- Здравствуйте. Вы знаете, я очень рада наконец с вами познакомиться! - приветливо сказала Карелина фразу, приготовленную в конце третьей минуты.
Произошла неловкая заминка, потому что вокруг толкались, заставляя "их посторониться. Репродуктор кричал: "Ввиду опоздания скорого поезда стоянка сокращается…"
- Давайте пойдем. Милости прошу, - как-то жалко пробормотала Карелина.
Они пошли рядом, исподтишка косясь и изучая друг друга, а внешне приветливо улыбаясь и начав обычную пошлую болтовню о разных пустяках вроде: "Как вам ехалось?", "Не холодно было в вагоне?" - "Да что вы, такая жара, а окон не открывают!"
На стоянке такси не оказалось машин: все уже расхватали. Они стали ждать. Машины изредка приходили, но их перехватывали еще на повороте разные бойкие люди, вроде того, в пыжиковой шапке.
Тогда Татьяна Сергеевна предложила пойти на трамвай. Но там тоже собралась большая толпа, трамвая долго не было. Они увидели машину с зеленым огоньком, побежали, но ее из-под самого носа перехватили. Тем временем трамвай ушел. Стали опять ждать на остановке.
Лопухина между тем рассказывала, что она едет отдыхать на Зеленый мыс под Батуми. Там, рассказывают, уже настоящее лето, купаются. Она замужем. Ее муж - начальник отдела техснабжения. Есть двое детей, и она замучилась домашними заботами. Едва упросила мужа отпустить ее. Пробовали взять домработницу, но она оказалась воровкой, прогнали. Сейчас другая, из деревни, живет за то, что прописали постоянно, - эта старается больше. Девочка в детском садике, а мальчик в четвертом классе, приносит сплошные двойки - вот еще наказание, но это не потому, что он неспособный, а вышло так, что учительница взъелась на него, и теперь хоть переводи в другую школу.
Татьяна Сергеевна выглядывала трамвай, приветливо слушала, а у самой у нее вдруг заболело сердце. Так заболело, что она не могла вздохнуть. Она даже испугалась, что может упасть. Она с трудом выдавила:
- Как вы нашли меня?
- Вы знаете, мне Андрей много рассказывал о вас, о городе, о Землянке. Я подумала: что́, если вы там по-прежнему живете, - и написала в адресный стол. Но это вышла целая комедия. Мне прислали адрес, да не тот, другая Карелина, и даже не Карелина, а Каренина, как у Толстого… Имя, отчество не сходятся. Ну, я пишу обратно…
Татьяна Сергеевна слушала, и с каждой секундой ей становилось все яснее, что эта встреча была совершенно не нужна, лишняя, бессмысленная… Вот до сих нор недоставало последнего штриха, можно было еще надеяться, искать и ждать. И теперь этот штрих сделан - больше ничего не осталось, пустота. Даже официальные письма больше не придут.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Шарлотка испеклась.
Часы за стеной пробили три. Татьяна Сергеевна очнулась и ошеломленно сообразила, что поторопилась с шарлоткой. Есть ее ведь нужно было горячей, прямо из духовки, а к завтрашнему вечеру, к приезду гостьи, шарлотка потеряет абсолютно все свои качества - и их не вернешь, как ни разогревай.
Обычно этого торжественного момента появления шарлотки из духовки Илья Ильич и Андрюша ожидали с нетерпением, с приготовленными ложками, накидывались и съедали в один присест, ничего не оставляя на потом, подскребая подгоревшее на дне.
Можно было пойти завтра в буфет, купить еще яблок, если они там остались, и приготовить другую шарлотку. Но от усталости и бессонницы Татьяне Сергеевне стало наконец все равно.
Ну что ж, если Лопухина каким-то странным образом нашла ее, прислала так уверенно телеграмму, пусть приезжает.
Что ж, пусть.
8
Поезд пришел без опоздания.
Он почему-то прибыл не с той стороны, с какой ждала его Карелина. Она даже сначала не поняла: тот ли это поезд. Сотрясая перрон, прогрохотал потный, в потеках масла паровоз с красными гигантскими колесами, тяжелыми громадами понеслись вагоны, замелькали номера "1", "2", "3"… Четвертый она не успела разглядеть, все перепутала, ждала не в том конце перрона. Она бросилась бежать вдоль еще не остановившегося поезда, но, конечно, не успела добежать и до середины, как вагоны с шипением и лязгом остановились. Вклинился и сбивал со счета вагон-ресторан, ей показались вечностью те секунды, что она бежала мимо него.
