На краю степи уже вставала заря, низкие гряды облаков зажигались будто из-под земли горячим огнем. Отчетливо черневшие в этом пространстве занявшегося пожара, далеко справа ползли два танка, тяжело, рыхло покачиваясь, и Алексей сперва не понял, почему танки идут справа, а не прямо из-за холмов, по спинам которых теперь стлался туман, змейками обволакивая стволы берез на вершинах. В ту же минуту он понял, что танки начали атаку на участке огневых Брянцева; и по ширине, по приземистой осанке этих танков, по контуру башен узнав немецкие "тигры", он измерил до них расстояние: было два с половиной километра. Багрово освещенное зарей пространство между танками и неподвижным передним краем заметно сокращалось. "Через две-три минуты Борис откроет огонь", - мелькнуло у Алексея, и, подумав так, в это же мгновенье увидел еще два танка, медленно выползавших слева из-за холмов. В ярком зареве утра черная покатая броня башен зловеще блестела, точно облитая кровью; выглянувшее солнце огненно сверкнуло на металле, и Алексею показалось - танки дали сдвоенный залп. Жаркая волна словно толкнула его в грудь, снаряды ударили беззвучно где-то впереди орудий, но разрывов не последовало, лишь накаляющийся рев моторов давил на уши и что-то дрожало возле сердца.
"Что это? Почему нет разрывов?" - подумал Алексей, но, тотчас вспомнив, что танки эти стрелять не могут, обернулся, взглянул на расчет, неподвижно замерший возле орудия за щитом.
Только один Дроздов, приникнув к панораме, с какой-то нежной, нечеловеческой осторожностью вращал маховики подъемного и поворотного механизмов, даже на краткий миг секунды не выпуская цель из перекрестия, - и ствол орудия следяще полз над бруствером, потом выровнялся и стал.
Покачиваясь на ухабах, танки двигались прямо на огневую, метрах в пятидесяти-шестидесяти один от другого, и Алексею ясно были видны их черно-белые хищные кресты, прицельно вытянутые стволы орудий. Танки приближались к кустикам дикой акации - к этому первому ориентиру, но Алексей, не подавая команды, все ждал дальности прямого выстрела, а Зимин дышал полуоткрытым ртом, беспокойно оглядывался на него какими-то ищущими глазами. Телефонист, высунув голову из ровика, не отрывал взгляда от Алексея. В уставших руках заряжающего Кима Карапетянца подрагивал бронебойный снаряд.
Расколов воздух, справа оглушительно ударили орудия, и сейчас же две трассы огненными пиками метнулись вокруг черной брони танков; одна молнией врезалась в башню, высекла сноп малиновых искр, стремительной дугой выгнулась в небо, рикошетируя, - взвод Брянцева открыл огонь.
- Не берет! - крикнул кто-то. - Рикошеты!
Те два правых танка, по которым открыл огонь взвод Брянцева, шли наискось к фронту и теперь были метрах в трехстах от двух других танков, ползущих на орудия Алексея, и эти левые танки, идущие фронтом, миновали кустики диких акаций и уже уверенно и прочно стали вползать на небольшую возвышенность, широкие гусеницы с лязгом вращались. Алексей до знакомой отчетливости увидел эту покатую лобовую броню, триплексы в башнях, белые, острые, как лапы пауков, кресты…
И он даже задержал на мгновенье дыхание, чтобы подать команду, и только тогда, когда вдруг увидел, как танки тяжело, грузно вползли на возвышенность и, черные, кажущиеся огромными снизу, понеслись под гору на орудия, увеличивая скорость, Алексей крикнул:
- Прицел двенадцать! Бронебойным… Огонь!..
В уши толкнулась раскаленная волна. Орудие откатилось. Веером полетела опаленная земля с бруствера. Сквозь дым прямая трасса первого орудия стремительно прорисовала над землей пунктир, как магний вспыхнула на борту переднего танка; трасса второго орудия врезалась в землю перед самыми гусеницами, погасла.
- Огонь!..
Танки шли на прежней скорости, и снова трасса первого орудия фосфорическим огоньком чиркнула по борту, а второго - ударила в башню и бессильно срикошетировала, взвиваясь в небо.
Справа взвод Брянцева вел беглый огонь, но у Алексея теперь не было времени посмотреть в ту сторону - вся степь сверкала, отблескивала броней танков; мерцающее солнце поднялось, до рези било в глаза слепящими лучами, и танки словно пульсировали в этом нестерпимом блеске. И он внезапно понял, почему снаряды рикошетировали: солнце обесцвечивало трассы, изменяло расстояние. Подав следующую команду, Алексей все же заметил, как огненная стрела пятого снаряда в упор вонзилась в первый танк, как легкий дымок, точно пыль, пронесся над башней, сбиваемый ветром, и танк приостановился, обожженный ударом, зарываясь гусеницами в траву.
