- Ну да, без погон… - И Лиза, помолчав, вернулась к своей мысли: - Не мог папа восстанавливать какую-то плотину, если война не кончилась… Подожди, мама! - прервала она себя. - А не бывает, что военные части в мирное время, после войны, помогают каким-нибудь стройкам? Ведь если это бывает, то тогда и с шинелью и с погонами все правильно. Он сейчас на военной службе и где-то помогает. Может так быть?
- Ну, вообще-то может быть… Но ты одного не понимаешь: отец, где бы он ни был, приехал бы, давно бы написал.
Для Софьи Васильевны все было ясно: хроника эта старая, снята во время войны, потом пришло извещение.
Нет, надежд никаких… Но вот на экране плотина, люди - видимое, живое место на земле, где Михаил действительно работал, жил… Может, это и было последним его местом. Тут даже яснее, чем у Настасьи Тимофеевны с "Дуката". Та начинала со слов, с догадки, а здесь все явное, все верное…
Софью Васильевну охватило чувство: вот сейчас же, немедля, поехать туда, узнать о нем, услышать…
Она отвернулась к окну автобуса и стала смотреть на улицу. Нет, школа, занятия - не уедешь. Надо пока хоть разузнать.
5
Это было начало. Потом навели справки: плотина, которая фигурировала в фильме, оказалась Завьяловской. Это далось легко - плотина была знаменитая. Но о том, когда снимали, узнали только общее, неопределенное: после освобождения Завьяловска, когда начали восстанавливать гидростанцию. Однако сюда могли войти кадры и из более позднего периода - ведь эта станция до сих пор восстанавливается.
Софья Васильевна вздыхала. Впрочем, и у Настасьи Тимофеевны тоже вначале была неопределенность. Послали запрос на имя начальника строительства. Долго не было ответа. На второй запрос какой-то канцелярский старатель любезно сообщил: "Ваше отношение получено и передано в ОДТК". Что это за буквы, что они значат? Вскоре из этого "ОДТК" пришел ответ: "В названном отделе такой не значится и не значился…"
Лиза удивилась: "Разве ты спрашивала о каком-то отделе, а не о всей стройке?" Софья Васильевна ответила: "О всей. Напутали…" И опять как утешение на память пришли другие искатели: у путешественника на станцию Гусино тоже на дороге были путаники… Что же из того, что это большое, первостатейное строительство, - такие люди везде найдутся!
Но что же дальше? Только одно: надо оставить эту канцелярскую переписку, дождаться летних каникул в школе и самой поехать в Завьяловск. Михаил снят на плотине, значит, несмотря на всякие ОДТК, в Завьяловске он был, и по всем ее расчетам получалось, что там-то и были его последние дни… Может быть, есть люди, которые его помнят, есть дом, где он останавливался. Она войдет в дом. Может, что сохранилось: обрывок письма, карточка, пуговица - все дорого. И, может, прояснится, исчезнет это "без вести"…
Она сказала об этом Лизе. Та тотчас согласилась - ну конечно! И она тоже поедет…
У молодости всегда больше надежд, и надежды эти живучи. Возникнув, они тотчас укрепляются доводами, предположениями, и вскоре всякие зыбкие "может быть" отпадают.
У Лизы не сразу так получилось. Надежда, что отец жив, привела к мысли: он оставил семью. Это было горько. Прямодушная, решительная по характеру, она сразу же сказала Варе: "Если так, то ни я, ни мама его искать не будем". Но Лиза помнила отца, знала его по рассказам матери и потому не могла принять это объяснение. Оставить же надежду, согласиться с матерью, что отца нет, было еще невозможнее. Об этом она не хотела и думать, искала другую, не обидную для матери, для нее и Вити причину. И она была найдена - сперва предположение, сперва "может быть", но вскоре прочно, нерушимо. Именно так!
