Крылов с интересом слушал, сидя у двери. Потеряв надежду выставить его и лишенная возможности апеллировать к кому-либо, точно страж, встала возле него секретарша.
- Понятно… - еще раз протянул Гулыга безразличным тоном. И вдруг загремел: - Так вот! Обе бригады посылайте с утра не ко мне, а к Чумакову. А сегодня, вы меня слышите, сегодня все материалы до последнего кирпича, до последней доски перевезите с моего участка к нему. Чтобы, как вы выражаетесь, фронт работ был обеспечен с утра. Ясно? И пока не закончите ремонт у Чумакова, вы слышите, пока но уберут у него строительный мусор - ни одного человека ко мне. Ясно? - И в сердцах бросил трубку: - Подхалимы несчастные, бюрократы проклятые…
- Петр Елизарович! - Анна Константиновна развела ладонями вверх руки, указывая на гостя. - Ворвался… без разрешения…
Петр Елизарович как будто только сейчас увидел посетителя.
- Вы что, товарищ?
Крылов торжествовал. Вот оно - начало очерка. Стенографически точно передать этот разговор! Он дал ему, может быть, больше, чем все ранее собранные о Гулыге материалы. Никаких эпитетов - "чуткий к чужим нуждам, отзывчивый, скромный, все для простых людей в ущерб себе" - ничего этого можно не писать. Читатель все сам увидит из одного эпизода. Даже не будь у человека такой героической биографии, Крылов потянулся бы написать о нем, только услышав подобный разговор. Нет, не на каждом шагу попадаются такие люди.
Может быть, восторженные мысли Крылова отразились на его лице, возможно, что-то подкупающее увидел в нем Гулыга, только на очередной протестующий жест секретарши мягко сказал:
- Не будем терять времени, я вас потом приглашу. - И обернувшись к Крылову, улыбнулся: - Так что у вас, товарищ?
Анна Константиновна недовольно покинула кабинет.
- Я лично к вам, Петр Елизарович, - направился он к столу. - Журналист. Крылов моя фамилия, Сергей Александрович…
- Крылов? Это не ваша ли статья "Обыкновенное головотяпство"? Теперь нас громить приехали? - и он улыбнулся.
- Ну, так уж сразу громить… А вдруг прославлять?
- Давно пора… садитесь, что же вы стоите… А то все о металлургах, шахтерах, машиностроителях. Понимаю, группа "А", важнейшие отрасли. Ну а сахар? Это же валюта. Что он - с неба валится или вот так сыплется? - показал он на тумбочку, стоящую в углу. На ней - огромный, в мелкой резьбе хрустальный рог, из которого сыплются кусочки "сахара". - Много у нас достойных, даже героических тружеников. Выбирайте, могу подсказать.
- Уже выбрал, о вас писать буду.
- Обо мне? - удивился Гулыга и неожиданно рассмеялся. - Нет уж, избавьте. Мы что? Чиновники. Прославлять надо рабочего человека, людей, создающих ценности.
- Верно, конечно, - согласился Крылов, - но ко Дню Победы редакция решила рассказать о подвигах ветерана войны, который занимает сейчас крупный пост и хорошо ведет дело.
- Интересная мысль. У нас полтора десятка заводов и совхозов, есть среди директоров предприятий и фронтовики, отлично работающие сегодня. Вот подойдите сюда, - отодвинув бумаги, показал на какой-то список, лежавший под стеклом. - Вот они все здесь перечислены, давайте выбирать…
- Нет уж, не будем подвергать сомнениям рекомендацию начальника главка товарища Ремизова и решение нашего главного редактора. Остановились на вас, и сам я ничего не могу уже изменить.
Гулыга хотел что-то сказать, но Крылов опередил его:
- Не надо скромничать, Петр Елизарович. Вы геройски воевали в танковых войсках, организовали подполье, командовали партизанским отрядом… О ком писать, как не о вас… И потом, не обижайтесь, пожалуйста, не ради вас же это делается. Пусть наша молодежь учится, берет пример.
Три долгих вечера Крылов провел в беседах с Гулыгой. Ремизов оказался прав - почти ничего о себе Петр Елизарович не рассказывал. Говорил о достижениях предприятий объединения, о передовых людях, о подвигах своих военных соратников, в большинстве погибших. Поведал и горькую историю предательства одного из своих односельчан.
