Козел действительно был крупен, из стариков. Голова у него огромная, как у коня, горбоносая, ноги тонкие, шерсть на спине окраской напоминала иглы ежа.
- Странно, - проговорил академик. - Когда он бежит, то опускает голову. Почти все животные во время бега задирают ее. Ах, вон в чем дело. - Иван Евдокимович растянул ноздри козла, они настолько расширились, хоть кулак туда вкладывай. - Смотрите, Аким Петрович, у него не ноздри, а целые мехи… Сколько такими ноздрями он хватает воздуха? Вот почему такая прыть.
- Это еще что! А вот задача с научной точки зрения, - проговорил возбужденно шофер, натачивая нож, готовясь освежевать козла. - Вот смотрите-ка, товарищ академик, - он достал из машины тонкий железный прут, склонился над сайгаком, приподнял его переднюю ногу и там, где копытце раздваивается, запустил прут так, что тот на полметра ушел внутрь. - Видали? Этого ни у одного животного нет. К чему бы такое? Задача, кою может разрешить только Академия наук, - с важностью закончил Федор Иванович.
Иван Евдокимович поширкал прутом и тут же произнес:
- Куда же канал идет? Что-то мудреное. Однако у Брема об этом ни слова. Возьмем на исследование.
- С мясом? - испуганно спросил Федор Иванович.
Академик засмеялся.
- Мясо будем исследовать за столом.
Федор Иванович оживился:
- Академики - тоже народ сознательный: понимают, что мясо зря тратить не полагается.
Но тут все стихли, повернулись в правую сторону: там шел смертельный бой.
По степи, кроясь в травах, неслась пламенеющая, как кровь, лиса, а над нею, расправя могучие крылья, парил степной орел. Он плыл очень низко - метров на пятнадцать - двадцать, делал круги, как бы намереваясь приостановить бег зверя, затем, сжавшись, выпустив когти, падал. Лиса в этот миг резко переворачивалась через голову, оскалив зубы, бросалась на орла, - тот взвивался, и снова начиналась та же самая гонка. В этом бою они, очевидно, не видели другой грозящей им опасности, и оба приближались к машине.
Аким Морев выхватил из кузова ружье, прицелился. Раздались раз за разом два выстрела: лиса сунулась мордой в траву, будто подкошенная, орел перевернулся в воздухе и стукнулся о землю, словно мешок с песком.
- Ловко! - воскликнул Федор Иванович.
- Вот так-то, по-нашему, бьют, - не без гордости ответил Аким Морев.
- А вы, оказывается, чудесный стрелок, - со скрытой завистью произнес Иван Евдокимович. - Эдак вы меня на Сарпинском вмиг обставите. Куда там: лиса на бегу, орел в полете, а вы раз-раз - и оба валятся.
Лиса была сражена насмерть. Орел лежал, раскинув крылья, припав грудью к травам. Он, тяжело дыша, то приподнимал, то опускал гордую голову с белыми наглазниками и с такой ненавистью смотрел на подошедших, что даже шоферу стало страшновато.
- Разорвал бы нас на клочки, волю дай, - проговорил он.
- Да. Сила в нем могутная, - согласился Иван Евдокимович и шагнул было к орлу, чтобы лучше рассмотреть его, но Аким Морев преградил дорогу:
- Хотите, чтобы он когти в вас всадил?
3
Солнце взошло и палило так, что в машине пришлось открыть дверки, и все равно было душно и угарно от запаха трав, которые, казалось, поджаривались на гигантских сковородках.
Впереди уже лежали Сарпинские степи, ровные, как море в тишь, только временами попадались пригорки и выдутые ветрами огромные песчаные котлованы, заросшие травой-колючкой - лакомой пищей верблюда. Здесь вид степей был уже иной, чем на Черных землях. Там все покрыто разноцветными коврами, здесь почти всюду житняк и седой ковыль. Но все такое же безлюдье - ни человека, ни подводы, ни встречной машины… Только степи, седой ковыль, пожелтевшие травы в низинах, жаркое солнце, удушливый запах полынка и миллиарды бугорков-могильников, созданных сусликами.
