Поговорили, вспомнили опять Александровку: ловко она тогда фрицев надула, немец - командир танка чуть не весь вылез из башни, кулаками размахивал от досады! А как отбомбилась полусотками! У этого хваленого "тигра" башню набок вывернуло. Он-то, генерал, не помнит, когда привезла его в Белгород (к тому времени уже без сознания был), а она помнит, как ругалась с бензозаправщиками - не хотели заправлять, и точка. Чужая, мол. И как потом ночью летела с ним до самой Тулы, где его сразу отправили в госпиталь, в операционную…
Вспоминали, посмеивались, а ведь тогда не до смеху было. Странно все-таки на войне получается: умираешь - плачешь от страха; выживешь - сам же потом смеешься над этими страхами.
- Это верно… - задумчиво сказал генерал. - Страх очищается смехом. Больше того, именно смех убивает страх, я в этом не раз убеждался…
Вошел адъютант с подносом. Увидав Ефросиньины старшинские погоны, новенькие ордена на груди, изумленно остановился. Задрожал поднос, опасливо звякнули стаканы.
- Извините, товарищ старшина… Я не хотел вас обидеть, честное слово, не хотел! Нехорошо получилось…
- Да ладно, чего уж там! - рассмеялась Ефросинья. - Не переживайте, лейтенант. Я зла не держу.
За чаем она рассказала, какая у нее после госпиталя неувязка получилась. Вроде бы хорошее дело - отпуск предоставили, а ехать некуда.
- Так чего же ты хочешь? - спросил генерал.
- Хотела было на недельку мужа проведать… Он капитан, комбат, где-то неподалеку воюет на нашем же фронте.
Да вот беда, где он теперь, в каком месте? Адрес-то полевой почты у меня есть…
- Ну это мы сейчас уточним. - Генерал снял трубку и велел адъютанту срочно выяснить, где сейчас дислоцируется стрелковый батальон капитана Вахромеева, полевая почта такая-то. Потом подумал и добавил: - Передайте полковнику Макарову, чтобы через час обеспечил для старшины Просековой хорошую офицерскую шинель. Да, да, сорок шестого размера, рост второй.
Закурив папиросу, генерал, как бы между прочим, объяснил Ефросинье, что ей теперь в свою часть вряд ли удастся вернуться: армия, в которой она служила, переброшена на другой фронт. Собственно, для нее так даже лучше - все-таки муж будет поблизости. Ну а что касается ее служебного назначения, то это не проблема, сразу после отпуска она будет направлена в авиационный полк фронтовой разведки - там такие опытные летчики очень нужны. Если она сама, конечно, не возражает.
Ефросинья слушала, прикидывала: вроде все правильно говорит генерал. Разумно - нечего возразить. А все-таки немножко странно разговор этот выглядит, оказывается, генерал, к которому она попала просто по чистейшей случайности, все может решать с ходу, да еще в таких масштабах… Она прижмурилась и решилась наконец задать вопрос, который давно уже беспокоил ее.
- Товарищ генерал… Вы, конечно, извините, но… хочу спросить: куда это я попала? Ну к вам, в смысле, и, вообще, в этот дом?
Генерал поверх очков посмотрел на нее удивленно:
- Ты что, серьезно не знаешь?
- Не знаю…
- А разве в бюро пропусков тебе не объяснили?
- А я, это самое… - смущенно замялась Ефросинья, - без пропуска прошла.
Она вынуждена была рассказать про свою уловку. Генерал немножко пожурил ее за нарушение порядка, а потом уж объяснил, что попала она, оказывается, к члену Военного совета и что теперь она должна помнить и знать, где находится один из генералов, за спасение которого она заслуженно удостоена ордена Славы II степени.
- Да уж буду знать, - улыбнулась Ефросинья, очень довольная таким оборотом дела.
Неслышно вошел адъютант, замер у порога, чуть вздернув подбородок:
- Докладываю, товарищ генерал. По данным оперативного отдела, стрелковый батальон капитана Вахромеева Николая Фомича вторые сутки находится в окружении в районе Тарнополя. Ведутся упорные бои с целью его выхода к нашим войскам.
