В рассказе "Путь, не отмеченный на карте" пятеро "убегающих от идущей по пятам революции" бредут по неприютной для них тайге, они обходят села и деревни, они боятся людей, спешат. Среди них - двое молодых прапорщиков. Духовный мир этих юнцов крайне ограничен: в тайгу за старым властным полковником они пошли бездумно, безоглядно, почти случайно. Им все казалось так просто: "армию разбили красные. Где-то на севере, говорят - близко, остался большой, еще сильный, еще готовый к победам и завоеваниям отряд. Стоит только прорезать двести-триста верст заснувшей в зимнем томлении тайги, - и снова откроется манящая даль былой жизни, снова оживет мечта о походе в большие города, где электричество, шум офицерских собраний, музыка, сладкое ощущение власти и силы…" В грозно-холодной дикой тайге, отогревшись в грязном, захламленном зимовье, они, молодые, недалекие, беспечно лопочут о "французских духах марки Коти", о "белом вине", о том, что дядюшка - молодец, успел за границу "и себя перевезти и капитал". За всем этим видна авторская беспощадная усмешка. Но более зла, уничтожающа она при раскрытии внутреннего, морально-психологического и идейного багажа главных участников этого похода впятером, людей опытных, знающих, неглупых.
Когда полковник произнес в трудную минуту ("без воодушевления" и "тепла"): "Наши лишения за правое дело не пропадут даром", ему злобно и враждебно кинули:
- Кто их будет оценивать, эти лишения?.. Кто и где?
- О каком это правом деле вы толкуете, полковник?
- Как о каком? - оторопело повторил полковник. - О нашей борьбе с красными… О спасении родины. Я полагаю, что вы сами все это хорошо знаете.
- К черту!.. - вдруг вскочил на ноги Степанов. - Кому вы эту сказку рассказываете? Здесь, полковник, все свои, нечего стесняться! Никакого правого дела! Никакой родины! Мы просто удираем… догоняем остатки армии, которая… спасает свою шкуру!.."
Степанов - бывший уголовник, он давно уже утратил чувство" родины. Полковнику труднее. Откровенно и прямо эта грубая, ничем не прикрытая, пугающая правда обрушилась на него впервые. В самом деле, тоскливо подумал полковник, "где же эта армия?.. где же цель?" Так зазвучали в рассказах иные тона и нотки - мрачные, трагические.
В рассказе "Гроб подполковника Недочетова" - это и трагедия вдовы, обманутой в лучших чувствах. Она, потрясенная, так и не сумела понять, как могли эти люди поступить с нею столь подло. Особенно остро почувствовала она свое одиночество, свое горе, ужас своего положения, когда узнала и услышала, как бережно, торжественно и величаво красные хоронят своих героев. В рассказе "Путь, не отмеченный на карте" - это и трагедия престарелого полковника, брошенного в тайге подчиненными, людьми еще сильными и выносливыми, брошенного на явную гибель, во имя ничтожнейших целей.
Полно и многосторонне изображает Ис. Гольдберг гибель целого класса, его предсмертные судороги, его отвратительную змеиную цепкость. Писателем произнесен жесткий и справедливый приговор. Этих изгнанных отовсюду господ Ис. Гольдберг рисует людьми, которые в силе и в бессилии, в слезах и в гневе не заслуживают лучшей участи.
Однако как бы полно и хорошо писатель ни рассказывал о гибнущих в ходе революции классах, самым важным в любом произведении о гражданской войне будет то, как он изображает народ. В цикле рассказов "Путь, не отмеченный на карте" народ не является центральным героем, как во многих произведениях тех лет, но он всюду присутствует у Ис. Гольдберга, народ у него неотвратимый и неумолимый вершитель всех человеческих судеб.
В изображении народа, в частности революционного крестьянства в Сибири, у писателей первого десятилетия Советской власти множество различных оттенков. То оно у них здоровое и радостное, то темное и страшное, то безликое… В нем причудливо сочетается человеческое и звериное. В богатой художественной палитре Вс. Иванова отсутствуют мрачные краски, когда он рисует своих партизан Л. Сейфуллина обнажает их скованные тьмой души. Чего только в них нет! Эгоизм и самоотречение, властолюбие и покорность, грубость и нежность. Ис. Гольдберг изображает сибирских крестьян как людей трудных, неподвижных и мрачных. Застоялось в них старое, собственническое, хищно-стадное. А если поднимались и партизанить уходили, то все равно оставались силой грозно-мрачной, необузданной, страшной.