Крылову уже было почти безразлично, добавит он новые факты к биографии или нет, фактов и так хватало с лихвой. Важно было, как он говорит, как ведет себя. И здесь душа журналиста радовалась. Обаятельнейший человек, удивительной скромности, такта. Никогда еще Крылов так легко не работал - ночью в поезде вдруг "проговорил" про себя весь очерк. Каждое слово - нужное, живое - словно впечатывалось в память. Утром, переступив порог своего дома и отбыв ряд мелких жизненных повинностей- завтрак, телефонные звонки, разговор с женой, уселся за машинку.
Очерк о Гулыге был дорог Крылову. Пока писал - будто сам прожил героическую жизнь.
Публикация биографии героя стала фактом его собственной биографии, ибо не только он сам, но, что важнее, собратья по перу считали очерк лучшим его произведением.
Неделя до выхода праздничного номера в свет пролетела в нервном напряжении - тщательно вычитывал гранки, сам определил место на полосе в макете, радовался, что ответственный секретарь согласился с ним. "Не знаю, - отвечала на телефонные звонки жена, - или в редакции, или в сумасшедшем доме".
Обычно, когда верстается полоса, где стоит материал Крылова, он не отходит от талера, пока она не уйдет под пресс на матрицирование. Все. Никто уже никакой правки внести не сможет. Он не опасался, что его будут править, давно миновало то время, когда в отделе, секретариате, редакторате могли изменить без его ведома хоть слово. Но он хорошо знал технологический процесс.
"Ни третьей полосе - хвост двенадцать строк", "На пятой полосе - два хвоста…" - то и дело слышатся выкрики метранпажа. Концовки не влезающих в полосу материалов "вывешиваются" на ее полях. Обязанность дежурного редактора в частности - сократить соответствующее количество строк. И тут уж он делает это по своему усмотрению. Согласовывать с отделом, а тем более с автором нет времени. И чаще всего для простоты концовка и сокращается. Но когда у талера Крылов, он сам находит, что именно вычеркнуть с наименьшим ущербом для статьи.
Правда, к талеру рядового литсотрудника не допустят, это привилегия маститых. Что касается очерка о Гулыге, то Крылов провожал его не только до талера.
Решил дождаться выхода номера. Удивительное дело - статья, очерк, любой материал, написанный от руки, - это одно, но напечатанный на машинке он воспринимается ужо по-другому, он же в гранках или верстке как бы обретает новую силу, а уж в вышедшем номере газеты - будто обнажил себя.
Крылов стоял у ротационной машины, любуясь ее работой. Она втягивает в себя широкую ленту газетной бумаги, разматывая рулон, видно, как, складываясь, тянется между барабанами, и вот уже вылетают сложенные, автоматически подсчитанные газеты, укладываясь в пачки, которые уносит лепта транспортера.
Не стесняясь печатников, Сергей Александрович выхватил перед счетчиком газету, раскрыл и посмотрел на свое детище. На его лице была радость.
4
Дитриху Грюнеру было семнадцать лет, когда его взяли в армию и послали на фронт. Воевать почти не пришлось - весь их полк был разгромлен под Смоленском, а сам он попал в плен. Два года находился в Советском Союзе.
Спустя много лет, на конгрессе Международной организации журналистов, проходившем в Берлине, он познакомился с Крыловым. Грюнер, работавший тогда в дрезденской газете, возглавлял делегацию ГДР, а Крылов - советскую. Их номера в гостинице были рядом, обедали и ужинали они за одним столом. Грюнер прилично знал русский язык, но дело не в языке. Хотел того или нет Сергей Александрович, но где-то в сознании или подсознании шевелилось, скреблось: он вполне мог в меня стрелять или даже убить. Да, это было не в сознании - разумом он понимал: нелепо, дико в чем-то обвинять Дитриха Грюнера или относиться к нему с недоверием. Член коммунистической партии, отличный журналист-международник, он раскапывал и публиковал все новые факты, раскрывающие существо фашизма. Но это был первый приезд Крылова в страну, где его окружали только немцы. Войну он закончил в Кенигсберге и до центра Германии не дошел.
Как-то за ужином один из членов делегации ГДР, тоже побывавший в плену, сказал Крылову:
- Вы вели очень умную и дальновидную политику, ваша тактика оказалась правильной. Создавая хорошие условия для пленных немцев, вы готовили себе сторонников. Каждый пленный впоследствии становился вашим агитатором. А пленных были миллионы. Теперь все бывшие пленные в Западной Германии, а тем более в ГДР - ваши надежные друзья.