- Отметьте в своей памяти, Аким Петрович, - проговорил Иван Евдокимович, опять став собранным и сосредоточенным, - там, где ковыль, обычно целина и земля хорошая. В этих степях, понимаете ли, пасти бы неисчислимые гурты овец, стада коров, табуны коней, разводить бы хлопок, выращивать бы чудесный рис: солнца-то сколько, охапками хватай. Воды, водички бы сюда. Заметьте еще, мы с вами едем по левую сторону бывшего русла Волги - будущего канала Волга - Черные земли. Представьте себе, что будет через пять или десять лет. Водой - жизнью степей - заполнятся все озера, котлованы, вода хлынет по оросительной системе на поля, разработанные электротрактором. Все оживет от прикосновения человеческой руки.
- Возвышенно говорите! - досадуя на то, что так много зря пропадает здесь земли, воскликнул Аким Морев.
- И уверенно, - подтвердил академик.
Часа через два, когда спидометр показал, что от Астрахани отмерено двести семьдесят километров, на пути снова попался огромный песчаный котлован.
- Кстати, попьем, а то на озере вода неважнецкая, - посоветовал Иван Евдокимович. - Да и с собой бы захватить. У вас есть посуда? - спросил он у шофера.
- Имеется, - с живостью и хитрецой ответил Федор Иванович. - И для воды и для особой влаги.
- Особой-то влаги пока трудно достать. Подождите лет десяток: тут рестораны на пути вырастут.
- Нам так долго ждать нельзя: сайгак протухнет, - отшутился и шофер.
Машина перевалила через песчаную кромку и остановилась.
Весь огромный, пылающий жаром, как раскаленная плита, котлован был забит сизо-лиловатыми, тонкорунной породы овцами. Они даже не блеяли, а, уткнув в землю морды, слившись в единый поток, всей массой в две-три тысячи голов напирали на небольшую колоду у одинокого журавля-колодца.
Старший чабан Егор Пряхин - человек несокрушимой силы: мускулы на его обнаженных плечах так и перекатывались, - вместе со своим молодым помощником качал воду и лил ее в колоду, а другие два, тоже бронзовые от загара, палками отталкивали овец, которые, казалось им, уже напились. Но те заходили в тыл отаре и вместе со всеми продолжали напирать на одинокую колоду.
Дальше, за отарой, на желтом бугре, виднелись кибитки, запряженные красными волами. Около них стояли понурые верховые кони, лежали, свернувшись клубочками, широколобые собаки-волкодавы и седоватый козел. Этот при появлении машины вскочил, поднялся на дыбки и начал что-то быстро-быстро пережевывать, делая паузы, словно произносил с запинками речь.
- Да что это за издевательство над животными? - проворчал академик, выбираясь из машины, и, подойдя к чабанам, сурово заговорил: - При уме ли? Столько овец в такую жару из одной колоды решили напоить?
Егор Пряхин зло покосился на него.
- С неба свалился? Ай не знаешь, воды кругом даже глаза помочить и то нет. Все озера как моя ладонь, - он протянул огромную руку, показывая загрубевшую широкую ладонь.
- Гнали бы на Сарпинское.
- И в Сарпинском, говорят, пусто.
- Ну уж… пусто. Озеро в тридцать километров длины - и пусто. Чепуху мелете.
- Мы чепуху, а ты муку мелешь. Вон гляди, - показывая на пустующие землянки в стенках котлована, проговорил Егор Пряхин. - Видишь: вода ушла, и люди ушли. Давай! Давай, ребята! А то перемрут овцы-то! - прокричал он и смолк, уже не отвечая на вопросы академика.
- Обида, брат, - плохой помощник в труде, - под конец заметил Иван Евдокимович, желая этим вызвать на разговор чабана, но тот качал воду, отворачивался, затем прорвался:
- Уйди-ка! Я вот одного слушал такого на курсах, он и то и се, в небеса взовьется, аж пятки сверкают. А тут - на грешной-то земле - вон чего. Давай! Давай, ребята, а то помрут овцы-то! - снова прокричал Егор Пряхин, отвернувшись от академика.
Но Иван Евдокимович не отставал, и Аким Морев, понимая, что дело может закончиться шумной руганью, стыдясь за грубость чабана, вышел из машины и спросил:
- Да вы из какого колхоза, товарищ?
- Я-то? - сразу присмирев, проговорил Егор Пряхин. - Из "Гиганта"… Разломовского района мы.
