кошевку. Жеребец рванул с места, защелкал подковами, выбрасывая комки липкого снега.