Книга "Юность командиров" - это повесть о молодых людях, вернувшихся с войны и направленных в военное училище. Герои ее - сержанты, младшие офицеры, рано познавшие цену жизни, цену товарищеской помощи в трудную минуту, - люди с обостренным чувством справедливости.
Содержание:
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ - ЕЩЕ НЕ СМОЛКЛИ ПУШКИ 1
ЧАСТЬ ВТОРАЯ - В МИРНЫЕ ДНИ 16
26 - Вместо эпилога 53
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ЕЩЕ НЕ СМОЛКЛИ ПУШКИ
1
Они медленно шли по улице. Снег летел в свете одиноких фонарей, сыпался с крыш; возле темных подъездов намело свежие сугробы. Во всем квартале было белым-бело, и вокруг - ни одного прохожего, как в глухую пору зимней ночи. А было уже утро. Было пять часов утра нового, народившегося года. Но им обоим казалось, что не кончился еще вчерашний вечер с его огнями, густым снегом на воротниках, движением и сутолокой на трамвайных остановках. Просто сейчас по пустынным улицам спящего города мела, стучала в заборы и ставни прошлогодняя метелица. Она началась в старом году и не кончилась в новом.
А они шли и шли мимо дымящихся сугробов, мимо заметенных подъездов. Время утратило свой смысл. Оно остановилось вчера.
И вдруг в глубине улицы показался трамвай. Этот вагон, пустой, одинокий, тихо полз, пробиваясь в снежной мгле. Трамвай напомнил о времени. Оно сдвинулось.
- Подождите, куда мы пришли? Ах да, Октябрьская! Смотрите, мы дошли до Октябрьской. Хватит. Я сейчас упаду в снег от усталости.
Валя решительно остановилась, опустив подбородок в мех воротника, задумчиво поглядела на мутные в метели огни трамвая. От дыхания мех возле губ ее заиндевел, заиндевели кончики ресниц, и Алексей увидел: они смерзлись. Он проговорил:
- Кажется, утро…
- А трамвай такой унылый, усталый, как мы с вами, - сказала Валя и засмеялась. - После праздника всегда чего-то жалко. Вот и у вас почему-то грустное лицо.
Он ответил, глядя на приближающиеся из метели огни:
- Я четыре года не ездил на трамвае. Я хотел бы вспомнить, как это делается. Честное слово.
В самом деле, за две недели пребывания в артиллерийском училище в тыловом городе Алексей мало освоился с мирной жизнью, он был изумлен тишиной, он был переполнен ею. Его умиляли отдаленные трамвайные звонки, свет в окнах, снежное безмолвие зимних вечеров, дворники у ворот (совсем как до войны), лай собак - все-все, что давно было полузабыто. Когда же он один шел по улице, то невольно думал: "Вон там, на углу, - хорошая противотанковая позиция, виден перекресток, вон в том домике с башней может быть пулеметная точка, простреливается улица". Все это привычно и прочно еще жило в нем.
…Первый раз за четыре года ему пришлось встречать Новый год не в землянке с одним мерзлым окошком в синь ночи, не на марше, трясясь на передке противотанкового орудия, не с фронтовыми ста граммами, привезенными под праздник старшиной прямо на огневую, а в глубоком тылу, в незнакомой компании, в которую бог весть как вошел Борис, однополчанин Алексея, встречать Новый год и удивляться судьбе: очень непривычно было это неожиданное мирное веселье после того, как все довоенное будто кануло в бездну лет.
Здесь, в этой студенческой компании, Алексей мало пил и не пьянел - было ему неспокойно и не хватало чего-то обыкновенного, простого, ясного. Он увидел, вернее, обратил на Валю внимание во время танцев, когда Борис первый с рыцарским поклоном пригласил ее и она пошла с ним, чуть покачиваясь на высоких каблуках, что-то смело и быстро говоря ему, ее глаза заблестели улыбкой; и Алексей почему-то также заметил: то, что она танцевала с Борисом, было неприятно хозяйке дома Майе Невской, худенькой, с темными, как ночная вода, глазами; она следила за Борисом с беспокойством и ожиданием.
Танец кончился; смеясь и разговаривая, они сели на диван. Валя как бы случайно скользнула по лицу Алексея вопросительным взглядом, и он услышал ее голос:
- А кто он? Этот, весь в орденах?
