Из-за спины немца дочь подавала матери знаки, чтобы не перечила непрошеным гостям:
- Отойди, мать, застрелит он тебя…
Выйдя за калитку, бабушка смотрела, как текли по улице чужеземные войска: огромные пушки, грохочу^щие танки. Пыль, смех солдат, звуки губных гармошек, тучи войск, как тучи саранчи… С горя бабушка ушла в опустевший осенний огород и долго сидела там на бревнышке, не желая возвращаться в дом, занятый чужеземцами. Невыразимое страдание застыло в ее глазах, вдруг потускневших, словно в них угасал жизненный свет…
4
Офицеру понравилась большая светлая комната, через которую был вход в спальню бабушки. Нужно было завесить этот ход тяжелым ковром.
Немец принялся оборудовать жилье в своем вкусе. Он приказал денщику выбросить на кухню черную тарелку репродуктора, старинные фотокарточки в рамках, портрет Льва Толстого в длинной холщовой рубахе, босиком. Эта простенькая литография много лет хранилась в доме бабушки Аграфены. Лев Толстой как бы стал членом их семьи, всегда присутствовал на семейных сборах в час обеда или за вечерним чаем. Снимая со стены портрет Толстого, денщик порвал его. Так и валялись в угольном ящике рядом два дорогих сердцу бабушки старика - ее покойный дед в пожарной каске да Лев Толстой.
Офицер велел вынести хозяйскую швейную машину, сгреб ногами домотканые русские половики и приказал вышвырнуть их вон. Сияли со стены и старинную картину, засиженную мухами: "Отступление Наполеона из Москвы". Офицер усмотрел в картинке и неуместный намек.
Дубовый резной буфет не тронули: под стеклом была приличная посуда и серебряные ложки. Этим можно воспользоваться. Не снял он и тюлевые занавески с окон: они придавали уют.
Вместо бабушкиных фотокарточек офицер развесил свои. Это были открытки с изображением девиц в набедренных повязках и без них. Рядом он поместил большую фотографию породистой немки с тройным подбородком и высокой модной прической. Веером разместились фотографии самого офицера, снятого то в Париже на фоне Эйфелевой башни, то в Испании на берегу Средиземного моря, то в римском ресторане среди таких же, как сам, молодых офицеров, весело уплетавших полуметровые итальянские макароны. Судя по всему, фотографии должны свидетельствовать, что, несмотря на молодость, офицер успел объездить полмира и побывать почти во всех покоренных странах.
Офицер занимался убранством комнаты самолично. Он вконец загонял денщика, требуя подать то молоток, то гвозди. Бедняга солдат вспотел, но принужден был вытягиваться перед своим господином, потому что тот ругал его и то выгонял из комнаты, то снова требовал к себе.
- Черт бы побрал этих мерзавцев танкистов, - жаловался денщику офицер, - вечно они захватывают лучшие дома, а тебе оставляют одни сараи… Ладно, не будем огорчаться, Макс. Мы с тобой и в этом русском "дворце" сумеем создать удобства.
Собачонка лежала на диване и круглыми, на выкате, блестящими глазами следила, как ее хозяин располагал на стене фотографии, как суетился денщик Макс.
Наконец работа была закончена, и офицер без кителя, с полотенцем на плече, насвистывая, принялся настраивать радиоприемник. Сначала слышался треск, взрывы джазовой музыки, бормотание нерусской речи. И вдруг грянула бравурная маршевая мелодия. Хор мужских голосов ворвался в комнату:
Ха-ха-ха,
Ха-ха-ха,
Это будет веселая война…
Вот чего не хватало! Теперь, в громе гитлеровского марша, русский дом превратился вполне в немецкий. Офицер усилил звук и, ликуя, подпевал:
…Германия велика и прекрасна.
Скоро она раскинется
От Ледовитого океана до Средиземного моря.
Будут у нас белые медведи на севере
И апельсины на юге,
Ха-ха-ха,
Это будет веселая война…
Пока денщик стелил на полу болгарский ковер, офицер открыл чемодан и принялся вынимать и раскладывать возле зеркала мелкие и, по всему судя, любимые вещицы: коробочку с розовой пудрой, французский одеколон в хрустальном флаконе, принадлежности для маникюра из Бельгии, щеточку для усов, которых еще не было.
- Макс, где вода? Подогрей быстро! - покрикивал он через плечо.
Дочь бабушки Аграфены с болью смотрела на портреты, выброшенные в угольный ящик. Она боялась, как бы не увидела мать, поспешно вынула их оттуда и спрятала в чулане.
Гитлеровцы хозяйничали в доме полновластно. На кухонном столе горела спиртовка. Денщик подкладывал под нее сухой спирт, похожий на кусочки сахара. Он подогревал воду в никелированном бабушкином кофейнике. Наконец он доложил:
- Вода готова, господин обер-цугфюрер!
