- Это вообще можно, - сказал он. - Пруд есть. Не очень пруд, но ничего. Может, пойдем?
- Правда? - оживились гости.
Все трое поднялись - причем Крабов сразу же снял гимнастерку, - вышли и направились гуськом к пруду.
Впереди шел добродушный невзрачный Савин, за ним выступал, как журавль, начальник милиции в белой майке, с гимнастеркой под мышкой, а прокурор, тяжело сопя, загребая тапочками пыль, сразу отстал, и на него из-под лопухов закурлыкали и зашипели гуси.
Село будто вымерло. С поля лился заманчиво пахнущий сеном раскаленный воздух. Вдоль пустынной улицы виднелись кое-где под плетнями куры, лежавшие в пыли, открывшие пересохшие клювы, да еще одна какая-то древняя-древняя старушка, вся в черном, отрешенно сидела в тени крыльца, опираясь на суковатую палку. Она проводила прохожих тусклым, безучастным взглядом.
- Прудов у нас, правду говоря, три, - говорил Савин. - В двух уток разводим, а третий, нижний, пока пустует. Думаем на будущий год заселить.
- А!..
- Жрут только много утки. Не напасешься.
- Это что же такое? - вдруг насторожившись, спросил Крабов и остановился, вслушиваясь, как охотничий пес.
Откуда-то, из-за куп деревьев, донесся все нарастающий панический крик тысяч народу, какие-то глухие удары, выкрики, скрежет и сплошное "ала-ла-ла-ла…"
- Где? - удивленно спросил Савин.
- Вот - кричат!
- Да утки же, говорю, - верно, кормят на верхнем пруду. Мы уж привыкли, не слышим.
- Так много?
- Двадцать восемь тысяч.
- Фью!
Они вышли на склон и теперь своими глазами увидели огромную огороженную площадь, усеянную, словно пухом из разорванной подушки, белыми живыми точками.
Неизвестно, где кончалась земля и начиналась вода, потому что утки сплошной массой покрывали и берег, и пруд, двигались какими-то концентрическими кругами, а в одном месте, куда, видно было, все стремились и где маячили фигурки работниц, сыпавших что-то из ведер, творилось нечто подобное кипящему котлу.
Кусты под изгородью зашуршали, и вышел хромой человек, неся в обеих руках за лапы, как охотник, с дюжину мертвых уток.
- Что он, зачем он? - подозрительно спросил прокурор.
- Дохнут, окаянные.
- То есть как?
- Да кто их знает. Столько тысяч - которую затопчут или от жары, а то что-нибудь сглотнула. Ведь тут их, почитай, целый город народу, кто-нибудь да и помрет.
- Сторожей много держите? - деловито поинтересовался милиционер.
- Вот этот один, хромой.
- На такое хозяйство? - усомнился Крабов. - А не мало?
- Нет, ничего. Собственно, и ему делать нечего, разве дохлых собирает.
- Скажите, пожалуйста, и не воруют? - недоверчиво покачал головой прокурор, глядя на жиденькую изгородь, которую перешагнул бы и теленок.
- Изгородь слаба, - согласился Савин. - Воровать не воруют, но сами иногда сквозь щели уходят. На нижний пруд - там их трудно взять.
- Списываете или как?
- Зачем? Подожду, пока побольше соберется, тогда мальчишки гонят лодкой. Бывает, живут на воле недели по две, иная жирнее становится, чем на наших харчах.
- Помилуйте, но я не совсем понимаю: ведь так каждый может прийти и забрать? - воскликнул прокурор.
- А кому там они нужны!
- Вы ее сперва поймайте попробуйте, - заметил Крабов.
- Но ночью, скажем, спящую, уж я не знаю, но все-таки…
Было видно, что объяснение Савина его не убедило, и он все косился на изгородь.
На склоне к нижнему пруду негусто росли вишневые деревья, усеянные уже чернеющими ягодами. Дорога шла прямо сквозь вишни; среди них паслись две стреноженные лошади, третья распуталась и бродила, волоча за собой веревку.
Крабов огляделся и остался недоволен:
- А сад у вас совсем скверно охраняется.
- Это не сад, это так, вишни, - беззаботно сказал Савин. - Общественные.
- Как общественные?