Так, в некоторых рассказах писатель подчеркивает, что красные отряды двигались "в великом стихийном беспорядке", и когда настигали врага - "вставал шум схватки, рвался рев… рев таежный, звериный, под стать тайге". Вид у партизан невеселый - это лесовики "корявые, черные, лохматые", боями, переходами они измучены, изнурены, но действия их по-прежнему неумолимы, их путь - "морозный, снежный, смертный путь". "За ними оставался широкий след. И на нем могилы - десятки могил… Они шли неотвратимо как судьба". Даже их песни, "которые они порою пели хриплыми, простуженными голосами, будили тоску и тревогу в темном молчании". Про отряд партизана Коврижкина, преследующего белогвардейцев ("Гроб подполковника Недочетова"), Ис. Гольдберг постоянно говорит, что это - "стая", нередко сравнивает партизан с медведем, с волком. Да и пошел в тайгу добивать колчаковцев Коврижкин самостийно, оттого что в городе стало "тихо" и "скучно". Городским товарищам Коврижкин говорит:
"- Вы теперь мудрить здесь станете, а каппелевцы-то тем временем и прорвутся к Семенову, за Байкал… Пойду я им хвост накручивать!"
Здесь мы вплотную сталкиваемся с вопросом о стихийном и сознательном участии сибирского крестьянства в революции, в гражданской войне. В том, что Ис. Гольдберг описывает стихийные выступления сибирских крестьян в первый период борьбы против Колчака, неправды нет, так как некоторые их стихийные выступления против антинационального колчаковского владычества - факт исторический и неоспоримый. Но когда писатель говорит только о стихийности и видит аполитичность крестьян в момент изгнания колчаковцев (им якобы было "наплевать и на белых и на красных"), когда он настойчиво уподобляет партизан звериной стае, когда социальную борьбу он подчас подменяет борьбой по "законам тайги", по законам природы, то это нельзя признать верным отражением подлинных событий, происходивших в Сибири за годы гражданской войны.
В целом ряде других произведений этих же, двадцатых, годов Ис. Гольдберг, освобождаясь от груза ложных представлений, шире и глубже нарисует революционные события в Сибири. Он создает яркие образы крестьян, сознательно идущих в революцию. Это прежде всего образ "человека с ружьем", товарища Герасима, создавшего в тайге партизанский отряд для борьбы за Советскую власть. Образы Герасима и его друзей, переданные через восприятие десятилетнего смышленого деревенского мальчугана Кешки, озарены у писателя каким-то особенным большим и радостным светом. Герасим "солнечно улыбался", лицо у него "светилось ласковой и веселой усмешкой", а глаза "заразительно искрились задорным смехом". Случалось, замечал мальчик, он "глядел куда-то поверх Кешкиной головы, словно видел вдали что-то невидимое другим", и даже когда глаза его потухли и он лежал, распростертый среди трупов, в крови, "его глаза видели нездешние дали". Все, что говорил и делал "человек с ружьем", для Кешки было радостным открытием этих, еще неведомых ему далей. Для него приоткрывалась жесткая и одновременно пугающая и манящая, большая правда сражающихся партизан, та правда, которую он раньше лишь смутно угадывал по настроению односельчан своим маленьким, мягким и отзывчивым на ласку сердцем.
В повести "Цветы на снегу" Ис. Гольдберг показал, что партизанское движение без большевистского руководства было бы движением "без головы" и не имело бы успеха. Даже в самые отдаленные и темные уголки Сибири проникает слово большевистской правды" оно покоряет и заставляет иначе думать и действовать таких людей, как Парунька из рассказа "Бабья печаль", или робкого, забитого эвенка Юхарца из рассказа "Как Юхарца пошел по новым тропам".
Непрерывный рост сознательности народных масс в процессе их борьбы с колчаковцами под руководством партии большевиков" истинные причины разложения и гибели белой армии раскрыты были писателем на образах глубокого содержания и большого эмоционального воздействия.