Встретила случай в книге: из-за непоправимого ранения человек не вернулся к семье, не хотел, чтобы его видели таким. И еще, как бы в подтверждение, случай уже у себя дома: пришел из домоуправления новый электромонтер, а щека у него от новой кожи блестящая, точно лежит квадрат прозрачного целлофана. Может быть, тоже родным не показывается. А у отца могло быть серьезнее, недаром он в люльке стоял в профиль, а когда по плотине шел, было все мелко, не разобрать…
Довод был хороший, верный, хотя и непростительный для отца, и надежда стала прочной, не сбить. Теперь только одно - найти его, привезти домой. И, когда мать сказала, что она поедет в Завьяловск, Лиза тотчас и решительно ответила - и она тоже.
- Курс - норд, мама! - сказала она улыбаясь.
Отец любил Седова, рассказывал о его путешествии к полюсу, а перед отъездом оставил Лизе книгу, где на снимках со старых фотографий снег без конца и края и, наверное, такая тишина, что дыхание слышно. Книгу прочла много спустя после отцовского отъезда, и седовское смелое, безоглядное "курс - норд" запало в память.
- В данном случае не норд, а зюйд! - сказала Софья Васильевна.
- Все равно курс - норд! Ты меня понимаешь!
Софья Васильевна подумала: "Что бы ни узнали в Завьяловске, Лиза имеет право там быть - не маленькая…"
Дальше судьба благоприятствовала. Решено было, что летом, на каникулы, пока Витя будет в лагере, они вдвоем съездят на недельку в Завьяловск, а потом своим чередом куда-нибудь под Москву. Но недели за две до отъезда пришло письмо от Всеволода Васильевича, брата Софьи Васильевны. Инженер-механик, он был направлен министерством на вновь открытую в Завьяловске кондитерскую фабрику. В письме он звал к себе сестру с детьми на все лето.
Живу я, - писал он, - как и полагается холостяку, в одной комнате, а вторая и кухня в полуобитаемом состоянии, скоро там заведутся привидения. Соседи по дому приличные, дом стоит в саду. Садов в Завьяловске вообще много, и каждую неделю что-нибудь цветет: то черемуха, то яблоня, то сирень… А наша фабрика совершенно бесплатно подбавляет к этому букету еще запах ванили и грушевой эссенции. Ну где ты еще подобное найдешь? А пляж на реке! А воздух! А плотина, которую надо показать и Вите и Лизе, - ведь дети ее только в учебнике видели…
Софья Васильевна не знала, что ответить брату. Это было совсем другое - она хотела съездить ненадолго, узнать о Михаиле, а тут вот всей семьей, всем домом, будто на дачу…
Как ни важно было то дело, ради которого она должна быть в Завьяловске, Софья Васильевна не могла не подумать, хватит ли денег на такую семейную, на все лето поездку. Но среди знакомых нашлись советчицы, которые рассчитали, что расходов там будет меньше, чем если это время прожить под Москвой.
Если так, то чего же лучше - в розысках они не одни будут в чужом городе. И пристанище и помощь от брата.
И Софья Васильевна с детьми тронулась в путь.
Дорога была нетрудной, интересной и для ее дела полезной. Познакомились в пути с неким Павеличевым. Это был молодой человек с черными густыми бровями, в синей куртке с длинной молнией. Он был студентом третьего курса - будущий кинооператор - и ехал в Завьяловск на открытие восстановленного шлюза. Его съемочная группа была уже на месте, и он волновался: успеет ли? Шлюз могли открыть и раньше срока.
Лизе, как многим в ее возрасте, профессия, связанная с кино, казалась необычайной, даже таинственной, а сам обладатель этой профессии - существом особым, недоступным. Но Павеличев оказался самым обыкновенным: играл, как и все в вагоне, в домино, бегал за кипятком на станциях, мягкой проволочкой ловко укрепил ручку на чемодане какой-то старухи из соседнего купе. Но самой главной обыкновенностью была взятая им из дому бутылка с кипяченым, желтым у горлышка молоком, из которой он, отвертываясь, потихоньку попивал.