- Да они нерентабельны. Как в войну немец вырубил, так уж на этом месте не восстанавливали. На том берегу лучше земля, там новый сад, и дед есть на коне, с палкой, а это так, кое-что отошло, дикое.
Прошли мимо десятка деревьев, косясь на ягоды, наконец прокурор не удержался, нерешительно сорвал одну.
- А ничего, - сообщил он и торопливо сорвал еще две. - Ничего вишня! Крабов, попробуйте.
Начальник милиции, словно нехотя, попробовал.
- Ого, - буркнул он. - У спекулянтов такая идет по гривеннику стакан, а вы говорите - нерентабельно.
- По нашим масштабам, коли учесть сбор, доставку… - улыбнулся управляющий, видя, что гостям хочется вишен и вместе с тем они как будто не решаются. - Да тут можно поискать, вон то дерево неплохое.
- Крабов, идите сюда! - воскликнул Попелюшко, тяжело, как носорог, продираясь сквозь ветки. - Нет, положительно ничего вишня. Удивительно, до чего хороша!
Начальник милиции положил на траву гимнастерку и пошел за ним, оба стали рвать и есть не так чтобы жадно, но довольно споро.
Управляющий, улыбаясь, сорвал одну-другую вишню, морщась, пососал.
- Хороша вишня! - сообщил прокурор с полным ртом, обеими руками (проворно собирая ягоды. - Ах, хороша вишня, м-м… а вот! Нет, вы идите сюда!
За листвой уже виднелась только его желтая соломенная шляпа и шуршали, трещали ветки.
Крабов лакомился молча и обдуманно. Он подтянулся на руках, как ловкий гимнаст, взлетел на ветку, сел в развилку верхом и торопливо принялся огребать самые спелые гроздья с верхушки, точь-в-точь как заправский сорванец-подросток, забравшийся в чужой сад и мечтающий поскорее набить рот, пазуху, карманы, пока сторож спит.
- Ах, что за вишня, какая вишня! - доносился голос прокурора. - Послушайте, Савин!
- Да?
- Я говорю: чем хороша у вас жизнь, так вот этим. М-м, вот где спелые… У вас природа, здоровье, воздух - за него тысячи отдать. Крабов, да где же вы? Идите, ну, идите же скорее сюда!
Начальник милиции тяжело, с треском сверзся на землю, отряхнул руки и галифе.
- Сидишь как проклятый, мечешься как пес… - вдруг зло сказал он.
- Что вы говорите? - переспросил Савин.
- Да ничего… Я говорю: наряды, вызовы, воры, драки, взятки, прописки… Света не видишь. Тьфу!
- Тут тоже хватает, - равнодушно возразил управляющий. - Да и закрутишься, не замечаешь природы этой.
- Ах, хороша вишня, - твердил прокурор. - Ах, хороша!..
- Илья, подкормку что не возил! - вдруг заорал управляющий и исчез за кустами.
Было слышно, как он остановил телегу, принялся ругаться, требуя поворачивать обратно, захватить какого-то Мотьку, что он знать не знает, почему они, мудрецы, полдня ищут в лесу кобылу, а подкормка до сих пор не привезена.
Телега заскрипела, поехала обратно. Савин, красный, сердитый, вернулся, походил вокруг и предложил:
- А может, если хотите, малины?..
- Где малина у вас? - с интересом спросил прокурор.
- У меня в огороде растет немного, детей нет, одни насекомые ее едят.
- Что ж раньше не сказал! - обиделся Крабов, вытирая руки гимнастеркой. - Вишь, сначала кислятиной накормил, Плюшкин.
Управляющий развел руками, улыбнулся.
Все трое опять гуськом пошли по берегу, но быстрее, чем прежде, и теперь впереди шел прокурор, спрашивая: "Куда? Сюда? Сюда?", за ним четко вышагивал Крабов, а управляющий плелся последним.
Они пролезли через дыру в заборе и очутились в дальнем конце огорода Савина. За яблонями виднелась соломенная крыша его избы. Вдоль изгороди сплошным кустарником росла малина - роскошная, густая, но кое-где пополам с крапивой.