Офицер вышел на кухню, длинный, узкоплечий, этакая белокурая бестия в подтяжках. Он стал мыться до пояса под умывальником. Денщик поливал из кувшина и не мог угодить: то вода холодная, то не так поливал. Наконец офицер залепил денщику пощечину мокрой рукой. Тот вытянулся в струнку, виновато моргая глазами, и стал поливать аккуратнее. Под конец он махровым полотенцем обернул спину офицера и стал делать массаж.
5
Когда бабушка Аграфена вернулась из садика в дом, она не узнала своей большой комнаты, принявшей незнакомый вид. Все ее вещи были выброшены на веранду. В углу валялись скомканные, милые ее сердцу деревенские половики. Когда-то она собирала их по клочку, словно по перышку, ткала, любуясь радужной расцветкой, точно не полотно, а жар-птица рождалась у нее в руках.
Бабушка хотела пройти к себе в спальню через большую комнату, как ходила всю жизнь, но едва перешагнула порог, на нее бросилась собачка. Оскалив острые зубы, она злобно рычала, не пуская хозяйку в комнату.
Офицер сидел перед зеркалом и, смотрясь в него, чистил пилочкой ногти. В нательной рубашке он выглядел совсем мальчиком. Видно было по всему, что ему нравится тот уют, который он сам себе создал. Заметив бабушку в дверях, он дружелюбным жестом указал на свободный стул:
- Битте, зетцен зи зихь.
Бабушка Аграфена молча смотрела на немца. Тогда он весело подмигнул ей и сказал:
- Русь пук-пук!
Видя, что она не понимает, немец вынул из кармана зажигалку в форме игрушечного пистолета, приставил себе к виску, сказал: "Пук!" - и нажал курок. Над пистолетиком вспыхнул голубой огонек, и офицер рассмеялся, довольный, что так ловко втолковал свою мысль русской старухе. Прикурив, он спрятал зажигалку в карман.
Бабушка продолжала молчать, устало опершись о палку. Дочь Мария, боясь, как бы не вышло скандала, увела ее в спальню, горячо шепча и умоляя оставить в покое непрошеных гостей.
- Ведь они по-русски не понимают, - объясняла она матери. - Пырнет кинжалом или задушит… Вчера, сказывают, на Пятницкой мужчину штыком закололи: корову свою не отдавал, а в Ленинском сквере пионера повесили - звезду на шапке носил.
Пока женщины шептались за перегородкой, офицер в своей комнате громко говорил денщику:
- Макс, скажи этим русским фрау, пусть меня не боятся. Я их не трону. Но ты знаешь, как я люблю экзотику. Пусть они напекут мне блинов. Настоящих русских блинов, ты понял меня, Макс?
Грохая сапожищами на железных подковах, денщик пришел в спальню.
- Матка, ди русише пфаннкухен, - сказал он Марин и добавил строже: - Шнель, бистро!
- Чего ему? - сердито спросила бабушка, но дочь сама не понимала.
- Гам-гам. - Немец покружил пальцем по ладони и неожиданно зашипел: - Пш-ш-ш… Русише пфаннкухен, гам-гам…
Женщины никак не могли понять, и тогда денщик оборвал кусок газеты кружком, положил его на ладонь и опять зашипел:
- Пш-ш-ш-ш…
- Никак блинов просит, - сказала Мария.
- Козла ему вонючего, - отозвалась бабушка, хмуро глядя на гитлеровца. - Ну, чего уставился, ровно бык? Нет у нас муки, всю поели, - и, подражая немцу, объяснила: - гам-гам…
Денщик стал сердиться, он ткнул в бабушку пальцем и сказал:
- Матка ни гут!
- Ладно, мать, поставлю им блины, пускай жрут… В чулане осталось немного муки. - И Мария повела немца в кухню узким проходом за печкой.
6
Освеженный после умывания и бритья, в ожидании русских блинов офицер окончательно повеселел. Он приказал денщику позвать дочь хозяйки, а сам стал переодеваться. Женщина вошла и смутилась, хотела уйти, но он остановил. Заправляя рубашку в брюки, он одной рукой застегивал ширинку, другой указал на стул.
- Битте… Зетцен зи зихь.
Подчиняясь повелительному жесту, женщина боязливо присела на край стула. Офицер взял из красивой заморской коробки шоколадную конфету, аккуратно разрезал ее на две части, положил на блюдце и преподнес хозяйке. Она сидела, тревожно переводя взгляд с конфеты на немца, не зная, что должна делать. Решив, что русская фрау стесняется принять подарок, офицер взял с блюдца обе половинки и положил ей в руку, объяснив:
- Этот цукер фрау, этот цукер гроссмуттер. - И поднял палец в знак того, чтобы она не спутала, какая часть полагается ей и какая бабушке.