3
В тридцатые годы у нас завершилось в основном строительство социалистического общества. Это был гигантский скачок, неузнаваемо изменивший лицо страны, изменивший и характеры людей и их отношения друг к другу, к труду, к собственности. Советские писатели приняли активное участие в строительстве социализма. Они выезжали на фабрики и заводы, в районы крупных промышленных сооружений, как Кузнецкстрой или Ферганский канал, в только что созданные колхозы и совхозы. Естественно, что тема социалистического строительства стала ведущей темой советской литературы.
Как результат изучения бурного хода социалистического строительства и деятельного в нем участия самих писателей родились такие произведения, как "Бруски" Ф. Панферова и "Гидроцентраль" М. Шагинян, "Поднятая целина" М. Шолохова и "Соть" Л. Леонова, "Ненависть" И. Шухова и "Время, вперед!" В. Катаева. Это был своеобразный художественный дневник по-своему неповторимого времени. В эти годы Ис. Гольдберг усиленно разрабатывает боевую тему современности - тему социалистического строительства.
Жизнь писателя на реконструируемой Хайтинской фарфоровой фабрике дала "Поэму о фарфоровой чашке" (1930). Изучение труда и быта черемховских шахтеров породило повесть "Главный штрек" (1932). Многолетнее пристальное внимание к судьбе русского крестьянина вызвало появление романа "Жизнь начинается сегодня" (1934) - романа о первых шагах коллективизации в сибирской деревне. Под знаком большого творческого подъема прошли для писателя тридцатые годы.
Его романы и повести этих лет затрагивают самые насущные вопросы времени: реконструкцию, перестройку промышленности и коллективизацию, труд рабочих и крестьян и их новый быт, решительные изменения в умах и душах трудящихся; рассказал он и о вредительстве, о цепкости старых взглядов и обычаев. И все это воодушевлено у него, наполнено пафосом борьбы за коренные изменения жизни на социалистических началах.
"Поэма о фарфоровой чашке", пожалуй, наиболее характерное свидетельство значительного идейно-художественного роста писателя под могучим воздействием подъема народных масс, строящих социализм.
Содержание "Поэмы" на первый взгляд незамысловато. На старой, уже обветшалой фарфоровой фабрике красный директор и директор технический, люди молодые и энергичные, приходят к выводу, что необходимо произвести основательную реконструкцию: слишком износилось оборудование фабрики, слишком много потому дает она браку. Но они не нашли поддержки ни в центральном хозяйственном аппарате, ни в местных организациях, ни у большинства старых кадровых рабочих фабрики. Началась трудная борьба. Простая техническая проблема обернулась проблемой политической. В ее разрешении столкнулись интересы не только людей разных характеров и темпераментов, но и различных классов. Широко задуманная красным директором реконструкция фабрики стала определять судьбы людей, и необязательно тех, кто сейчас непосредственно был с нею связан.
Перестройка фабрики на основе новейших технических достижений втягивала в борьбу тысячи и тысячи людей, заставляла их иначе взглянуть на самих себя, на свое завтра.
В горячей постоянной устремленности в будущее, в "фантазерстве", по выражению бывшего владельца фабрики, отличительная особенность всей деятельности красного директора коммуниста Андрея Фомича Широких. Он мечтает о существенной, а не частичной рационализации производства, мечтает выпускать на отечественной фабрике первосортную, лучшую, чем за границей, посуду и снабжать ею другие страны и народы, он жаждет видеть вокруг обновленной, чистой и светлой фабрики, благоустроенный рабочий городок, в котором зашумела бы культурная жизнь. Убежденно и страстно говорит он рабочим: "Позаправдашнему социалистическое строительство раздувать будем!"
Андрей Фомич - большой, сильный человек. Он выходец из рабочих, активный участник гражданской войны. Своими руками устанавливал он в Сибири Советскую власть. И все, что совершалось в стране в те 1926–27 годы, было близко и дорого ему, неотделимо от личного. Широких всегда на людях, постоянно с людьми, разъясняет, убеждает, действует. Он целиком отдается работе, горит на ней. Однако Андрей Фомич не сухарь, живущий как заведенная машина. "Что-то похожее на тоску коснулось его", когда вспоминал он, что, "живя поблизости от леса, от полей, совсем не видел зелени, что он ни разу не вышел в поле, не полежал на сочной, зеленой траве, не погрелся на солнце". Еще сильнее захватило его новое, в горячей сутолоке неотложных дел неиспытанное, чувство настоящей любви. А как внимателен он к нуждам рабочих, к их бедам, сомнениям и недоумениям! Так возникает в "Поэме" интересный реалистический образ коммуниста.