- Ах, да хороша малина! - воскликнул прокурор, немедленно забираясь в самую гущу кустов и набирая на шляпу паутины, сухих листьев. - Крабов! Крабов! Нет, это чудо, это не малина, это чудо. Я помню детство… Вот так мы… М-м…
- А вот у меня, знаете… удивительный случай. Это было в войну… Шли мы уже по Эстонии… - начал было рассказывать Крабов с полным ртом.
Но по листве хлестко ударил дождь. Неведомо откуда, когда и как на небе оказались седые низкие тучи, солнце еще не скрывалось, а дождь уже хлынул, залопотал, заиграл, и - недаром парило! - раскатились, один нагоняя другой, разряды грома.
Савин и Крабов бросились под густой вяз, листва которого сразу зашумела, как водопад. Но Попелюшко только глубже нахлобучил шляпу. Он не мог уйти; поправляя мокрые, оползающие очки, он все рвал, отправлял в рот сочные, ни с чем не сравнимые ягоды. Савин и Крабов кричали ему, звали под дерево, а он только отмахивался.
Под вязом же было уютно, как в шалаше; бегали вверх и вниз муравьи.
- Вы славно живете, как при коммунизме, - сказал Крабов. - Общественные вишни, уток не воруют, и малину никто не ест.
- Ну, этого добра у нас есть, - уклончиво отвечал Савин. - Хорош дождичек, на картошку…
- Да, для картошки хорошо… для всего хорошо. Мотоцикл я собирался мыть, а вот теперь и не надо.
- Пьянствуют у нас, вот где бич, - вдруг сказал Савин. - Культура низка. Бьюсь, бьюсь, невыходы на работу, драки, понимаете, вроде вчерашней, счеты всякие личные. Ох, кажется, долго еще с этим жить…
- Мда…
Они постояли молча, наблюдая за прокурором. Сквозь листву просочилась и капнула первая капля.
- А! - махнул рукой начальник милиции и полез под дождь, в мокрые кусты. - У, вот где она свежа!
Чтобы не оставаться одному, управляющий, поеживаясь, тоже вышел, сорвал две-три ягодки, потом разохотился, стал выбирать.
- С того краю заходите, там должна быть ничего!
А прокурор, поливаемый дождем, рвал горстями, спешил, чавкал, он прямо-таки пришел в какое-то исступление; от кисло-сладкого вкуса ягод пробирала дрожь; его спина желтела под мокрой прилипшей рубахой, штанины были в репьях и земле, со шляпы струйками текла вода, а он все пробирался, обжигался о крапиву, бранился, бросался к богатым, щедрым веткам:
- Ах, хороша малина! Ах, хороша!
- Да, может, в дом пойдем? - сказал управляющий, с улыбкой и жалостью глядя на желтую спину прокурора.
- Пойдем, пойдем! Сейчас… Дождь, что называется, пришпарил.
Тут уж не выдержал и прокурор. Теряя тапочки, он тяжело побежал по картошке, а за ним начальник с управляющим.
Они ввалились в сени, хохочущие, толкаясь, как мальчишки; выяснилось, что прокурор бежал с сорванной веткой, которую общипывал на ходу.
- Вот это малина, ну и малина!
Разулись и принялись мыть ноги и сапоги под струйками, бежавшими с крыши на крыльцо.
- Пропала шляпа, теперь тебе жена всыплет, - сказал Крабов злорадно.
- А мы ее высушим, - жалобно сказал Попелюшко. - Вот бумаги понапихаем и высушим.
Савин принес ворох районных газет, стал делать из них ком, но что-то обнаружил и вчитался.
- Что?
- Тьфу ты, - хмыкнул Савин. - Тут меня, оказывается, кроют… а я не читал. За какое это? Позавчерашняя, что ли?
Начальник милиции расхохотался, раскатисто, с кашлем, захлебываясь от смеха:
- Его кроют… ах, ах… а он не читал! Ах, мать честная, его кроют, а он… не читал!
Савин смущенно изучал заметку, моргая глазами.
- И все неправильно, - с обидой заключил он. - Пишут!
Гости вошли в избу.