Свою профессию он любил, говорил о ней охотно, но без похвальбы, и тоже получалось "ничего особенного". Конечно, частые переезды - это было интересно, и Лиза подумала: через год ей надо будет выбирать профессию, хорошо бы тоже с разъездами - новые места кругом, новые люди…
Софья Васильевна, не любившая посвящать посторонних в свои дела, все же рассказала Павеличеву об увиденном на экране весной: это ему близкое, может быть, что знает. Тот сказал, что такие случаи - заметили кого-то из родных во фронтовой кинохронике - очень часто происходили во время войны, и, по словам старых операторов, всегда было много запросов на киностудию.
- Но, по правде говоря, - сказал Павеличев, сводя черные брови к переносице, - найти выходные данные о каком-то трехметровом кадре из какой-то старой хроники - дело сложное, надо копаться в архиве.
- А если из новой, недавней хроники? - спросила Лиза, думая о своем, о решенном для себя.
Павеличев ответил, что это легче, и поскольку место уже установлено точно, то время можно узнать и на самом строительстве. Для этого только надо зайти в отдел кадров, где все известно. Тем более об инженерно-техническом работнике…
6
Вот и Завьяловск! Лиза вышла на перрон со странным чувством: тут был отец. Давно или недавно, но этого вокзала он никак не миновал. Огибал здание, спускался, вот как и они, по этим ступенькам в город…
Вот и дядя Сева! Он встретил их не на перроне, а вот тут, на ступеньках.
- Ну, все здесь? Не растерялись? - громким, веселым голосом окликнул он их. - А я, как видите, запоздал.
Голос у дяди Севы густой, и сам он высокий, плотный. Большими, сильными руками подхватил чемоданы и легко понес их к машине. Таким Лиза и помнила его раньше - большой, сильный… Он и чай-то тогда пил из тонкого стакана, опущенного в тяжелый, с крупной резьбой подстаканник, - иначе нельзя: незащищенное стекло в его руках сломалось бы.
Он опередил их, стоял уже у какой-то маленькой приземистой машины и, кивая головой, хлопал по верху кабины, как бы говоря: "Сюда, сюда идите! Не бойтесь".
- Это "Фиат", - сказал Витя еще издали.
Введя приехавших в квартиру, дядя Сева обнял Витю за плечи и, пройдя с ним в левую небольшую комнату, сказал:
- Тут будут спать мужчины. А тут, - вместе с Витей, который под его большим рукавом был еле виден, он вернулся в первую, просторную комнату, - а тут поместятся дамы, которые будут нас три раза в день кормить. Довольно нам с тобой бегать по столовым! Впрочем, если их лень одолеет, - он говорил, поглядывая на Витю, - то можно брать обед в нашей фабричной столовой.
И это Лиза помнила: дядя Сева всегда был балагуром, и хорошо, что он не изменился, около него будет уютно, легко.
Прежде чем снять шляпу перед тусклым от пыли зеркалом, Софья Васильевна перчаткой протерла на нем светлый овал.
- Да у тебя, наверное, и кастрюль нет! - сказала она, приближая лицо к овалу. - И на чем ты готовишь?
Всеволод Васильевич опять заглянул под свою руку.
- Ты слышишь, Вить, какое странное мнение! У инженера - и нет кастрюли! А чай себе он, наверное, кипятит на свечке! А не знают того, что у него две настоящие кастрюли, один чайник, одна сковородка и три электрические плитки.
Софья Васильевна вынула из кошелки дорожную салфетку и ею вытерла теперь уже все зеркало.
- Плиток чересчур много, а кастрюль мало, - отозвалась она.