- Андрей Болконский в байроническом плаще, - не задумываясь, ответил Борис и весело подмигнул в его сторону.
Услышав это, Алексей сначала подумал, что говорили не о нем, но сейчас же понял, что говорили именно о нем: она смотрела на него. Тогда он подошел к Вале, сказал, преодолевая стеснительность:
- Простите, этот остряк знает мое имя около трех лет.
- Он всегда прав, Валенька, - преувеличенно серьезно произнес Борис и отошел к Майе Невской.
- Вот как? - Она подняла глаза, и Алексей увидел, как ее маленькое ухо с нежной мочкой залилось румянцем. Она движением головы откинула светлые волосы со лба и с шутливым видом протянула руку: - Меня зовут Валя. Фамилия моя - Мельниченко. Только к вашему комбату Мельниченко я никакого отношения не имею. Об этом Борис уже спрашивал.
- Но я и теперь не знаю, кто вы.
- Кто я? Я - вольная синица, что море подожгла. - Она тотчас встала, спросила, глядя ему в глаза: - Вы, конечно, танцевать не умеете?
- Научите, - ответил он.
Когда глубокой ночью расходились от Майи Невской и долго со смехом толкались в тесной передней, разбирая пальто, галоши, боты, оказалось, что Валино пальто висит под шинелью Алексея, и он, не спрашивая разрешения, помог ей одеться, сказав:
- Я вас провожу. Можно?
- Попробуйте, - ответила она с удивлением, однако подумала и, натягивая перчатку, добавила: - Что же, проводите, если вы такой храбрый…
И вот теперь он провожал ее, и совершенно одни среди снегопада стояли они на трамвайной остановке - за незначительными словами скрывалось любопытство.
- Так сядем? - спросила она. - Или потопаем пешком?
- А вы? Хотите пешком?
- Нет, лучше доедем до Лесной. Устала очень. Вот возьму сейчас и сяду в сугроб и буду сидеть, пока трамвай подойдет…
- Пожалуйста, - сказал Алексей.
Они сели в трамвай. Вагон был пустой и холодный, морозно светились мохнатые, заиндевевшие стекла, кое-где к ним были прилеплены использованные билетики - следы вчерашней новогодней сутолоки. Старик кондуктор, в перепоясанном тулупе, в валенках с галошами, спал, уткнув нос в поднятый воротник, изредка поеживаясь, заспанно бормотал наугад "Парк культуры" и снова втягивал голову в мех. Все в вагоне скрипело от мороза, сиденья были ледяными.
Валя подобрала вокруг ног пальто, сказала:
- Конечно, за билеты платить не будем. Поедем "зайцами". Тем более кондуктор видит новогодние сны!
Одни в этом пустом трамвае, они сидели напротив и так близко друг от друга, что шинель Алексея задевала Валины колени. Валя вздохнула, потерла перчаткой скрипучий иней окна, подышала; пар ее дыхания пополз по стеклу, коснулся лица Алексея - чуточку повеяло теплом. Валя протерла "глазок": в нем редко проплывали мутные пятна фонарей. Потом отряхнула перчатку о колени и, выпрямившись, подняла близкие глаза, спросила серьезно:
- Вы что-нибудь сейчас вспомнили?
- Что я вспомнил? - проговорил Алексей, в упор встретив ее взгляд. - Одну разведку. И Новый год под Житомиром, вернее - под хутором Макаровым. Нас, двоих артиллеристов, тогда взяли в поиск…
- И что же было дальше?
- Мы благополучно прошли нейтралку, подползли к немецким траншеям. Когда ползли по нейтралке - ни одной ракеты. Ни выстрела. Спрыгнули в немецкую траншею - везде пусто, тихо. Только огоньки видны сквозь снег, и кажется: где-то поют. У немцев, оказывается, сочельник. Подошли к крайнему блиндажу. Ни одного часового. Из трубы искры летят. Заглянули в окошко - видим: на столе картонная елка, на ней свечи, пятеро немцев сидят вокруг и поют. Мы поставили сержанта часовым у блиндажа и сразу вошли в маскхалатах, с автоматами. Все в снегу - просто привидения. Немцы увидели нас, разинули рты и замолчали. Смотрят на нас и ничего не могут понять. В общем, видим: самый старший в блиндаже - обер-лейтенант, и, конечно, командуем: "Оружие сдать! Идти за нами!.." И тут обер-лейтенант опомнился: "Это русские!" - и за парабеллум. Один из нас ударил его гранатой по голове, и он упал. В эту минуту мы испугались одного - за жизнь обер-лейтенанта, он был ценным "языком".