Следует тут же отметить, что своего положительного героя Ис. Гольдберг боится уронить в глазах читателя излишним, по его мнению, психологизмом. Поэтому писатель скуп на краски, которые передавали бы переливы, изменения в состоянии и в настроении героя, разнообразие и богатство его душевных переживаний.
Широких малограмотен. Он может неправильно построить предложение, сказать "пущай", "в таком разе", "покеда что", "зачнем обсуждение" и т. п. Он грубоват и прямолинеен - может накричать на рабочих, сух и холоден в отношениях с людьми, мягкость для него необычайна, подчеркивает автор. И в то же время он отзывчив и внимателен. В соответствии с духом времени, Широких на личное, интимное смотрит, как на пустяки, как на "волынку", постороннюю и лишнюю, мешающую работе, делу.
Все эти черты характера Андрея Фомича показаны художником, но полноты и многогранности в воспроизведении внутреннего мира героя читатель все-таки не ощущает, так как образ красного директора по существу статичен. Даже громаднейший опыт борьбы за новую фабрику почти никак не отразился в нем, не изменил, не обогатил его.
Если не прямой противоположностью, то во всяком случае внутренне полемично с образом Широких выписан технический директор инженер Карпов С Карповым в "Поэме" вставал злободневнейший тогда вопрос о приобщении технической интеллигенции к активному участию в социалистическом строительстве.
Карпов молод, талантлив, дело свое знает и любит, он душа проекта капитальной перестройки фабрики. Все техническое обоснование проекта принадлежит ему. Казалось бы, они работают с Широких дружно, энергично, согласно. Да, это так, но до определенного предела, пока нет серьезных препятствий, пока устраняются они не его, Карпова, усилиями. Сначала конфликт между ними кажется простым и понятным. Карпов полюбил ту же девушку, что и красный директор Широких, и когда обнаружил, что Федосья не питает к нему никаких чувств, что он чужой ей, когда узнал, что Широких женился на Федосье, - немедленно подал заявление об уходе с еще недостроенной и дорогой ему фабрики. Суть же разногласий глубже и тоньше. Дело в том, что Карпова в перестройке фабрики увлекла чисто техническая задача, а во имя чего ее нужно было решить, он никогда не задумывался.
Когда Широких, не умея хорошо выразить свои мысли, взволнованно и возвышенно говорит о служении людям - "Нам оттуда, с гор, из степей высоких природа глину намывает, а мы им, живым людям, монголам, продукцию нашу? а?" - Карпов называет его про себя фантазером и чувствует в этот момент "какое-то превосходство над директором".
Вот характерный внутренний монолог Карпова: "Красные стены нового цеха, с широкими квадратами веселых окон, стройная труба, над которой скоро заклубится густой дым, - все это по его, Алексея Михайловича, планам, по его чертежам построено. Во всем этом - кусочки его усилий, его знаний, его трудов. И это не какая-нибудь фантазия о Монголии, о далеких степях! Подумаешь! Интернационал какой-то фарфоровый придумал директор! Нет, он, Алексей Михайлович, не фантазер, не мечтатель! У него знания, цифры, математика. У него точный расчет, холодная, неошибающаяся наука!.."
Карпов не думает о людях, идея всей перестройки фабрики ему пока не ясна, а ведущий пафос коренных изменений в стране не понятен, да он и не старается его понять. Этим главным и объясняется тот факт, что Карпов сразу же, как узнал об отрицательном отношении к проекту Москвы, смутился, растерялся, готов был отступить Затем, когда препятствия нарастали, а действия Широких были небезуспешны ("Под суд пойду, а докажу правильность нашего проекта!" - волновался Широких), Карпов предлагал компромисс - частичную перестройку. Однажды, уже мучимый ревностью, он промолчал на собрании, где нужна была энергичная защита его же проекта. Наконец, он оставил фабрику в самый разгар строительства. Так отсутствие ясно осознанной цели, безыдейность, индивидуализм приводят честного интеллигента к расхлябанности, к капитуляции перед врагами, к "бессознательному вредительству", как тогда говорили. Ис. Гольдберг глубоко заглянул в духовный мир инженера Карпова, изнутри раскрыл его характер, особенности его мировосприятия, поэтому образ его в сравнении с образом Широких кажется объемней, рельефней, полнее.