- Ничего не много! Как раз хорошо, что три плитки! - бурно заговорил Витя, и дядя Сева даже чуть приподнял руку, чтобы дать Вите свободно высказаться. - У нас, когда перегорит плитка и пока я чиню, все останавливается, а мама меня торопит, а я спешу, а она говорит…
- Абсолютно верно, Витенька! - примирительно сказал дядя Сева, опять обнимая мальчика. - Тем более простительно иметь три плитки, что находятся они рядом с таким источником электроэнергии, который твоей маме и не снился. Все заводы и фабрики вокруг вертятся на нем. А когда пустят последние турбины, то и на расстояние ток пойдет… Ну, а теперь давай посмотрим, как выглядит красивое стенное зеркало, когда на нем нет пыли. Пойдем и ты, Лиза!.. Да-да, удивительно! В сущности, все великие открытия очень просты. - Всеволод Васильевич подвел Витю и Лизу к зеркалу. - Н-да-а… очень просты, но бывают абсолютно ненужными, я бы сказал - бестактными! До вашего приезда мне было двадцать девять лет, теперь, после стараний вашей милой мамы, в зеркале отчетливо виден сорокадвухлетний человек. Как по паспорту. Такие открытия надо после открытия тут же и закрывать… К сожалению, пыли теперь долго не дадут сесть на прежнее место. Прощай, молодость!
Лиза рассмеялась, тоже хотела что-то прибавить к дядиным шуткам, но Всеволод Васильевич, взглянув на часы, поспешно ушел в соседнюю комнату. Вернулся оттуда с портфелем, озабоченно похлопывая себя по карманам.
- Я тебе, Соня, советую, - сказал он уже другим тоном, пристально посмотрев на сестру, - советую сегодня по своим делам не ходить. Устраивайтесь, отдыхайте от дороги, а уж завтра начнешь. Я буду к семи часам.
Шуваловы устроились довольно быстро, но с обедом в первый день опоздали - надо было освоиться среди чужого и незнакомого: неизвестных магазинов и рынков, неизвестных дядиных полок и ящиков, где надо было найти соль, вилки, скатерть. Но уже на другой день, перед поездкой в отдел кадров, утренний завтрак был во всем возможном благолепии.
- Ведь это смотрите что! - Всеволод Васильевич, не двигаясь, робко сложив на животе свои большие руки, окидывал взглядом стол. - Скатерть! Вполне белая. Ножи и вилки сияют. Колбаса почему-то не на газете, а на тарелке. А соль - обыкновенная, общеизвестная соль - не в миске и не в кружке, а в солонке…
- Тебе жениться надо, - сказала Софья Васильевна.
- При подрастающем поколении такой вывод делать не стоит, - сказал Всеволод Васильевич, обстоятельно усаживаясь за стол. - После твоих слов можно подумать, что это мероприятие существует только для того, чтобы соль была в солонке, хлеб - на тарелке. Этого даже мы, холостяки, не думаем…
- Ну, конечно, не поэтому, а вообще…
Дядя Сева не спеша постукал ложкой по яйцу и, смяв скорлупу, стал отщипывать ее. Когда показался голубоватый, влажно блестевший купол белка, он положил руки на скатерть, чего-то подождал и поднял на сестру большие серые глаза.
- А если вообще, - сказал Всеволод Васильевич каким-то безразличным голосом, - то это сложно.
Витя, кончивший завтрак, первый сказал "спасибо" и побежал в сад. Следом поднялась Лиза. Софья Васильевна предупредила ее, чтобы она не уходила далеко и приоделась, так как после завтрака они пойдут в город, в отдел кадров.
7
После ухода детей Всеволод Васильевич рассказал, что у них на фабрике есть одна сотрудница, живущая на улице Шевченко. В этом же доме во время войны и позже жила ее сестра, у которой после освобождения Завьяловска останавливалось много военных и командированных. Город был разрушен, а у нее тогда сохранились две комнаты, и в одной, как в гостинице, менялись квартиранты…
- Сейчас эта особа в Харькове, но по моей просьбе Наталья Феоктистовна написала ей. Кто знает, может быть, и Михаил тут останавливался… Все-таки какие-то сведения.
"Все-таки какие-то сведения" - у него получилось невольно.