- А что вы сделали с остальными? - спросила Валя.
- Когда обер-лейтенант упал, остальные немцы открыли огонь. Обер-лейтенант был самым крайним к нам. Мы подхватили его и - в траншею. Вот и все.
- А немцы?
- Когда мы отошли метров на пятьдесят, у них поднялся шум, вслед нам стали бить пулеметы, но вслепую - метель была страшная…
Трамвай катился по улицам, мерзло визжали колеса; Валя наклонилась к протертому "глазку", который уже весь густо налился холодной синью: то ли светало, то ли перестал снег, и луна засияла над городом.
- Ну вот, проехали две лишние остановки, - внезапно сказала Валя. - Слезаем.
Они вышли на углу возле аптеки с темными окнами. На хрустящем голубоватом снегу сразу увидели свои тени и длинные тени тополей. Было необычайно тихо, так бывает только после снегопада. Накаленная холодом высокая январская луна стояла над городом в чистом, студеном небе, и вся пустынная улица, заваленная сугробами, была видна из конца в конец.
Валя медленно шла, глядя себе под ноги, иногда сдергивала с пальцев перчатки, затем снова натягивала их.
- Как вы просто говорили о войне, - сказала она. - Ужасно ведь это…
Они шли по лунным глухим переулкам, мимо залепленных свежим снегом домов. Валя сказала в воротник:
- Что же вы молчите?
- Слушаю, - грустно ответил Алексей. - Слушаю скрип снега… Весь город спит… А мы с вами не спим. Тишина во всем мире.
- Возьмите меня под руку, - неуверенно проговорила Валя. - Видите, сугробы?
Он взял Валю под руку и почувствовал ее дрожь.
- Вам холодно?
- Нет.
Он сейчас же снял свои перчатки.
- Наденьте, они меховые. Вам будет теплей. А то сначала замерзают руки, потом замерзаешь весь. Я знаю.
- А как же вы?
- Я привык. Честное слово.
- Хорошо, давайте ваши перчатки, - не сразу сказала она. - А вы подержите мои.
Он со странным чувством взял ее перчатки, усмехнулся, сунул в карман.
- Очень маленькие перчатки у вас…
Они миновали мост над железной дорогой - здесь дуло пронзительным холодом; далекие огни вокзала дрожали в розоватом пару. Потом опять лунные синие сугробы, опять нежный скрип снега под Валиными ботами.
Неожиданно Валя остановилась.
- Мы пришли.
Они стояли перед огромным домом без огней; над подъездом - эмалированная дощечка с номерами квартир; единственная здесь лампочка светила в фиолетовом кругу.
- Возьмите свои фронтовые перчатки. Спасибо.
Алексей, хмурясь, тихо и ненужно спросил, разглядывая эмалированную дощечку над подъездом:
- Это ваш дом?
- Да. А вы что - не верите?
- Валя, - полусерьезно проговорил Алексей, - у вас очень несчастливый номер дома - тринадцатый.
Она протянула руку, спросила с любопытством:
- Серьезно? Вы суеверны?
- Почти, - он осторожно пожал ее узкую руку. - До свидания.
Валя вошла в черный подъезд. Гулко хлопнула дверь парадного, разметая снежинки на тротуаре. Простучали боты в глубине лестницы - и наступила непроницаемая тишина зимней ночи.
2
Минут через десять он уже шагал по синим теням домов, мимо мохнатых от инея заборов; снег под сапогами визжал так, что, казалось, слышно было за целый квартал. "Что ж, с Новым годом тебя! - говорил он сам себе. - С Новым годом!"