- Ты есть прав, Ганс, - вмешался Дитрих. - Я тоже имел замечать: все, кто немножко жил в России, также узнавал ее, образовались самые верные ее друзья. Только это есть не политика, - положил он руку на плечо Ганса. - И не есть тактика. Гуманисмус к человеку есть существо строя, из которого он состоит, как есть существо фашизма его злободеяния.
- Ничего не могу добавить, - улыбнулся Крылов. Он не сказал, только подумал: "Умный и глубокий человек". Крылов повторил эту фразу про себя, аплодируя Грюнеру после его страстного выступления на конгрессе.
Они стали друзьями. Во время командировок встречались и в Москве и в Берлине, помогая друг другу в работе.
Спустя месяца три после публикации очерка о Гулыге Крылов получил задание написать о подвиге бывшего шахтера Петра Максимчука, проходившего военную службу в Группе советских войск в Германии, ценою собственной жизни спасшего от гибели немецкую школьницу. В помощь Крылову был выделен молодой сотрудник редакции, выпускник Института международных отношений Константин Упин, хорошо знавший немецкий язык.
В чистеньком зеленом городке они в подробностях узнали историю, которая до сих пор волновала жителей. В тот праздничный день, два месяца назад, красивое озеро, окруженное деревьями и кустарниками, находившееся почти в центре города, было заполнено людьми. Лодки, шлюпки, парусники скользили по воде, играла музыка. Пятнадцатилетняя Карола Феттер вместе со школьным товарищем каталась на байдарке. Слишком поздно они заметили запрещающий знак, который устанавливается на буе в те часы, когда открывается шлюз на плотине. Рванули весла, но вразнобой, и байдарка перевернулась. Парню удалось выплыть, а Каролу затянул поток. Вода падала с высоты трех метров, образуя водоворот.
Петр Максимчук, вместе с двумя товарищами получивший в тот день увольнение в город, шел по плотине. Петр первым услышал позади отчаянный крик и, бросившись назад, увидел, что произошло. Раздеваться было некогда. Он прыгнул в воду и сильным толчком выбросил Каролу из водоворота. А самого его закрутило и разбило о камни.
Крылов и Костя осмотрели озеро и шлюз, встретились с Каролой и ее матерью Гертрудой Феттер, побывали в школе, теперь носящей имя Максимчука. В воинской части они узнали, что приказом главнокомандующего Группой советских войск в Германии Петр Максимчук занесен в книгу Почета а решением правительства ГДР посмертно награжден Почетной Золотой медалью.
За три дня Крылов мысленно воссоздал в мельчайших подробностях всю трагедию, ощутил атмосферу вокруг нее, царившую в городе, ощутил гордость за свою армию и свой народ, знал - он сумеет передать эти чувства читателям.
Командировка была на пять дней, оставалось два дня на Берлин, которые они провели с Грюнером. Он познакомил их с Вайсом - удивительным, героическим человеком. Крылов сказал Косте:
- Расспрашивай и записывай все до мельчайших деталей. Эту тему отдаю тебе.
5
Крылов и Костя уезжали домой в жаркий солнечный день. Их провожали Дитрих Грюнер с женой Хильдой. Оживленно беседуя, они стояли у вагона поезда "Берлин - Москва".
Один из пробегавшей мимо стайки ребят что-то ехидное выкрикнул в адрес лысины Дитриха, и тот с обидой и недоумением посмотрел вслед. Костя шепотом объяснил Сергею Александровичу, что произошло.
- Не обижайся, Дитрих, - сказал Крылов. - Он прав, лысина - это очень плохо. Лысого всякий дурак сразу увидит, а вот чтобы дурака увидеть, он еще должен заговорить.
Они рассмеялись, и громче всех сам Крылов. С опозданием улыбнулась Хильда, которой Дитрих скороговоркой перевел на немецкий русскую речь. Продолжая улыбаться, сказала что-то, кивнув на Дитриха.
- Что она, Костя?
- Говорит, когда двадцать лет назад они поженились, Грюнер уже был лысым.