Вчера, после разговора с Софьей Васильевной, он спрашивал о Михаиле Шувалове у одного инженера, давно работающего на строительстве. Но тот не знал такого. Сестре он этого не передал - пусть сходит в отдел кадров сама, убедится. Ей это нужно, за этим она и приехала. Да и узнает поточнее.
Софья же Васильевна поняла слова брата "все-таки какие-то сведения" как убеждение, что все это давно было.
- Да, я тебе то же говорила, - сказала она, отвечая на свою мысль. - Не мог он столько времени молчать… - И вдруг посмотрела на брата прямо, решительно, но с какой-то робкой, невеселой улыбкой. - А знаешь, что-то боязно мне туда идти… Будет что-то новое, чего я не знаю. Новое всегда беспокоит… Вчера как вышла с вокзала, иду и знаю, что вот по этому тротуару и Михаил когда-то ходил…
И, как бы боясь, что брат станет ее жалеть, она повернулась к столу, махнула рукой, словно говоря: "Это я просто так", и с беззаботным видом начала резать тяжелые, прохладные помидоры.
- Если лето тут проживу, то я тебе невесту найду! - сказала она, возвращаясь к легкому, безобидному разговору о женитьбе.
Всеволод Васильевич понял сестру. Он сам не любил печальных, сочувственных слов и охотно поддержал ее желание. Кроме того, для него это была такая тема…
- Это сложно! - повторил он то, что говорил до ухода детей, но уже другим, доверительным тоном. - У меня есть приятель, Сергей Николаевич, тоже холостой. Он так говорит: "Представляешь, просыпаешься утром, открываешь глаза, а она - вот напасть! - уже тут!" Правда, Соня, это "уже" прелестно!
- Глупо все это! - Софья Васильевна, оставив помидоры, наливала брату темно-красный, не просвечивающийся в стакане чай. - Чувствую, что никакого такого Сергея Николаевича нет. Это ты сам так думаешь! И глупо, повторяю!
Он взял подстаканник с чаем за толстую ручку, положил сахару, не спеша размешал - ложечка скрылась в его большой руке.
- Да нет, я ничего не говорю… - помедлив, сказал он. - Есть, конечно, очень милые женщины, достойные всяческого уважения…
- Да что ты говоришь!
- Есть, есть!
- Но ты их еще не встречал? - Софья Васильевна спросила с сочувствием.
- Нет, почему же…
Он вдруг поднялся и стал что-то искать. Большой, плотный, он грузно ходил, посматривая вокруг и похлопывая себя по карманам. Пошел в соседнюю комнату и вернулся оттуда с двумя пакетиками из вощеной бумаги. В пакетиках лежало штук по десять продолговатых горошин драже шоколадного цвета.
- Вот попробуй из каждого пакетика, - сказал он, кладя их перед сестрой на стол, - и установи, какие лучше. Сегодня на партбюро это будем разбирать. Тут дело такое - умный человек с головотяпом борется… А я, ты знаешь, конфеты ел лет тридцать назад, да иногда потом в гостях, по принуждению. А Наталье Феоктистовне - есть у нас такая беспокойная особа - надо точно знать насчет этих пакетиков. Ты понимаешь, она предложила в драже для основы, или, как научно говорят, для "корпуса", закатывать зерна пшеницы, специально ею приготовленные. Дешево и, говорят, вкусно… Это как раз та сотрудница, которая своей сестре написала…
- Это она тебе дала? - спросила Софья Васильевна, вынимая драже из левого пакетика.
- Она. А почему ты улыбаешься?
- Да просто мне теперь понятен твой неожиданный переход с одной темы на другую - с "достойных женщин" на это. - Она кивнула на пакетики. - Значит, что же. Сева, получается: "она уже тут"?
- Вот глупости какие! Ну, как ты находишь? Вкусно?
- Сейчас… Ты пока иди одевайся, уже время.
- Ты зря так понимаешь, - сказал он, присаживаясь на край дивана и поглаживая лацкан на пиджаке. - Это просто очень деловой технолог, энергичный, мы все его уважаем.