Сперва была совсем голая - только грубый стол да скамейки - маленькая комнатушка, и, полагая, что это пустая боковушка, гости прошли дальше, но там была узкая промежуточная комната поменьше, без стульев, заваленная мешками, какими-то приборами и пучками овса, пшеницы, трав; они толкнулись еще дальше, но войти не смогли, ибо дальше была только клетушка, вся заполненная двуспальной кроватью, - ею изба кончалась, поэтому им, несколько оконфуженным, пришлось вернуться в первую комнату, принятую за пустую боковушку, но которая, оказывается, была главной и парадной комнатой дома, а также столовой, судя по валявшимся на столе коркам и обгрызенным костям.
Пол давно не подметался, на подоконнике валялись дохлые мухи, и вообще во всем виднелось то унылое запустение, какое способны разводить, кажется, только одни немолодые мужчины без жен.
- Хотите мяса поесть? - спросил хозяин, открывая печь.
В печи оказался примус, на нем большой чугун с каким-то мутным варевом. Гости отказались.
- А то давайте, - радушно предлагал Савин, извлекая из чугуна едва ли не целый бараний бок. - Жена гостит второй месяц у родных, а я, как умею, готовлю себе пропитание: знаете, мясо беру, водой залил, соли туда - и ничего…
- А у вас, я погляжу, рабочие лучше начальства живут, - покачал головой Крабов. - Теснота…
- Рабочие есть и зарабатывают поболее моего, а кроме того, мы строимся, там, по-над балочкой, целая улица, полдома нам достанется, так неохота уж возиться тут, устраиваться. Жену отправил отдыхать, а мне одному просторно.
- Моя жена вечно в городе сидит, - вздохнул Попелюшко. - У тебя детей нет, твоей просто, махнула себе, а ты барана сварил в горшке, обглодал - порядок.
- А у вас много детей?
- Восемь.
- У-у, - промычал Савин.
- Старшие трое в лагере, скоро вернулся.
- Однако силен, бродяга, - сказал Крабов. - У меня двое, и то… Но жена у меня, хлопцы, славная, ах, какая у меня жена! А вот у него - ведьма.
- Ну, допустим! - обиделся прокурор; ему захотелось тоже похвастать женой, и он сказал: - Она у меня красивая, захотела сбросить десять кило - и сбросила, не то что я.
- С такой оравой и тридцать кило сбросишь, - заметил Крабов.
- Детей бы на лето в деревню вывозить, - мечтательно сказал Попелюшко. - Чтобы они на вишни лазили.
Савин, улыбаюсь, встал и открыл окошко. В него влетел свежий воздух с дождевой пылью, вкусный, как вода из колодца. На дворе быстро темнело, только полыхали молнии. Савин пощелкал выключателем.
- Вот же мудрецы - как гроза, выключают свет.
- Может, в этом есть какой-то смысл?
- Какой там смысл! Невежество.
- Однако! - встревожился прокурор. - Как же мы теперь поедем?
Дождь продолжался затяжной, и было ясно, что сумерки, пришедшие с ним, уже не разойдутся, а дороги развезены и затоплены.
- Ночуйте у меня, - предложил Савин.
- У меня завтра суд, - сказал прокурор. - Слушается серьезное дело, мне надо, хоть расшибись.
- А мне к восьми на службу.
- Да всем надо, - сказал Савин. - Меня вон в сельхозотдел вызывают зачем-то.
- Греть будут?
- Наверное…
- Нет, но как же мы поедем?
- Да вы спите у меня, - беззаботно сказал управляющий. - В два часа ночи за мной придет машина, я вас разбужу, и вместе поедем. Учитывая дорогу, к восьми доберемся, а застрянем - скопом вытащим; видите, даже двойная выгода.
И, видя, что гости заколебались, добавил:
- О мотоцикле не беспокойтесь, хлопцы починят, а потом подошлете милиционера.
Крабову очень не улыбалось ехать на мотоцикле ночью, в грязь, по незнакомым дорогам, и он сообразил, что, как начнут биться в колдобинах, коляска под прокурором точно сломается.
- Идет, - сказал он. - Где у тебя сапоги высушить?
Они развесили мокрую одежду на печке. Попелюшко и Крабов легли вдвоем на хозяйскую кровать, и хотя кровать была двухспальная, им было тесно при прокурорской ширине. Савин накинул дождевик и куда-то ушел.