В последнем переулке, который сворачивал к училищу, он услышал позади себя торопливый и звучный хруст шагов, насвистывание - и оглянулся, сразу узнав по этому насвистыванию Бориса. Тот шел своей гибкой, скользящей походкой, в избытке чувств похлопывая рукой по фонарным столбам, словно желая нарушить покой спящего после праздника города, и первый окликнул Алексея, обрадованный:
- Алешка, ты? Подожди-ка! Так и знал, что тебя встречу. Все дороги, черт возьми, теперь ведут в училище!
На углу Борис догнал его; был он весел, возбужден и, как бы намекая на что-то, вприщур глядел на Алексея; новая шинель была расстегнута на все пуговицы, белые ровные зубы светились, открытые улыбкой.
- Слушай, ты куда таинственно исчез с Валей? Проводил?
- Да.
- Ну и как?
- А что может быть "как"?
- Все ясно, закуривай! Нечего торопиться. Все дрыхнут в училище. Вот шел и думал: теперь на всю жизнь офицерами, - наверно, судьба! Что ж, кончим училище - лет через пятнадцать встретимся полковниками где-нибудь на глухом полустанке: "Здорово, друг Алешка…" Фу черт, страшно жарко!
Он оживленно откинул полу шинели, извлек из кармана коробку папирос.
- Вчера покупал у мальчишки возле кино. "Дяденька, купите "Казбек" с разбегу!" Давно папирос но курил! Помнишь: "Эх, махорочка-махорка, породнились мы с тобой!" Нет, жаль, праздник проходит так быстро! Тебе понравилась Майя?
- Видимо, добрая. Не ошибся?
- Насчет доброты не знаю. - Борис, чиркая зажигалкой, сдвинул брови. - Глупо! Огрубели, что ли? В общем, сморозил глупость! Вырос уже, чтобы целоваться под фонарями. Огрубел, огрубел!.. А какова Валя, а? Вообще, Алешка, ты произвел впечатление!
- Чем же?
- Сам знаешь!
Месяц назад они были в ветреных, лесистых Карпатах, за тысячи километров отсюда, и вот теперь шли по белым новогодним улицам незнакомого тылового города с каким-то уютным названием Березанск - и было непривычно и странно, что нет на чистом снегу черных оспин воронок, следов танковых гусениц, глубоких колей орудийных колес. И Алексей сказал с непонятным самому себе чувством непрочности, будто еще раз убеждаясь:
- Кажется, тысяча девятьсот сорок пятый… а?
- И кажется, не мы одни с тобой это понимаем! - засмеялся Борис. - В городе, оказывается, еще гуляют!
Впереди в морозном воздухе послышались неразборчивые голоса, обрывок песни, где-то на крыльце, наверно в открывшейся двери, мелькнул свет, потом из-за деревянного домика, топча этот мирно блестевший снег, вывалила на середину мостовой подгулявшая компания, в переулке хрипнул, застонал аккордеон, трое мужчин, обнявшись, пьяно побрели навстречу и, покачиваясь, запели старательно:
Развевайся, чу-убчик, по ветру…
- Смотри, наяривают "Чубчика", - улыбнулся Борис. - Фронтовая братва, что ли?
Эта песня была знакомой, и им обоим показалось неправдоподобным слышать ее здесь, в тылу; пластинку с этой песней они не раз находили в немецких блиндажах - старая песня эмигранта Лещенко.
- Интересно, - сказал Алексей и остановился.
Шумная компания приближалась - у двоих пальто были вольно распахнуты, щегольски поскрипывали по-модному собранные в гармошку хромовые сапоги, а ноги заплетались, стараясь, однако, шагать потверже по заледенелой мостовой. Сбоку шел высокий, мрачного вида аккордеонист в коротком, военного покроя полушубке, он не пел; зажав потухшую папиросу в зубах, парень этот меланхолически наигрывал. Поравнявшись, он поднял голову, мутно скользнул взглядом по лицам Алексея и Бориса и, внезапно выплюнув окурок, с силой свел мехи, изумленным и сипяще-горловым голосом выдавал:
- Стой, братцы! Он!.. Ей-богу, он!..
Прижав аккордеон к животу, впиваясь в лицо Алексея узкими щелочками глаз, он учащенно задышал, как будто из воды вынырнул.
- Кто "он"? - спросил Алексей, понимая, что человек этот принял его за кого-то другого.