Перрон наполнился людьми, она натолкнулась на какого-то солдата в гимнастерке без пояса и с пивной бутылкой в руке, чуть не упала, но только просительно-виновато посмотрела на него. Когда она, задыхаясь, с колотящимся сердцем, добежала наконец до четвертого вагона, с него уже никто не сходил, и проводник со скучающим видом смотрел на буфера.
Лопухиной не было, целовались какие-то старички, носильщики кричали "Сторонись!", какое-то крикливое семейство кого-то встретило, не то приехало само, ничего нельзя было понять, потому что все они старались перекричать друг друга, и только девочка в форме школьницы, с букетом в руках, застенчиво шла позади, забытая всеми. Несимпатичная пара - он стройный, стильно одетый, модный, а она простецкая, некрасивая кубышка - растерянно стояли над чемоданами, поджидая носильщика.
Мужчина обернулся, и у Татьяны Сергеевны ноги приросли к земле: это был Андрей.
- Вы… вы… - оказала некрасивая женщина и закричала ей чуть ли не в самое ухо: - Я Лопухина, я Лопухина! Сашка, помоги, сядьте на чемодан, успокойтесь!.. Ну, не надо же плакать, господи…
Но плакала, кажется, она, а Татьяна Сергеевна смотрела. Подошел носильщик и, склонив голову набок, привычный ко всякому, терпеливо ждал конца представления.
Мальчик, до ужаса похожий на Андрюшку, смущенно стоял переминаясь, - казалось, ему было неловко и не по душе все это.
- Как же вы нашли меня? - удивленно спросила Карелина.
- Я искала вас с сорок пятого года, вы уехали из Свердловска неизвестно куда, я искала через Министерство просвещения, потом я писала…
Но Татьяна Сергеевна плохо слышала то, что она говорила.
- Андрюша, подойди сюда, - сказала она.
- Меня звать Сашкой. Здравствуйте, - корректно, сдерживаясь на виду у людей, сказал паренек. - Я вас представлял совсем другой…
- Вещи к такси понесем? - спросил носильщик; ему никто не ответил, он стал деловито пропускать ремни сквозь ручки чемоданов.
- В каком же ты классе, Саша? - спросила Татьяна Сергеевна.
- В десятом, - баском ответил он, глядя исподлобья, точь-в-точь как Андрей.
- Как же вы доехали? - дрожащим голосом спросила Татьяна Сергеевна. - В вагоне было хорошо, не холодно?
Потом они как-то поехали домой, и приехали, сбежались соседи - бабка Феня, машинист Павел Карпович с женой, - охали, ахали, потом они ушли. Татьяна Сергеевна что-то делала, помогала ставить вещи, снимать пальто, щегольски одетый тоненький мальчик подавал ей воду в чашке с отбитой ручкой. Лопухина же была кругленькая, сбитая, проворная. Руки у нее были крупные и с мороза красные, косы по-деревенски расчесаны с пробором и закручены узлом, она даже говорила, как-то непривычно для слуха "акая".
- Я привезла фотографию, это все, что осталось, - оказала Лопухина, доставая из чемодана потертую любительскую карточку времен войны. Андрей, улыбаясь, исподлобья глядел в аппарат, на нем была ушанка и полушубок, тот, что так нестерпимо отдавал овчиной.
Только теперь Татьяна Сергеевна словно пробудилась, она увидела все и поверила во все - что это правда, что это жизнь.
Она прижала руки к щекам и наконец зарыдала от мучительно горького счастья - за себя, за всех вдов, матерей, дочерей, за все горе их и за все их муки; она понимала, что это ей одной так улыбнулась судьба, а скольким миллионам - нет. Что страшно подумать, как шли и гибли живые люди. Что хотя страдания и будут вечно, но должны же наконец кончиться эти кошмары прошлого, этот анахронизм, это дикарство, это варварство, чтобы Сашке, детям Шубмана, Хабарову, Петрову, Тряпкину довелось уже жить в мире без войн, в мире умном, коммунистически справедливом и совершенном.
Так должно быть, потому что люди идут к настоящему, дети будут счастливее отцов - да будет так на земле. Будьте счастливы, люди!..