- Да ну! - обрадованно воскликнул академик. - А я у вас там бывал… в Разломе, - невольно приврал он, желая скрыть то, что обрадовало его: в Разломе живет Анна Арбузина.
- А вы кто, между прочим? - произнес Егор Пряхин, у которого неприязнь уже прошла, но он еще упорствовал, грубовато спрашивая: - Кто вы, между прочим?
- Академик Бахарев, Иван Евдокимович, - вместо академика ответил Аким Морев.
- Ну-у! Ой! Стеганул было я вас, товарищ академик, Иван Евдокимович. А я вас знаю. Ну, пшеницу-чудо вывели вы. Как не знать?
- Я-то, может, и чудо вывел, а вы-то вот что выводите? - продолжал так же сурово академик.
Но Егор Пряхин, не обращая внимания на тон его голоса, обрадованно говорил:
- Вот расскажу своим. Впрочем, весной уж: гоним овечек на Черные земли… Утта и Халхутта, а между ними наша база. Вот расскажу. Не серчайте за овечек, товарищ академик: на нашей точке вода есть. А тут что ж? Туда сунулись - пусто, сюда сунулись - пусто. Пересохли озера. Вы вот что, товарищи, помогите-ка нам. Давайте качайте воду, а мы тех, кои хоть малость водицы хлебнули, из котлована выгонять будем, - и, не дожидаясь согласия, закричал: - Митрич! Иди-ка сюда! Махорки хочешь? Митрич! - А когда к нему подскочил козел и, потряхивая бородкой, заглянул ему в глаза, Егор Пряхин добавил: - Давай работать, Митрич. Нечего дурака-то валять. Веди овечек. Ну-ка, - и отбив две-три сотни овец от отары, он повел козла из котлована, а за козлом тронулись и овцы.
Так, проредив отару, вместе с чабанами напоив половину овец, академик, Аким Морев и шофер, набрав в бак воды, сели в машину и помчались дальше - на Сарпинское озеро.
- Не верю, - садясь в машину и помогая шоферу установить бачок со свежей водой, проворчал академик. - Лень погнать на Сарпинское, вот и болтают - пересохло. Аким Петрович, соберите-ка и второе ружье, да и патронов надо приготовить. Скоро Сарпинское. Постреляем, да и в Разлом, посмотрим, что колхозники делают, а оттуда в город. Вы поди-ка соскучились? Я - нет. Так и жил бы в степи.
- Чай, не один - в степи-то? - усмехаясь и намеренно произнося волжское слово "чай", спросил Аким Морев.
- Один? Как одному? С чабанами бы связался.
- С чабанихами… и то лучше. Аннушка, она что - не только садовод, но и чабаниха?
- Эх, правда… Дичи набьем - и к ней. Представляете, Аким Петрович, входим, увешанные дичью - казарой, материком, чирками. Нет, чирков брать не будем… А вот если бы удалось гуся, а то и парочку. Ловко бы. Или лебедя. Что? На Сарпинском и лебеди водятся. Представляете, пару лебедей вносим в дом.
- Вот так жених, - подшутил Аким Морев, но тут же поправился: - Не я говорю. Что вы! Из хаты родственники кричат: "Вот так жених, Аннушка".
- Хорошо бы, конечно, если бы так встретили. Да уж где нам, - вдруг впервые откровенно произнес Иван Евдокимович.
- Где? А там - у Аннушки.
Академик долго и внимательно смотрел ему в лицо, не понимая, шутит он или говорит серьезно.
- Что так смотрите? Хорошо, если сердце зовет… Вон как за несколько дней посвежел. Лет этак на десяток моложе стал, - заканчивая приготовления второго ружья, вымолвил Аким Морев.
- Вы правы, - глубоко передохнув, чуть погодя произнес Иван Евдокимович. - Не знаю, как внешне, но душа омолодилась.
Федор Иванович знал, что в такие разговоры ему "встревать" нельзя, поэтому гнал Стрелу и сам даже подпрыгивал на сиденье, как бы весь летя вместе с машиной вперед, выкрикивал:
- Стрелушка, дуй до гремящего боя. Такой огонь откроем - ахнешь.
- Да-а. Только как дичь будем доставать? Озеро хотя и неглубокое, но ведь я в ботинках, Аким Петрович, в ботинках. Стало быть, следует дичь бить так, чтобы она попадала на берег.