Ефросинья обмерла, обмякшей рукой нащупывая на столе стакан с остывшим чаем…
4
Весна шла с юго-запада, а навстречу ей с востока неудержимым гигантским валом - от Черноморского побережья до Полесских болот - катилось наступление трех Украинских фронтов. Шесть советских танковых армий, ринувшихся а прорыв, вихрили на полях мартовский грязный снег, с ходу форсировали многочисленные реки, обходя укрепленные города и опорные пункты. Уже через несколько дней они достигли рубежа Умань, Тарнополь, Проскуров, Волочиск, перерезали железную дорогу Одесса - Львов и вышли на берега Южного Буга. В немецкой обороне зияла трехсоткилометровая брешь, угроза скорого окружения нависла над 6-й полевой и 1-й танковой армиями противника.
Командующий группой армий "Юг" фельдмаршал Манштейн забил тревогу. Специальным приказом оберкомандовермахт потребовал стабилизировать обстановку, ни в коем случае не сдавать Тарнополь, открывавший путь в Карпаты, которые, в случае выхода сюда Красной Армии, буквально разрезали стратегический фронт, разъединяя группы армий "Юг" и "А", Для массированного контрудара спешно развертывались дивизии танкового корпуса СС - последнего крупного резерва ставки Гитлера, только что переброшенного из Франции. На пологих холмах правобережья реки Стрыпа уже ревели сотни танковых моторов, уже ползли на восток, изрыгая пушечный огонь, тупорылые "панцерглокке" .
Обо всем этом, разумеется, не знал капитан Вахромеев, к полночи прорвавшийся со своими ротами к центру Тарнополя, и тем более ничего не знал старшина Савушкин, штурмовая группа которого до рассвета вела рукопашный бой на этажах старинного кирпичного здания.
Совсем рассвело, когда автоматчики Савушкина наконец-то очистили чердак: за печными трубами, за стропилами остервенело, до последнего, огрызалось более десятка немцев - ни один не сдался.
Савушкин подошел к разодранному взрывом чердачному окну, заглянул вниз: разноцветные крыши в сизой утренней испарине, еще темные провалы улиц. Вдохнул сырой воздух - пахло гарью непотухших углей и терпким духом оттаявшей земли, как у таежного костра после ночевки… Этот запах сразу напомнил ему глухариную охоту, когда на первом свету он заливал ночной костер и, махнув за плечо старенький свой дробовик, сторожко прислушиваясь, уходил на токовище.
"А ведь сегодня восьмое марта, мать честная! - неожиданно вспомнил старшина. - Пелагеин праздник… Ребятишки, поди, с вечера подарки ей наготовили, а старшой Андрюха наверняка утром будет шуровать у печного шестка, семейную еду заместо матери готовить. Жаль только, без блинов у них нынче праздник получится, постно, по-скромному… Писали, что муки давно уж нет, ржаные колоски собирают да мороженую картошку прошлогоднюю перекапывают. Эх-ма…"
У него тут тоже "праздник", кажись, намечается. Только рассветет, и жди: немцы начнут швырять "горяченькие блины" вдосталь - с пылу, с жару, - поспевай рот разевай да молитву не забывай. Что ни говори, вылез он, Савушкин, по темноте со своими ребятами на самый пупок: дом-то угловой, слева-справа - улицы, впереди - площадь. Так что со всех сторон первостатейная мишень, вслепую бей - не промахнешься.
Долго ли тут продержишься, если к тому же попрут танки или подойдет "фердинанд" - самоходка, шуранет в лоб по окнам пять-шесть снарядов - и посыпались кирпичи, полетели души на небеса. Чем встречать-то? У него в штурмовой группе всего одна сорокапятка да два ПТР - "пужалки". Чудно, ей-богу: напридавали ему вчера впопыхах "парных средств усиления"! Пару связистов, пару саперов, пару ПТР, пару сорокапяток (одну ночью на мине потеряли). Всего по паре, прямо Ноев ковчег получается!