Некоторое время лежали молча. Но каждый затаился, боясь потревожить соседа, и знал, что сосед также не спит, а думает о чем-то. И так они думали, думали…
Вдруг сквозь шорох дождя донесся отчаянный гам, выкрики, скрежет, и опять Крабов вздрогнул, но вспомнил, что это крик утиного народа, что их, наверное, кормят на верхнем пруду, но было странно, почему их кормят в темноте. Вспомнил хромого сторожа и подумал, что охрана никуда не годится, но, раз управляющий так уверен, значит, так можно, и взводы сторожей, так же, как и милиция, здесь не надобны, и это почему-то его оскорбляло.
- Ну тебя к черту, давай валетом, - сказал Крабов и, забрав подушку, перекатился к другой спинке. - Габариты у тебя!
Попелюшко глубоко вздохнул.
- Жена, наверное, с ума сходит… - задумчиво сказал он.
- Моя приучёна, - грубо сказал Крабов. - Семнадцатый год, бедняга, со мной мается, привыкла… Ты знаешь, ведь она у меня эстонка, - зачем-то добавил он.
Затихший было печальный утиный крик возобновился с новой силой. Молния вспыхивала, но уже беззвучно: вероятно, гроза удалялась. Тикали не замеченные прежде ходики. Вдвоем в постели было жарко.
- Вот, послушай, я тебе армянскую загадку задам, - сказал, покряхтывая, Крабов. - Снизу пух, a сверху страх.
- Отстань, - буркнул Попелюшко.
- Прокурор лежит на перине! - с торжеством сообщил Крабов. - А теперь такую: вокруг вода, посредине закон.
- Прокурор купается, - сердито сказал Попелюшко. - А ты дурак.
- А, ты знал, - разочарованно протянул Крабов.
- Вот я тебе про милицию загадаю, - рассердился прокурор.
- Про милицию много анекдотов, неинтересно…
- То-то и помолчал бы.
Помолчав, они заснули, и время от времени прокурор чувствовал, как острые коленки начальника милиции препротивно бьют его в мягкий нежный живот. "И чего бы сучить!" - возмущался он во сне и обижался до слез.
Сквозь сон же он слышал, как приходил Савин, подтягивал гирю на часах, о чем-то озабоченно говорил с Крабовым. И так повторялось много-много раз. Савин приходил, уходил, а у прокурора не было сил проснуться и узнать, в чем дело.
Наконец он почувствовал прохладу и невыразимо сладостную долгожданную свободу. Приоткрыв один глаз, он не обнаружил на кровати соседа. Содрав с Попелюшко одеяло и завернувшись в него, Крабов спал на полу. Прокурор с наслаждением захватил всю кровать руками и ногами и по-настоящему вкусно заснул.
- Ну, вставайте, транспорт пришел, - оказал Савин.
- А ты сам где спал? - кряхтя и морщась от света, спросил Крабов.
- Я не спал, замотался совсем. Тысячу уток погрузили.
- Дня тебе нету.
- День-то я в основном с вами ухлопал, - добродушно сказал Савин. - Тут же звонят с мясокомбината: давай тысячу.
- Завтра бы отвез, - зевнул Крабов.
- Ага, еще другие захватят. Тут ее не то вырастить, тут ее сдать - вот проблема. Комбинат мал, не перерабатывает. А они у меня в сутки едва не машину комбикорма жрут.
Сонные, недовольные друг другом, гости оделись, вышли, поеживаясь, на крыльцо и остановились, пораженные: непогоды и следа не осталось.
Небо было фиолетово-черное, без единого облака, потому что всюду, куда ни глянь, мерцали яркие, объемные звезды, одна поближе, другая подальше, а великолепный Млечный Путь с его неведомыми мирами - уж совсем в невообразимой дали.
И было свежо, бодро, дышалось легко, как в юности. Из тьмы показался огненный глаз, он исчезал за деревьями, блуждал, сопровождаемый лаем собак, раздвоился на два глаза, выскочил совсем рядом и с рокотом мотора остановился перед крыльцом. И было приятно, что это он к ним приехал, что это он их повезет.
- Зоотехник здесь? - спросил Савин.
- Здесь я… - отозвался молоденький женский голос из кабины.
- А сена я полкопешки бросил, - говорил шофер. - Через Полеташку поедем или через Клины?
- Лучше давай через Клины, да не очень гони - мы поспим немного.