- А я для чего? - возопил Федор Иванович. - Разденусь, вроде дикаря, следить буду. Бей - достану.
- Там камыш три метра вышины.
- Достану, достану! - с обидой возразил шофер.
- Прошу извинения, - сказал академик. - Если вы уж такой заядлый охотник, вам, конечно, без дела на берегу не сидеть.
Вдали показалось Сарпинское озеро. Оно туманилось, словно было залито парным молоком. По берегам же чернели стены камышей.
- Видите? Вода! - воскликнул академик, подтверждая свою правоту в разговоре с пастухом. - А они - пусто. Лень пригнать сюда овец - вот и пусто, - и он, взяв ружье, осмотрел его. - Хорошие ружья стали выпускать ижевцы. Да, ну что ж, попалим. Давно я не стрелял. Как, Аким Петрович, зуд-то охотничий? Зашевелился червячок?
- Не червячок, а удав. Давайте-ка проверим патроны, - посоветовал Аким Морев и, беря патроны, стал поодиночке трясти их около уха. - Ничего. Дробь плотно лежит…
Пока они проверяли патроны, шофер дал такой газ, что Стрела рванулась вперед с головокружительной быстротой, и вот она уже круто застопорила, остановилась на боковине озера, вздрагивая от перебоев мотора, а Федор Иванович шепотом, со страхом, будто перед ним неожиданно появился тигр, произнес:
- Товарищи! Водички кот наплакал.
- Ну, это, вероятно, только тут - в начале озера. Пошел вперед, - дрогнувшим голосом проговорил академик, неотрывно глядя на сухое, будто утрамбованное серое дно.
Машина сорвалась с места.
Но и дальше было то же самое, - сизое, сухое дно, напоминавшее собою прибитую дождями золу, а по бокам высокий пересушенный камыш. Снизу еще тянутся зеленые побеги, а выше - все посерело, заиндевело, будто в трескучие морозы… и ни единой птицы… Даже воробьи и те куда-то скрылись. Виднелись только следы лис и крупные отпечатки лап волка.
- Страшно, - промолвил академик, когда машина промчалась вдоль берега километров двадцать.
- Пустыня, - горестно подтвердил Аким Морев.
- Да. Вот как язык-то пустыни наступает на Поволжье. Мы там, в Москве, спорим, прорабатываем, планируем, а тут? Ну что ж - бери левее, Федор Иванович… В Разлом. Валяй прямо степью. Дорога скоро попадется, - приказал Иван Евдокимович и чуть погодя добавил: - Что ж, сайгака привезем… Тоже не шутка. А? Аким Петрович!
- Шутка ли - целого козла на стол!
4
- Я знаю, Иван Евдокимович, не беспокойтесь. На Разлом? Домчимся: мигнуть не успеете - там будем… Прямо и прямо, - так уверенно говорил вначале шофер, особенно подчеркивая свое "не беспокойтесь". Так говорил он и час спустя, но уже менее уверенно произнося "не беспокойтесь", так утверждал и сейчас, но слова "не беспокойтесь" произносит уже с дрожью в голосе, добавляя: - Разлом? Ге! Да я там был. Ге! Куропаточек кушал. Ге! Удивительно, в степи, в жару, аду кромешном, я бы сказал, а куропаточек тьма-тьмущая, особо на Докукинской балке.
- На чьей? Докукинской? - спросил Иван Евдокимович и потому не уловил тревоги в голосе шофера. - Что за балка?
- Докукинская? Это, слышь, какой-то чародей жил: нигде ни кустика, а он в балке дубы вырастил. И теперь - лес шумит, деревья гнутся, а ночка темная была, - неожиданно запел шофер.
Иван Евдокимович, подмигнув Акиму Мореву, проговорил:
- Веселый парень Федор Иванович. С ним, вижу, не пропадешь.
- Со мной? Ни в жисть.
А кругом стелились степи - золотисто-рыжие, местами укрытые серебристым отцветшим ковылем. Он, словно приветствуя путников, махал миллиардами седых кудерек.
- Шо за черт, - вдруг вырвалось у шофера. - Два часа едем, километров сто оторвали… а в конце-то концов… Может, Разлом перенесли на другое место… или ту же Анату?
Только тут впервые Иван Евдокимович тревожно посмотрел на степь и проговорил:
- Вы, голубчик, опять на Черные земли подались.