Зарозовел туман над рекой, вдали за городом выкатилось солнце. На смутно видимой земляной дамбе, ведущей к западной окраине, вспыхнули блестки-зайчики. Савушкин встревоженно пригляделся: что бы это значило? Подозвал молодого паренька-связиста, который всю ночь исправно мотался за ним по этажам и лестницам, таская катушку с проводом и телефонную коробку:
- Зыков! У тебя глаз должон быть зорче, ну-ка, погляди!
Тот прищурился, испуганно выдохнул;
- Танки… товарищ старшина!
Савушкин уже и сам разглядел, что танки: лезут из тумана с другого берега, как тараканы из щели, и конца им, проклятым, не видно…
- Крути телефон - комбата давай!
Вахромеев располагался где-то неподалеку, на соседней улице, а слышно было плохо, будто из глубокого колодца доносился голос.
- Але! Але!! - кричал красный от натуги Савушкин. - Это "Пихта" говорит! "Пихта" говорит!
- Не "Пихта", а "Елка", - раздался спокойный, громкий голос Вахромеева (вот чертов телефон - заработал!).
- Чего, чего?
- Твой позывной, говорю, не "Пихта", а "Елка". Я же вчера тебе трижды повторил, вдалбливал!
- А, черт! - выругался Савушкин (он вечно путал эти позывные). - Одним словом, танки прут! Слышишь?
- Слышу, не кричи. И не паникуй. Держись за штаны.
От этого ехидного, ровного голоса старшина сразу как-то обмяк, даже, пожалуй, застыдился. Помолчал, поглядывая в чердачное окно.
- Я-то за свои держусь, слава богу. А вот вы чего делать будете: они ведь в обход вам идут. Мне отсюда видно.
- Ладно, - сказал Вахромеев. - Насчет танков понял. Сколько их?
Савушкин повернулся к связисту и автоматчикам, стоявшим у окна: сколько там, сосчитали? Так как ответили по-разному (то ли сорок, то ли тридцать пять), то старшина уверенно округлил:
- Около пятидесяти!
- Принято. Теперь доложи свою обстановку.
- У меня в норме, - сказал Савушкин. Назвал потери, упомянул про подбитую, брошенную по дороге пушку, похвалил. своих ребят, приданных "парников-напарников" - тоже (хватко мужики молотили фрицев, задористо - чего там говорить!). - Одно слово, дом взяли, проветрили, сидим туго, как грузди в кадушке. Не выковырнешь.
- Ну-ну, - кашлянула трубка. - "Ерема хвалился, да в берлогу провалился". Слыхал? И вообще, гляди не прокисни в своей кадушке. Готовься к новой прогулке, понял? Задачу я тебе поставлю позднее.
Савушкин, конечно, смекнул, что предстоит новый бросок. Стало быть, наступление наращивается. И правильно, если начали, надо и кончать, надо полностью брать этот самый "фестунг Тарнополь". Вот только как брать без танков? Вчера ни одного ни в батальоне, ни в полку не имелось, а как же сегодня? Ведь за танком или самоходкой на улицах воевать-то куда веселее, чем по-пехотному: вперед грудью, "бронированной" солдатским ватником. Немцы вон соображают, что к чему: танки погнали.
- А "коробочки" будут?
- Не обещаю. А вот борща горяченького а тебе сейчас подброшу, это точно. Встречайте ребят минут через десять.
- И на том спасибо, - кисло усмехнулся Савушкин.
Вместе с телефонистом старшина спустился с чердака, прошелся по этажам, расставляя солдат по окнам с учетом обзора секторов стрельбы - на случай возможной атаки немцев. Велел пособирать по комнатам вороха канцелярской бумаги да выбросить ее к чертовой матери в окна, не то начнется бой - вся вспыхнет, пламенем-пожаром пойдет.
Первый этаж Савушкин сам для себя определил главным в смысле обороны. Ну и при наступлении тоже здесь предстоит накапливаться, отсюда и бросок начинать - не прыгать же со вторых этажей! Петеэровцы со своими "оглоблями" заняли два окна по правой стороне- с видом на боковую улицу, а сержант Бойко, парень богатырского сложения, установил сорокапятку в окне слева (сумели-таки ребята протащить пушку через разломанные двери!).