Песня оборвалась, и Алексей тотчас увидел, как двое парней молча, тихо, будто сразу протрезвев, как по уговору, зашли сбоку и сзади - он услышал их окружающие шаги, осторожный скрип снега под ногами.
- В чем дело, милые? - насмешливо спросил Борис, став рядом с Алексеем и поправляя перчатки на пальцах. - В чем дело, хотел бы я знать!
- Кто? Этот? - напряженно выговорил один, придвигаясь к Алексею. - Этот?
- Он! - заорал аккордеонист. - Так это ты, сволочуга, заштопал меня с сахарином? На Лопатино-Товарной? Э?
Он спешащим движением передал аккордеон товарищу, бросил злобный взгляд на Бориса, заговорил отрывисто:
- А ты, если целым остаться хочешь, отойди! Тебя не надо! Я эту паскуду давно искал! Всю жизнь мечтал встретиться! Да-а! Посмотрим, какой ты сейчас будешь! Мамочка есть? - И крикнул за спину Алексея: - Не тронь, Сема, я сам разделаюсь! Старые счеты!..
И он схватил Алексея за грудь, рванул к себе.
- Отпусти руку, - сказал Алексей предупреждающе и, сжав локти аккордеониста, оттолкнул его. - Я долго думать не буду.
- Молись, лягаш!.. - Парень поспешно сунул руку в карман. - Я т-те фары выбью!..
- Очень жаль, дурак! - сквозь зубы сказал Алексей и коротко, резко ударил верзилу по скуле.
В снег полетела каракулевая шапка.
Аккордеонист отшатнулся, замахал рукой, - в ней что-то тускло блеснуло, - закричал сиплым, разбухшим голосом:
- Бей его, братцы! В кровь… бей гадюку!..
И кинулся на Алексея, нагнув голову. На этот раз реакция Алексея была мгновенной - второй удар сбил человека в огромный сугроб, продолговатый блестящий предмет упал на мостовую, в снег. Алексей наступил на него. Все это произошло в несколько секунд.
Двое парней в распахнутых пальто подскочили к Алексею, и в эту же минуту он увидел, как руки Бориса мелькнули в воздухе; сбитый его ударами, один, екнув, сел на мостовую, другой отскочил в сторону, заревел диким голосом:
- Стрелять буду!..
- А, у тебя еще оружие, сволочь!..
В два прыжка Алексей очутился возле него, схватил за кисти рук, рывком притянул к себе, сильно стиснув его; и когда Борис, сейчас же бросившись следом на этот крик, стад лихорадочно ощупывать в поисках оружия карманы этого парня, Алексей выговорил зло:
- Если найдем оружие, этим же оружием по голове! Понял?
- Братцы, пошутил, бра-атцы!..
Оружия не было.
- Бери этого, я задержу остальных! - крикнул Алексей.
Двое бежали посредине мостовой, освещенные яркой луной, тени их скакали по сугробам.
В эту же минуту Алексея ослепило направленным боковым светом фар: два маленьких "виллиса" бесшумно вкатили в переулок. Человек, хрипя, рванулся в руках Бориса, головой ударил его в плечо, закричал:
- Убива-ают! Уби-или!..
И в тот миг, когда Борис накрепко скрутил ему сзади руки, в пяти шагах от них первый "виллис" круто затормозил, окатив холодной волной снега.
- Что такое? Прекратить! - раздался раскатистый голос из раскрытой дверцы машины. - Что тут? А ну!..
Из первого "виллиса" грузновато вылез высокий, глыбообразный человек в шинели и в бурках; из второй машины, звякнув шпорами, спрыгнули на мостовую два офицера. И Алексей тут же узнал в этом грузном человеке в бурках командира первого дивизиона майора Градусова, его крупное, мясистое лицо было перекошено гневом.
- Драка? Курсанты? Какого училища? Сейчас же прекратить!
- Что случилось? Какая драка, товарищ майор? - спросил один из офицеров.
С тяжелой одышкой майор Градусов шагнул к Алексею, точно готовый опрокинуть его своей налитой, широкой фигурой, выговорил:
- Кто этот человек? Немедленно объяснить, в чем дело.
Тогда Алексей поправил сбившуюся шапку, ответил насколько можно спокойней:
- Товарищ майор, тот юморист угрожал оружием. На испуг брал…