Денщик помог своему господину застегнуть подтяжки и надеть китель.
Офицер надел высокую фуражку, подошел к зеркалу и полюбовался своим отражением. Чувствовалось, что военная форма делала его счастливым. Не спеша он прошелся по комнате, взял из круглой пачки с надписью: "Глория. Будапешт" кружочек печенья, откусил и остальное отдал собачке, она заплясала на задних лапках, прося еще.
Мария с ужасом поглядывала на револьвер, висевший на спинке стула. Улучив момент, она попыталась подняться, но немец прижал ее ладонью к месту. У него явилась потребность говорить, и, значит, фрау должна слушать.
Начал он с того, что представился, ткнул себя пальцем в грудь и объяснил:
- Ихь бин дойче официр… Имья есть Рудольф… Руди…
Прохаживаясь с заложенными за спину руками по ковру, он говорил, что русская фрау может сидеть в его присутствии, хотя русские обязаны вставать, когда с ними говорит немецкий офицер. Он делает исключение для русской фрау: слава богу, Рудольф Карл фон Геллерфорт не какой-нибудь зверь, а сын достойных родителей. Может быть, фрау удивлена, почему он призван в армию раньше срока. Это объяснить просто: по личному распоряжению фюрера!.. О, если бы могла русская фрау видеть, как лопались от зависти его ровесники по отряду "Гитлерюгенд", когда сам божественный фюрер, принимая парад юных тевтонов, остановился именно перед ним, Руди Карлом фон Геллерфортом, пожал ему руку и даже потрепал по щеке… Такое счастье может быть раз в сто лет: сам великий Адольф Гитлер потрепал его по щеке… Пусть фрау поверит, что взрослые немцы, присутствовавшие на параде, потом целовали его один за другим вот в эту щеку!
Офицер говорил на чистейшем немецком языке, совершенно не заботясь о том, понимает его русская фрау или нет. Он говорил для себя и, прохаживаясь мимо зеркала, любовался своим отражением.
Женщина слушала его и не понимала ни слова. Точно пленница, сидела на стуле, покорно сложив на коленях руки. Она чувствовала, что конфета немца тает в руке, и не знала, что с ней делать.
Собачка, лежа на диване, тоже слушала своего хозяина. Когда он прошел мимо, она вскочила, запросилась на руки. Но он лишь погладил ее и продолжал свою "лекцию":
- Земля полна лишними людьми. О, если бы можно было сманить их в могилу легендой о вечной жизни! - так сказал бессмертный Ницше… Мы, германцы, уничтожим все живое, сопротивляющееся нам…
Денщик пек блины на кухне, и оттуда доносился аромат поджаренного сала и свежего теста. Руди поглядывал на кухню и потирал руки в предвкушении необыкновенного завтрака.
На Руди одобрительно смотрели со степы девицы, дородная немка с тройным подбородком и сам доктор Геббельс. Гитлер же с таким восторгом слушал своего воспитанника, что, казалось, вылезал из чугунной рамки, шевеля черными усиками: "Молодец, Руди! Нагоняй на них страху…"
Слушать немца становилось невыносимо, но и уходить было страшно. Женщина не чаяла, когда отпустит ее "лектор". Но тот, словно нарочно, поднимал палец кверху, чтобы фрау сидела спокойно и слушала.
- Русский народ, будучи завоеванным, только выиграет, ибо озарится светом великой германской культуры… Что же касается фрау, то она будет в прямом выигрыше, так как он, Руди, получив имение в России, возьмет ее к себе. И фрау научится вести хозяйство на высшем немецком уровне.
7
Пока немец разговаривал с Марией, бабушка Аграфена сидела в своей полутемной спаленке и грустно смотрела в окно на низкие облака, тревожно летящие над городом. Сколько она прожила на свете, никогда не думала, что враг может явиться к ней в дом. Но так случилось: враг пришел и творит беззаконие…
Бабушка тяжело поднялась и без спросу вошла в залу. Не обращая внимания на Руди, точно его и не было здесь, она усталым голосом обратилась к дочери:
- Ты кур сегодня кормила аль опять забыла?..
Дочь испуганными глазами показывала на немца, но бабушка повторила строго:
- Чего моргаешь? Иди… Дело на безделье менять не следует. - И пошла вон из комнаты, сердито стуча клюкою.
Виновато улыбнувшись немцу, дочь поднялась с места. Она была рада отвязаться от постылого "лектора" и тихонько, боком, вышла из комнаты, с облегчением закрыв за собой дверь.