- Наводить точнее! Огонь!
Две следующие трассы, казалось, толкнули назад этот танк, задержавшийся на миг, злые язычки пламени, будто огненные тарантулы, стали извилисто разбегаться в разные стороны из смотровых щелей по броне. Танк горел.
Лишь тогда Дроздов отпрянул от панорамы, провел рукавом по влажному лбу, прищуренными, какими-то азартными глазами глянул на Алексея; командир орудия Зимин, давясь, сдерживал нервный смех радости.
Другой танк миновал подбитый, со скрежетом катился по степи, давя кустики, а второе орудие било по нему непрерывным огнем, но, дымясь, танк еще жил - трос тянул его вперед, к балке, туда, где заглушенно ревели тягачи.
- Сто-ой! Командира взвода к телефону! - крикнул во все горло телефонист и задвигался в своем ровике.
Алексей выпрыгнул из окопа, подбежал к аппарату, а в ушах еще звенело, давило от горячих ударов пороховых газов.
- Четвертый слушает! - проговорил Алексей еще не остывшим после команд голосом.
- Танковая атака отбита, товарищ четвертый, - услышал он голос капитана Мельниченко. - Наша пехота пошла в наступление. Пехота противника выбита из окопов. Бой в глубине обороны. Ваши орудия остаются на закрытой позиции. Пятый (командир взвода управления) убит, третий (командир батареи) ранен. НП выбрать на холмах. Ваш сосед справа - шестой (Брянцев). Действуйте!
"Значит, рядом с Борисом", - подумал Алексей.
Он шел по степи таким быстрым шагом, что связист Степанов и разведчик Беленевский, худой, сутулый, неся буссоль и стереотрубу, едва успевали за ним. Трещала, разматываясь, катушка. Орудия давно остались позади. На втором километре Алексей взял у Степанова одну катушку, перекинул через плечо, поторопил:
- Быстрей!
Они почти бежали. До холмов, где он должен выбрать НП, еще было далеко. Солнце уже поднялось, трава подсыхала, но почва, размытая дождем, налипала на сапоги пудовыми ошметками, и Алексей, утомленный, весь потный, глядел по сторонам, ища глазами Бориса; было ясно - он тоже получил приказ. Но высокие травы скрывали все в двухстах метрах по сторонам, и ничего не было видно, кроме зеленеющих впереди высоких холмов, тонких берез на вершинах и солнца, вставшего над степью.
Внезапно Степанов подал голос:
- Втогой взвод спгава!
- Где? - Алексей повернулся.
- Вон! - подтвердил Беленевский. - Они уже впереди!
По склону ближнего холма бежал Борис в сопровождении связиста и разведчика. Утопая по пояс в траве, цепляясь руками за кусты, они взбирались все выше, тонкая нить провода пролегала за ними по скату, и Борис, часто оборачиваясь, что-то кричал связисту, указывая на вершину холма впереди.
- Тогопятся откгыть огонь впегед нас, - протирая очки, выговорил Степанов.
- Ясно, - ответил Беленевский.
- Вперед! - скомандовал Алексей.
Когда они подбегали уже к самым холмам, впереди зеркально блеснула полоса воды - та самая полоса воды, в которую падали ракеты ночью: это было не то озеро, не то болото, заросшее камышом и осокой; два кулика с растревоженным писком поднялись с берега, стали кружиться над водой.
- Собачья пропасть! - выругался Беленевский. - Что же это такое?
- В обход! - крикнул Алексей. - Слева в обход!
Они повернули влево по берегу, явно теряя время. Беленевский теперь не бежал позади Алексея, а, закинув буссоль за спину, помогал Степанову прокладывать связь. Двигались по щиколотку в чавкающей тине болота. Тина всасывала и хлопала, как бутылочные пробки.
Болото это не имело конца - оно разлилось после дождей. Но вот полоска воды сузилась, перешла в вязкую грязь, и все трое наконец перебрались на ту сторону, к скату холма, совершенно изнеможенные.
Отдыхать было некогда. Они потеряли на обход более получаса времени и несколько сот метров связи. Бориса на склоне холма не было видно: должно быть, он приближался к вершине.
- Вперед!
Тяжело дыша, они стали взбираться на холм. До его самой высокой точки было метров триста пятьдесят, и Степанов несколько раз падал, Беленевский уже поддерживал его, поднял оброненные им очки.