Большинство солдат, что находились в комнате, спали приткнувшись к стенам: артиллеристы - прямо подле пушечных станин, петеэровцы - у своих ружей, а минеры, те дрыхли, подложив под головы коробки противотанковых мин ("Во дают! - изумился Савушкин. - Надо будет приказать им, чтоб выбросили отсюда свои "погремушки", хотя бы в подвал, что ли. А то, не дай бог, сдетонируют от случайной гранаты или мины - весь дом разнесет…").
Сержант Бойко вытягивал из вещмешка сухой паек, аккуратно раскладывал на подоконнике сало, рыбные консервы, помятую буханку хлеба. Подкинул на ладони ядреную головку чеснока, похвалился:
- Ось дывиться, старшина, якый добрый часник! Мов басурманська дуля. Це мэни вчора одна бабуся позычила, подарувала. Сидайтэ рядом, куштуйтэ.
- Успеется, - отмахнулся Савушкин. - Ты вот что, репа пареная, давай-ка эвакуируйся от окошка. А не то схватишь от немцев настоящую "басурманскую дулю". Вон на дворе-то совсем светло стало.
- Цэ вирно! - согласился артиллерист, сноровисто смел с подоконника съестные припасы прямо на пол, на плащ-палатку, и тут же захрустел, заработал мощными челюстями.
- Ты бы чеснок для борща приберег, - посоветовал старшина. - Сейчас должны нам сюда бачок с борщом доставить, в счет завтрака и обеда. Так что повремени.
- А ничого! - усмехнулся сержант. - Хай нэсуть. Я и борща зьим, и перловку, колы буде, и цей шмалец, и сгущенку. Було б шо исты!
Позвонили из батальона: к ним вышли двое из хозвзвода. Пусть встречает Савушкин, если понадобится, пусть прикроет огнем - мало ли что бывает…
Он разбудил двух автоматчиков, послал их через двор - навстречу, а сам с сержантом Бойко пристроился у крайнего окна: оба стали так, чтобы хорошо просматривалась улица.
Вскоре появились посыльные с борщом - держали за ручки большой алюминиевый бидон, в какие на фермах обычно сливают надоенное молоко. Шли, прижимаясь к стенам домов, почему-то по противоположной стороне улицы и теперь оказались прямо напротив окна. "Вот балбесы! - ругнул их Савушкин. - Надо было раньше, еще вначале, перейти улицу, там безопаснее. А здесь же открывается впереди площадь, а за ней - уже фрицы. Не дай бог, увидят - сразу шуганут из миномета!" Он помахал из окна солдатам: дескать, вернитесь чуток назад, там переходите.
Не заметили… Огляделись и рысью кинулись через улицу. И тут - Савушкин матюкнулся, в сердцах бросил шапку оземь! - гулко застучала длинная пулеметная очередь; один из солдат выпрямился, замертво рухнул, другой, припадая к булыжнику, торопливо пополз назад. А пулемет все бил и бил по бидону, остервенело решетил его, пока на земле не осталась огромная черная лужа, затушеванная легким паром.
Старшина и сержант отшатнулись от окна, оторопело глядели друг на друга и оба ни черта не понимали: пулемет бил из дома Савушкина! Из этой проклятой кирпичной кадушки, на этажах которой они за ночь потеряли семь человек убитыми! И выходит, не дочистили до конца змеиное гнездо…
Пулемет бил из подвала - это было совершенно ясно. Как корил, нещадно материл себя Савушкин за то, что доверился ночью этим лопоухим щупакам-саперам: мы-де проверили, там котельная, там железная дверь намертво, там никого нет, Вот тебе и "никого нет"… Очевидно, самое-то жало "змеиного дома" - в подвале. Бетонные стены и перекрытия, бронированная дверь - чем не дот?
- Ось же поилы борща… 3 перцем, - грустно протянул Бойко. - А шо, старшина, мабуть, вытянем мою гарматку во двор да влупим пару снарядив по цей двери? Бронебойными.
- Много чести гадам! - сказал Савушкин. Он подошел к спавшим саперам, дернул за ногу старшего - тот никак не мог проснуться. Тогда сгреб обоих за воротники шинелей, поставил на ноги: - Ну-ка, очнитесь, архаровцы! Берите свои "пужалки" и - быстро к подвалу!