- Это отчего? - возразил шофер. - Я-то уж знаю да перезнаю Черные земли.
- А вот и не знаете: облик Сарпинских степей один, как, например, ваш, облик Черных земель другой, как, например, мой. Не перепутаешь же нас с вами, если знаешь. Постой-ка. - Академик выбрался из машины, посмотрел во все стороны и с досадой произнес: - Вы несетесь на Астрахань. Я вам сказал: "Бери левее", - то есть на северо-запад… На закат солнца. А вас потащило на юг.
- На ветер, Иван Евдокимович, - виновато запротестовал шофер. - Вы сказали левее, а ветер дул оттуда, и я поехал на него. Ковыль кланяется мне - ну, я на его поклоны…
- На ветер? Надо же придумать. Да он тут в эту пору то и дело меняет направление. Разворачивайтесь и давайте резко на север. Кстати… вовсе, конечно, не кстати… солнышко закатывается. Держите на него… Попадем на Анату, а оттуда свернем влево - на Разлом.
- Есть на солнышко, попадем на Анату, а потом влево, на Разлом! - делая вид, что он вовсе не унывает, прокричал, разворачивая машину, Федор Иванович, а Иван Евдокимович раздраженно пробубнил:
- Кстати… некстати. Ночь застанет, и будем сидеть, как суслики у норы!
- Аким Морев молчал: в данном случае он ничего путного посоветовать не мог, ему все время казалось, что едут правильно, а земли вокруг так много, что, вероятно, ее до сих пор никто не измерил.
"И, наверное, много ее ничейной. Лежит матушка-земля и лежит. Растут на ней травы, ну и пусть растут. Да, здесь будет край изобилия… если… если дать воду", - так, думая о своем, он меньше всего обращал внимание на то, куда едут, как едут. Одно беспокоило его: они со времени выезда из Москвы путешествуют уже десятый день. Пора бы и в Приволжск. Ведь там известно, что академик и Аким Морев давным-давно покинули Москву. Вероятно, ждут и, пожалуй, тревожатся. Хотя что ж, Аким Морев перед выездом попросил у Муратова разрешение на такую поездку.
- Не только одобряю, но и завидую, - ответил тот.
И Аким Морев ко всему присматривается, а несколько часов тому назад, когда они пересекли пересохшее Сарпинское озеро и академик сказал: "Ваша область начинается", - Аким Морев этому обрадовался так же, как радуется человек, преодолевший тяжелый путь и наконец-то очутившийся в родных местах. Он здесь не просто смотрел, наблюдал. Нет. Ему порою хотелось выбраться из машины, ковырнуть землю и попробовать определить ее пригодность, собрать в пучки сорта трав.
- Подожди, - говорил он сам себе. - Тебя еще не выбрали. Ведь могут заголосовать. - Вот это и удерживало, а так - он на все посматривал уже хозяйским глазом, даже в уме планировал, какие совхозы можно было бы здесь развернуть, на этих вот рыжих, выжженных каленым солнцем степях. - Спасибо Ивану Евдокимовичу… Теперь хотя и кое-какое, но имею представление о Волге, о Черных землях, о степях. Хорошо. - И тут же услышал голос шофера:
- Стоп. Закупорка.
Машина фыркнула и замерла.
- Что за закупорка? Ни к чему сейчас закупорка, - и академик одновременно с шофером выбрался из машины.
- Закупорка какая-то, товарищ академик, - виновато вымолвил Федор Иванович, затем, подняв капот, начал ковыряться в моторе, говоря: - Ах, беда! Клемма отвалилась.
- Ну-ка! Ну-ка! Где? - Академик заглянул под капот. - Вы очки-то нам не втирайте. Клемма! Она на месте. Вы уж лучше прямо говорите, что стряслось?
- Бензинчик выкапал. Бензинчик, - произнес шофер так, словно сказал: "Праздничек завтра". - Не зря мой дед абсолютно утверждает, что волы куда лучше: "Поесть захотели, пустил их на травку, отдохнули, покушали и пошел дальше". С чем я, конечно, товарищ академик, абсолютно не согласен. Потому что это, скажу вам, у деда абсолютный консерватизм, то есть даже царизм. Абсолютно.
Аким Морев тоже выбрался из машины и, услыхав последние слова Федора Ивановича, рассмеялся: