Владимир Чеботарев поглядывает на манометр, то прибавляя, то уменьшая подачу угля в топку легким поворотом маленького вентиля. Время от времени поднимает ручку своего инжектора, и слышно, как вода пробивает себе путь в котел.
За правым крылом - Дубравин. Он держит одну руку на тормозном кране, вторую - на карнизе раскрытого окна и смотрит в темноту. Правый инжектор, тот, что ставил слесарь Тюкин, пока бездействует. Это могучий аппарат. За две с половиной минуты он нагнетает в котел тысячу литров воды.
Мелькают деревья, домики, зеленые огоньки. Скорость девяносто шесть километров в час. Едут молча. Разговаривать нет времени, да и не услышать ничего за грохотом паровоза.
Одна за другой проносятся станции. Поезд скорый, остановок мало.
До станции Матово оставалось пятнадцать километров. Начинался уклон. Машинист рванул на себя рукоятку регулятора, перекрыв выход пара в цилиндры. А бешеное парообразование продолжалось. Гудел котел от напряжения. Надо немедленно дать выход пару или качать воду. И помощник открыл мощный правый инжектор.
Ненадежно поставленный клапан вышибло с силой снаряда. Он пролетел мимо уха машиниста, ударил в железную стену и рикошетом пронесся в тендер.
Кипящая вода, перегретая до двухсот градусов, увлекаемая паром, как огнемет, била в железную стену. Острой пылью брызнуло стекло четырех электрических лампочек. Свет погас. Густой, непроницаемый пар метался по будке. Как в смерче, носились и с грохотом сталкивались бидоны, масленки. Цепляясь за приборы и вентиляцию, пар свистел и выл.
Дубравин не мог сообразить, куда ему деться. Спинка его сиденья упиралась в стену, о которую билась струя, и, разбрызгиваясь, окатывала его кипятком. Впереди - нагромождение приборов и тоже стена. Слева, совсем рядом, как шлагбаум, - струя. Справа окно. Машинист оказался зажатым на площадке в полквадратных метра, отрезанный от тормозного крана, хотя до него рукой подать.
В момент удара Дубравину обожгло лицо, грудь и руки.
О грозящей катастрофе в поезде не знали.
- Может быть, завтра доиграем? - робко спрашивает партнеров старичок преферансист. - Поздно уже.
- Э-э, нет, - возражает капитан, - завтра жена и одного круга не даст мне сделать.
- До завтра еще дожить надо, - замечает болельщик.
- Жми, дави, деревня близко.
В коридоре появилась девушка в форме связистки.
- Кто забыл дать телеграмму? - говорит она.
- Вот хорошо, - выглянула из купе Олечкина мама. - Возьмитe, пожалуйста.
Связистка подсчитывает слова:
"Приезжаем завтра экспрессом. Вагон 7. Лида".
В соседнем вагоне возле входа в умывальник четверо ребят в трусиках, во главе с Сенькой, который встретил Чеботарева по пути в школу.
- Мишка не побоялся бы, а тебе слабо, - шепчет один из мальчишек.
- Мне слабо?! - тоже шепотом возмущается Сенька, бросая взгляд на стоп-кран.
- А вот и слабо!
- Мне слабо?! - делает он шаг в сторону крана…
В служебном отделении этого же вагона сидя дремлет проводник. Дверь ходит взад-вперед, и щелка то больше, то меньше. Старик "клюет". Голова падает на грудь и снова поднимается.
- И не пузырься, все равно слабо! - подстрекают Сеньку.
- Ах, так, - уже едва не кричит он, хватая стоящую рядом лесенку. Встав на две ступеньки, решительно взялся за рукоятку. Видно, что сейчас рванет. - Ну! - торжествующе говорит он. - Скажи еще раз "слабо".
Поезд дернулся, со стуком распахнулась дверь проводника.
- Вы что делаете! - бросился к ребятам.
В диспетчерской из репродуктора раздался голос:
- Экспресс номер один проследовал раньше времени на четыре минуты. На стрелках прошел с превышением скорости.
- Что они, с ума сошли! - возмущается девушка-диспетчер, нажимая на кнопку селектора. - Шумилов! - кричит она. - Машинист Шумилов.
- Я - Шумилов! - отвечает машинист с тяжело идущего паровоза.
- Давай веселей, дорогой, чтоб не задержать встречный экспресс, он ведь с ходу идет.
- Успею, - отвечает машинист, взглянув на часы.
Это тянется на подъеме длинный состав цистерн, на которых написано: "Огнеопасно", "Пропан". С противоположной стороны к этому же разъезду несется экспресс.
У Дубравина не хватило выдержки дышать паром, и он инстинктивно прижался к окну, высунув из него голову. Он понимал, что такое положение надо потерпеть несколько секунд.
Чеботарев, находящийся по другую сторону струи и далеко от нее, успеет остановить поезд.
Перед помощником - дверь на боковую площадку, идущую вдоль котла. На переднем брусе паровоза, между фонарями, - концевой кран. Точно такой, как в вагонах. Только в вагонах надпись: "Для экстренной остановки поезда ручку крана повернуть к себе", а на паровозе нет надписи. И повернуть надо не к себе, а от себя. Но даже ученики младших классов железнодорожной школы знают: этим краном можно остановить поезд.
От будки до крана - двадцать шагов. Когда скорость почти сто километров, по узкой, неогражденной площадке быстро не пробежишь. Не держась, по ней и шагу не сделаешь: паровоз сбросит. Дубравин сознавал это и терпел. Он знал, что Владимир пробирается, держась за различные тяги, как за перила, а это замедляет движение. К счастью, это не помощник, а опытный машинист Чеботарев, который сообразит дернуть по пути рукоятку крана Эверластинга. Правда, уйдет лишняя секунда, но зато откроется широкий выход пару и воде наружу. Струя в будке сразу ослабнет.
Дубравин, окутанный паром, в жгущей одежде, сильнее прижимался к окну. Поезд мчался с уклона, увеличивая скорость, кран Эверластинга оставался закрытым. Дубравин понял, что Чеботарев убит. Убит паром в будке или сорвался с площадки.
Набрав побольше воздуху, втянув голову в плечи, Дубравин окунулся в пар и начал левой рукой на ощупь пробираться к тормозному крану снизу. Струя коснулась мышц ниже локтя, и кожу сорвало, будто наждачным точилом. Чтобы дотянуться до крана, надо еще немного поднять руку.
Тогда она окажется поперек струи. Боль можно бы вынести, но прежде чем он повернет крап, пар съест руку.
Он рванулся к окну, потому что будка сильно нагрелась и дышать было нечем. Надо бы высунуться из окна побольше и ждать, пока выдохнется этот проклятый котел. Но Дубравин не рискнул так поступить. Дело в том, что приближалась станция Матово. Дальше был однопутный участок и очень крутой уклон. Встречные грузовые поезда не всегда укладывались в график, и пассажирскому приходилось ожидать их в Матово по нескольку минут. Не исключено, что и на этот раз где-то тянется встречный.
Дубравин решил сам добираться до концевого крана, куда не дошел Чеботарев. Это всего пятнадцать метров. Ухватившись за подоконник, он подался всем корпусом в окно и одну за другой перекинул ноги. Снаружи под окном укреплена откидывающаяся вверх ажурная рамка для улавливания жезла. Она похожа на металлическую окантовку полочки. От нее идут два стержня взад и вперед. Удерживаясь на руках, Виктор повернулся лицом внутрь будки и коленями встал на рамку. Он нервничал и сгоряча уперся не в самую рамку, а в стержень, который тут же согнулся. Колени скользнули вниз. Инстинктивно противясь этому движению, Дубравин дернулся вверх, и складная рамка захлопнулась. Постепенно локти разогнулись. Он остался висеть, держась за широкий мягкий подоконник.
В таком положении и увидел Дубравина путевой обходчик. Он увидел бешено мчащийся поезд, густые клубы пара, валившие из окна, и человека, висящего на подоконнике. Потрясенный, бросился вслед за поездом и, когда скрылся последний вагон, продолжал бежать, не отдавая отчета в своих действиях. А может быть, думал старый путевой обходчик, что вот-вот сорвется это тело и упадет человек не на ноги, а на бок, потому что ноги сильно относило ветром назад.
До станции Матово оставалось километров пять. Андрей Незыба очень давно там не был. В самом начале войны из железнодорожников их узла сформировали специальный отряд и послали на фронт. В отряд попала и Валя. Пока они ехали к месту назначения, она часто думала о том, как странно складывалась ее судьба. Андрея назначили старшим отряда, он был энергичен, настойчив, решителен. Это никак не укладывалось в ее представлении об Андрее. Она знала его как человека чистого, благородного. Не могли, конечно, укрыться от нее и его чувства. Внутренне она тянулась к нему, но разум протестовал. Юноша должен быть решительным, смелым, порывистым. Андрей казался слишком инертным, безжизненным. Другое дело - Чеботарев. Разве Андрей решился бы так с ней познакомиться! И уже совсем добили ее гудки Андрея. Как легко он уступал свою любовь. И не только уступал, но все делал для того, чтобы помочь Владимиру. Разве это герой.
Перелом произошел на фронте после первого же боя, которого она не видела, но о его подвиге, мужестве, смелости говорил весь отряд. А во втором бою их отряд был разгромлен. Ей удалось пробраться в какую-то деревушку, стоящую в стороне от основных дорог войны. Это не помешало ей действовать активно. Две недели задерживала она поезда, создав огромную пробку и дезорганизовав движение немецких эшелонов по главному ходу, пока ее диверсии, удивительно простые и остроумные, не были разоблачены.
Перед самым гребнем крутого подъема, где поезда едва-едва тащились, Валя натирала рельсы салом. И будто в стену упирались самые мощные паровозы, бешено вращались на месте колеса, лишенные силы сцепления. Поезда останавливались, их вытаскивали по частям, на долгие часы задерживали движение. Прозрачный и тонкий слой сала, вполне достаточный для того, чтобы остановить любой поезд, был абсолютно незаметен, и никому в голову не могло прийти ощупывать рельсы, пока кто-то на них не поскользнулся.
Чтобы не выдать себя, партизаны, действовавшие в этом районе, до поры до времени не могли совершать диверсий, но с целью разведки тщательно следили за движением поездов. Партизаны и заметили девушку.
Когда немецкие патрули устроили засаду, чтобы поймать диверсанта, партизаны предупредили ее далеко от опасного места и увели в отряд. Здесь она и встретилась с Андреем.
На исходе третьего месяца пребывания в отряде Валя и Андрей решили больше не расставаться.
Валя раздобыла где-то скрипку и каждую свободную минуту заставляла его играть. Это были радостные минуты. Это было их маленькое, дорогое счастье…
Партизаны с особым нетерпением ждали возвращения Андрея, посланного на разведку. Предстояла крупная операция, первый бой, где должны были участвовать все силы отряда. Андрея послали на разведку минных полей, ограждавших железнодорожное полотно.
Утром командир приказал его группе сделать три широких прохода в разведанных полях.
- Наша операция проводится во взаимодействии с регулярной армией, - предупредил командир. - Если враг откроет предполагаемое место удара, и мы, и армия понесем большой урон.
…В белых маскировочных халатах группа тронулась в путь. Они должны были выполнить задание за три часа. К назначенному сроку партизаны стали возвращаться. Задерживался только Андрей. Уже начало темнеть, а его все не было.
Вернулся он ночью с пораненной рукой.
Андрей был опытным минером. Он научился обезвреживать любые мины, даже "неизвлекаемые". Неизвлекаемых для него не существовало. Бывает, от уже обезвреженной мины тянется тоненькая незаметная проволочка. Такая проволочка всегда загадка. Может быть, она идет к другому взрывателю, значит, ее надо перекусить. А возможно, держит пружинку взрывателя. Перекусишь, тоже взрыв. Бывает, мину нельзя поднимать или трогать с места - у нее донный взрыватель. Надо определить, как он поставлен. Он может быть нажимным или натяжным. И в первом случае можно поднять мину, хорошо все рассмотреть и обезвредить ее. А во втором - ее не только поднимать, даже сдвинуть с места нельзя.
Все вражьи хитрости хорошо изучил Андрей. А вот на этот раз оплошал. Казалось, он готов был кричать. Не от боли - от обиды. Казалось, даже новичок не попался бы на такую простенькую ловушку. Андрей долго возился с противотанковой миной, у которой обнаружил несколько взрывателей, несколько хорошо замаскированных проволочек. А внешне казалось - самая простая мина. Потянул стерженек, воткнул в отверстие чеку, вот и все. Это уже не мина, а коробка с толом. Она не опасна.
Минное поле в основном состоит из таких простых мин. Но все же кое-где стоят "сюрпризы", на один из которых и наткнулся Андрей. Не только извлекать, но и ставить их не просто. Нужен большой опыт и время. И ставят их для того, чтобы противник не мог легко и быстро делать проходы в минном поле. Чтобы с каждой миной долго возился в поисках "сюрпризов".
Все внимание Андрея и было сосредоточено на этой сложнейшей мине. А такой, можно сказать, пустяк, как хлопушка, он не заметил. Это картонная коробочка, предназначенная для задержки пехоты. Наступишь на коробочку - и она ударом воздуха повредит ногу, поуродует пальцы или пятку. Вот этой коробочки, лежавшей под снегом близ противотанковой мины, он не заметил… Оперся на нее ладонью.
- Теперь я больше не минер и не скрипач, - сказал Андрей, когда они остались вдвоем с Валей.
- Ты человек, - ответила Валя. - Очень дорогой для меня человек.
Она не могла больше ничего придумать для его утешения. Она только напрягала силы, чтобы при нем не плакать. По ее настоянию в тот же день появился приказ командира, в котором говорилось, что Андрея и Валю "полагать вступившими в законный брак" и что выписка из приказа "подлежит замене в загсе на официальную регистрацию при первой возможности". Неделю Валя не отходила от Андрея, В эти дни он понял, как дорог ей.
Отряд готовился к боевой операции. Готовилась и Валя. Уходя, она поклялась отомстить за Андрея.
Партизанам удалось разбить гарнизоны трех станций. Но одна группа бойцов, увлекшись успехом, ушла слишком далеко и напоролась на главные силы противника. В этой группе, где были самые отчаянные головы, находилась и Валя Никто из них не вернулся.
Этот удар Андрей едва перенес. Он приписывал себе вину за гибель Вали. Казалось, он потерял интерес не только к жизни, но и к борьбе. Это происходило в период непрерывных налетов вражеских карательных войск на отряд. Его пришлось разделить на несколько групп. Командование одной из них и поручили Андрею, у которого еще не зажила рука. Вот тогда он немного пришел в себя.
Еще год Незыба находился в отряде, пока его не отозвали в тыл как специалиста-железнодорожника. При первой же возможности Андрей поехал к Валиным родителям. Встретил он и Чеботарева. Но они могли рассказать ему только то, что он знал и сам.
Спустя пять лет после окончания войны Андрей женился на Валиной подруге. Жили они дружно, хотя любви у него к ней не было. С годами, казалось, он совсем забыл о Вале. А вот теперь, в нескольких километрах от Матово, нахлынули воспоминания о первой любви.
Он решил хотя бы с тамбура хвостового вагона, откуда хорошо все видно, посмотреть на станцию.
…Поезд несся с уклона, увеличивая скорость. В будке машиниста никого не осталось. Паровозом никто не управлял.
Только упрямо вращался стокерный винт. По форме точно такой, как в мясорубке, только раз в двадцать больше. Он подавал в топку все новые и новые порции угля, и шесть тоненьких сильных струек пара исправно разбрызгивали топливо равномерно по всей колосниковой решетке. Парообразование шло бурно.
Дубравин понял, что на подоконнике долго не провисеть. На левой руке не было рукава. Он куда-то делся. Было похоже, что на нее натянута длинная порванная резиновая перчатка, потому что кусочки кожи болтались на ветру. Но боли совсем не чувствовал. Одежда мгновенно остыла и уже не дымилась.