Через несколько минут сделали то, что надлежало сделать еще ночью: противотанковой миной вырвали железную подвальную дверь. Прежде чем спускаться вниз, подбросили туда еще пару лимонок Ф-1, а для гарантии - несколько автоматных очередей.
Первым в подвал ворвался сержант Бойко, за ним - Савушкин. На полу полутемного бункера (никакой котельной не было!) лежало несколько трупов, и все в офицерской форме без погон. В заношенной, грязной, но офицерской - это не вызывало сомнения.
- Оце дивно… - озадаченно протянул сержант.
Однако самое дивное было впереди: приглядевшись, привыкнув к полумраку, они справа у стены, у пулеметов МГ, нацеленных в бойницы, увидели еще два трупа, как-то нелепо повисших в воздухе. Они были прикованы… Да, были прикованы к пулеметам обыкновенными железными цепями, мелкоячеистыми, негромоздкими цепями, какие примерно вешают на шею дворовым псам. Цепями, которые все-таки непосильно разорвать человеческими руками.
- Тю, халепа! - сдавленно воскликнул гигант Бойко. - Заклепалы кайданами як тых собакив…
Савушкин сумрачно оглядывался: все увиденное до него никак не доходило… Многого он насмотрелся за горькие месяцы войны, но такого и предположить не мог. Своих приковать цепями, оставить на верную смерть… Кто они: уголовники, дезертиры? А ведь, паразиты, прикованные, но стреляли. Значит, даже обреченные на смерть, оставались злобными врагами.
Телефонист Ванюшка Зыков, и здесь не отставший со своей деревянной коробкой, осторожно подергал Савушкина за рукав ватника:
- Товарищ старшина! Там - живой… Тоже прикованный…
Слева в углу оказался закуток, незаметный с первого взгляда, полуотгороженный толстой бетонной стенкой. На тумбе, уронив голову на пулемет, сидел еще один немец, по-видимому, действительно живой - он тихо стонал. Бетонная стенка уберегла его от гранатных взрывов.
Старшина быстро подошел, толкнул пленного дулом автомата, осветил фонариком лицо (Савушкин уже понял, что именно из этого пулемета прогремела недавняя очередь, именно этот прикованный ариец хладнокровно расстрелял солдата-повара: на улицу выходила только эта пулеметная бойница!).
- Хенде хох, мать твою перетак!
Пулеметчик открыл глаза, криво усмехнулся, звякнув цепью: дескать, видишь, рука-то прикована. Савушкин плюнул с досады: спросить бы эту суку, за что он застрелил безоружного парня, да никак невозможно - весь свой немецкий лексикон старшина уже исчерпал.
- Бойко, а ну оторви его.
Нащупав цепь, сержант захлестнул ее в ладонях, натужился, гулко гакнул и, будто древесную чурку расколол, разорвал цепь, Потянул за обрывок, стаскивая пленного с тумбы.
- Веди во двор вшивого арийца! - приказал Савушкин.
На свету его как следует разглядели. Был он щуплым, скорее всего, отощавшим - офицерский френч свободно болтался на плечах. Он неплохо держался: не то чтобы вызывающе, но вполне спокойно, без страха, хотя наверняка отдавал себе отчет в том, что его ожидает.
- Их бин официр. Хир бефиндет зих официрен штрафбатайлон. Дорт! - пленный показал на подвальную дверь.
- Хрен с тобой, что ты офицер, - сказал Савушкин. - Плевать мне на ваш штрафной батальон. Ты мне лучше скажи, падло, зачем застрелил повара? Какая была надобность?
- Ферштее нихт! - немец упорно мотал головой.
Сбоку шагнул Ванюшка Зыков. Засмущался, дергая тонкой шеей, будто брезентовый ремень от телефонной коробки больно резал ему плечо.
- Разрешите, товарищ старшина… Я немецкий в школе учил когда-то. Ну немного знаю… Пятерка у меня была. Может, мне спросить его?
Савушкину не понравилась неуверенность молодого телефониста: краснеет, глазами хлопает, чуть ли не заикается.