Оставшись один, офицер стал играть с собачкой. Он совал ей в рот палец, а Микки - так звали собачку, - завалившись на спину и ударяя лапками по его руке, делала вид, что грызет палец, урчала, слегка покусывала, а потом разлеглась, чтобы хозяин почесал ей живот. Немец стал щекотать ей грудку и увлекся, смеясь, хватал ее то за ухо, то за лапы. Оба они резвились, как дети.
Вошел денщик Макс и весело козырнул:
- Блины готовы, господин обер-цугфюрер!
Офицер вымыл руки и, веселый, уселся за стол, заткнул за ворот кителя накрахмаленную салфетку.
Денщик бегом внес шипящий на сковородке блин, вилкой переложил его на тарелку и помчался в кухню за другими.
- Макс! Я ем русские блины… Напишу сестренкам, они лопнут от зависти… Как думаешь, лопнут?
- Не могу знать, господин обер-цугфюрер.
- Знаешь, знаешь, каналья! Конечно же лопнут!
Бабушка Аграфена не находила себе места. Нахальные постояльцы установили в ее доме свой порядок. Разум бабушки не мог вместить всю несправедливость совершившегося: мало того, что захватчики пришли в ее страну и рассыпали, разбросали ее большую семью, и теперь бесчинствуют здесь. Печальная, прошлась она по двору, заглянула в курятник и удивилась: куры даже не притронулись к еде, забились в дальний угол и притихли от страха.
"…Что же случилось с белым светом? Зять в первую мировую войну вернулся увечный - разрывная пуля угодила в нижнюю челюсть, и его трудно было спасти. Зять с уважением рассказывал, как немецкие санитары нашли его на поле боя, тяжело раненного, доставили в госпиталь. Там его долго лечили, вернули к жизни и обменяли на своего пленного из России… Значит, неплохой был народ германцы-то. Почему же теперь они даже ребятишек не щадят, колют штыками стариков?.." - так думала бабушка Аграфена, сидя в одиночестве на бревнышке во дворе. Думала и не могла найти ответа… Озябнув, она вернулась в дом.
Денщик-немец хлопотал возле походной спиртовой плитки, гремел бабушкиными сковородками и тарелками. Дверь в комнату офицера была распахнута, а сам он, сидя за столом, с аппетитом уплетал блины. Перед ним стояла бутылка французского вина. Время от времени он подливал его в рюмку и отпивал по глоточку.
Увидев бабушку, офицер, жуя, весело приветствовал ее:
- Корош! Русише блина аллее гут!.. Битте.
- Ешь, будь ты неладный… Последнюю муку забрал…
- Блина гут… Кусно!
- Чужое всегда вкусно, - сказала бабушка, глядя, с какой жадностью ест блины немчик. И по странному свойству русского женского сердца где-то в глубине души ощутила бабушка чувство, похожее на жалость к этому, как ей казалось, детенку. Тоже, поди, не по своей воле погнали… Вон какой худенький да узкоплечий, а дали ему леворверт - и стал разбойник разбойником. Разве можно давать дитю в руки оружие, дескать, иди и поиграй в смертушку…
Тяжело опершись на палку, бабушка рассматривала оголенных девиц на стене, горестно качала головой, а потом указала палкой на одну, совсем голую, и спросила:
- Это что же, по-твоему, культур?
- Я-я! - живо отозвался немец, аппетитно макая блин в сметану.
- Кто же тебя послал в Россию людей убивать? - спросила бабушка. - Своей земли у вас мало али живете бедно? Как же так можно - бонбы кидать на мирные дома, детишек губить?
Не зная, о чем бормочет русская старуха, офицер решил, что она благодарит его за свою половинку конфеты, и покровительственно проговорил, жуя и улыбаясь;
- Битте, битте…
- Гитлер велел тебе грабить или ты сам?
При упоминании имени Гитлера офицер воскликнул:
- Адольф Гитлер! Фюрер!
- Так, так… Фюлер, значит… Кто же он, фюлер твой, православный или тоже ерманец? Зачем он людей приказал убивать?
Немец подумал, что бабушка интересуется его особой, и представился:
- Имья есть Руди… Рудольф. - И он стал рассказывать бабушке, что живет в пригороде под Берлином, что его старший брат - офицер генерального штаба и сейчас находится в Норвегии. Есть четыре сестры. У отца три мыльные фабрики.
Из всего, о чем лопотал немец, бабушка поняла одно-единственное слово: "Руди".
- Это ты, выходит, Рудик?.. Ну, а мать у тебя есть? Кто тебя родил? Матка есть?
- Я-я! - обрадованно воскликнул офицер и указал на фотографию дородной немки с тремя подбородками. - Майне муттер!