Он висел, держась за мягкий подоконник, стараясь сообразить, как поступить дальше. Под ним песчаная насыпь. Насмерть не разобьешься… Но ему пришла в голову мысль, что он не имеет права разжать руки. В поезде ехало восемьсот человек.
Рядом с паровозом в багажном вагоне люди не спали.
Они подтаскивали к двери вещи, которые надо было сдать на первой остановке. В соседнем - тоже не спали. Это почтовый вагон. И тут готовились к остановке, где предстояло обменяться почтой. Дальше вагон, в котором первое купе занимал главный кондуктор. Здесь несколько случайных пассажиров-железнодорожников на один-два перегона. Они режутся в домино, Рядом в запертом купе бодрствует вооруженный человек. У него перед глазами запечатанный сургучом мешок. Это почта государственного значения.
В тамбуре одного из вагонов парень и девушка. Он целует ее, она, отстраняясь, говорит:
- Не надо, Юра. Ну, прошу тебя, кто-нибудь зайдет.
- Да спят уже все! - и он снова тянется к ней.
- Ну, завтра, Юра, понимаешь? - Что-то вспомнив, роется в сумочке и, широко улыбаясь, показывает ключ. - Завтра, Юрочка! - и она сама обнимает его.
- Здесь нельзя находиться, граждане! - строго говорят появившаяся проводница. Оба поспешно идут в вагон.
- Доигрался, - чуть не плача шепчет девушка.
…Купе спортсменов.
- С такой самоуверенностью проваливаются, а не берут мировые рекорды, - недовольно говорит тренер атлету. - Конечно, ты сильнее американца, но завтра они выпускают Горбу, это не шутка.
- Но я же все время тренируюсь, - оправдывается атлет… - А вот едем впритык. Это ни к черту не годится. Еще и поезд опоздает.
- Типун тебе на язык. Опоздает, значит, американцам засчитают победу без борьбы.
…Вагон-ресторан. Почти со всех столов сняты скатерти. Заперт буфет. За угловым столиком, развалившись, сидит пассажир. Вокруг него почти весь штат ресторана.
…Олечкина мама говорит соседке по купе, девушке в очках:
Вы правы, но не хватает у меня духу укладывать ее. Видите, - показывает на фотографию: на плоской, без матраца, койке лежит на спине Олечка. Ноги в гипсе. В подбородок упирается какая-то конструкция, не дающая ей наклонить голову. - Все говорили, что ходить никогда уже не будет. Чудо спасло. И, представляете, сделал это совсем молодой врач. - Она улыбается и добавляет: - Завтра на вокзале отец впервые увидит ее на собственных ногах.
Андрей шел к хвостовому вагону. Перед тамбуром вагона-ресторана до него донесся недовольный голос проводника:
- Немедленно закройте дверь! Вот еще новости!
- Понимаете, мне очень надо посмотреть, прошу вас… Только станцию Матово.
Андрей замер в проходе между вагонами, уцепившись за перильца.
- Валя!
Она вскинула голову, вскрикнула, бросилась к нему и вдруг остановилась, точно перед пропастью. Взволнованно сказала:
- Какая странная встреча.
И вот они стоят в коридоре затихшего вагона.
Валя плачет. "Плен… годы скитаний по чужим странам". Больше ничего она не говорит. Андрей не расспрашивает. Вместе с документами военного времени у него хранится выписка из приказа командира партизанского отряда, "подлежащая замене в загсе при первой возможности". Так она и не представилась, эта возможность.
Должно быть, Валя думала о том же. Она сказала:
- Все годы перед глазами стоял наш разъезд. Я любила его, как человека. Как свою юность.
- Хочешь посмотреть на Матово из тамбура?
- Пойдем, Андрей.
Поезд шел, все увеличивая скорость.
…Мелко и медленно перебирая руками, Дубравин передвигался вперед, ища ногами хоть какую-нибудь опору, потому что руки уже отрывались. И он нащупал ее. Это было ребро зольника. Сразу стало легко.