И снова - общий хохот. Молодая мамаша вела, вернее, тащила за руку маленькую девочку с задорной мордашкой. Малышка с любопытством смотрела по сторонам, смотрела на смеющихся людей, и Сергей Александрович, неожиданно приставив к седой своей голове указательные пальцы, сделал ей рожки. И так же неожиданно серьезно сказал:
- Спасибо тебе, Дитрих, действительно поразительная биография. - И, обернувшись к Косте: - Вот у кого учиться откапывать темы.
- А ты все не доверил, - подмигнул Дитрих. - Я, конечно, не такой журналист, как ты, только маленький, но немножко понимал, как ты напишешь. Еще лучше, чем про Гулыга.
- Читал?
- О, Крылова читает не только Москва.
- Ну уж… - отмахнулся Сергей Александрович. - А писать буду не я - Костя. Грандиозный дебют…
Прицепили локомотив, вздрогнули вагоны. Крылов взглянул на часы.
- О, теперь немножко забыл, - полез в карман Дитрих. - Тут я находил интересный документ. Мои друзья из Фау Фау Эн имели просить смотреть архив. Гестапо доносил про один ваш человек… Данченко его звали… "Самый жесткий допрос не дал результатов". Знаешь такого? - И вопросительно, выжидающе посмотрел на Крылова.
- Данченко? Фамилия распространенная.
Грюнер явно ожидал другого. На лице удивление.
- А что это за Фау такое?
Грюнер не успел ответить, вмешался Костя:
- Такие вещи положено знать, товарищ шеф, даже не владеющим немецким. Это очень разветвленная в Западной Германии "Организация лиц, преследовавшихся при нацизме". Они раскапывают материалы о фашистских злодеяниях, узнают адреса, где ныне скрываются фашисты, и возбуждают уголовные дела.
- Верно, - подтвердил Грюнер и протянул конверт: - Возьми, тебя это отшень заинтересовывайт будет.
- Меня? Почему?
- Я так думаю, Серьежа. Возьми.
Крылов довольно безразлично взял конверт, не глядя положил в карман.
И вот уже Крылов и Костя в купе мчащегося поезда. Кроме них - суетливый старичок с бородкой клинышком, в добротном костюме, явно ищущий повода заговорить. Костя, забравшись на верхнюю полку, возился с вещами, а Крылов, раскрыв "дипломат", перебирал бумаги. Достал из кармана конверт Дитриха, положил сверху и захлопнул крышку.
Словно дождавшись этого, старичок заискивающе спросил:
- А как вы насчет преферанса?
- Преферанс?.. А что если в очко? В очко, папаша, а? Играть, правда, не хочется, но позарез нужны деньги.
Бородка приподнялась вверх. Не то обиделся человек, не то удивился. Помолчав, вздохнул:
- Жаль… - Безнадежно взглянул на Костю. Этого и спрашивать нечего, нынешняя молодежь умные игры не признает. - Жаль. Удивительно, знаете ли, время летит за пулечкой. Не успеешь оглянуться, уже приехали. В дороге незаменимое средство.
Крылов не ответил. Мирный пейзаж, мелькавший за окном, почему-то напомнил трагедию в маленьком и тихом, таком красивом немецком городке. Всплыли в памяти школьная комната со знаменем, на котором ученики вышили советский герб и фамилию героя, его огромная фотография на стене, его личные вещи на стенде.
- А мне, знаете ли, не терпится опробовать, - не унимался старик и извлек колоду карт. - Пластмассовые, у нас их не производят. Чудо карты: не мнутся и мыть можно. Вечные. Пойду-ка поищу партнеров.
"Товарищи пассажиры! - раздался голос из микрофона. - Если среди вас есть врач, просим его срочно зайти в шестой вагон. Повторяю…"
Старичок преобразился. С нестарческой поспешностью раскопал в своих вещах баул, выдернул из чемодана тщательно выглаженный и аккуратно сложенный белый халат и выскочил из купе. Крылов и Костя переглянулись.
- Вот вам и очко, Сергей Александрович! А вы еще подсмеивались над ним.
Крылов молча смотрел в окно. Возможно, гибель украинского парня на немецкой земле навеяла воспоминания о далеких уже днях войны. Он снова открыл "дипломат", достал документ из конверта Грюнера.
- Я сейчас… - направился Костя к двери, - погляжу на ту сторону дороги.
- Минутку… Как Грюнер назвал его фамилию… того, что пытали?
Костя задумался.
- Данченко вроде.
- А тут что написано? - ткнул пальцем в бумагу.
- Панченко, - бросил Костя беглый взгляд на указанное место.
- Не может быть!