Алексей слышал стук вращающейся катушки, срывающееся дыхание Степанова и Беленевского и с тревогой думал, что оба они могут сейчас упасть от усталости и не встать, а он был выносливее их.
- Еще немного, друзья, еще немного! - подбадривал Алексей. - Еще немного…
- Товагищ стагший сегжант! Связь… - прохрипел Степанов. - Связь… Связь кончилась! - повторил Степанов, валясь боком в траву. - Вся катушка!
Алексей подбежал к нему.
- Не может быть! Как кончилась?
- Болото… болото… - удушливо повторял Степанов, и впервые за время пребывания в училище Алексей услышал, как он выругался.
Беленевский, белый как полотно, - зашлось от быстрого бега сердце - разевал рот, точно хотел сказать что-то, но не мог, не хватало воздуха в груди.
- Я… побегу… за связью, - продохнул он. - Разрешите?..
- Че-пу-ха! - со злостью крикнул Алексей. - Куда побежите, за три километра? Опять через болото?
- Что же делать? - выговорил Беленевский. - Надо открывать огонь…
Первая мысль, которая пришла Алексею в эту минуту, была присоединить аппарат к линии и вызвать связиста с катушкой, но это ничего не изменяло. Ждать связиста хотя бы полчаса было так же невозможно, как и бессмысленно.
И вдруг злая досада, глухое отчаяние захлестнули Алексея; обессиленный, весь мокрый от пота, он сел на валун, понимая, что так хорошо начатый бой он проиграл, проиграл теперь из-за каких-то двухсот метров кабеля!.. А все, что было вчера и сегодня: переправа через брод, неестественное напряжение всей прошлой ночи, стрельба по танкам, страшная усталость - все напрасно!.. По-видимому, об этом думали Степанов и Беленевский, сидя возле него в изнеможении.
Неожиданно шагах в ста пятидесяти от них послышались голоса; все трое разом обернулись. В высокой траве мелькнули фигуры Бориса, Полукарова и связиста Березкина. Они бежали вверх по склону, Полукаров двигался крайним слева и, должно быть, первый заметил группу Алексея. На мгновенье остановившись, он крикнул что-то Борису и указал в их сторону рукой. Борис тоже задержался, посмотрел, но тотчас снова побежал вверх по откосу в своей расстегнутой, развевающейся шинели; остальные бросились за ним. Было ясно, что им некогда было задерживаться, а утренний ветер вольно обдувал склон, шелестели, шептались и шумели травы, и этот шум раздражающе лез в уши, колыхал отдаленные их голоса, как на волнах.
- Стойте! - крикнул Алексей и вскочил с надеждой. - Подождите!
Борис остановился на скате холма.
- Связь кончилась…
- Что-о?
- Связь… связь!..
- Что?
- Связь кончилась! - закричал Алексей изо всей силы.
Но ветер уносил слова Алексея, развеивал их, и Борис показал на уши, покачал головой, снова двинулся по бугру.
Полукаров догнал его, что-то сказал ему, показывая вниз, но Борис махнул рукой и зашагал быстрее, видимо, так ничего и не поняв, а метрах в двадцати от него над высокой травой, как по воде, плыла голова связиста Березкина.
- Стойте! Связь кончилась! - опять закричал Алексей и, не выдержав, кинулся наискосок к кустам, к которым приближался связист Березкин.
Группа Бориса продолжала двигаться через сплошную заросль кустов, канула в чащу и пропала в ней. Только отставший Березкин, в замешательстве глядя на подбегавшего Алексея, нервно спрашивал:
- Что, что?
- Оглохли, что ли? - еле передохнув, зло выговорил Алексей. - Не слышите?
- Вперед надо ведь…
- Алексей, ты?
В это время из чащи кустов показался встревоженный Борис, в несколько прыжков подбежал к ним; весь он был разгорячен, по смуглому лбу его скатывались капли пота.
- Березкин! Прокладывайте связь через кусты! Быстро! Что остановились? - скомандовал он связисту и спросил возбужденно Алексея: - Ну, что случилось?
- Слушай… у меня кончилась связь… надо двести, двести пятьдесят метров до вершины… - Алексей задыхался. - Есть у тебя?
- Связь? - воскликнул Борис и сейчас же с резкостью добавил: - Не вовремя кончилась у тебя связь… Как же так?
- Слушай, мне сейчас не до вопросов! Обходили болото, не рассчитали! Нужно двести пятьдесят метров! - едва сумел выговорить Алексей, вытирая пот со щек.
Несколько секунд Борис стоял, отведя глаза, брови его раздраженно хмурились.
- В этом-то и дело, - сказал он наконец, с досадой оглядываясь на Березкина. - Дело в том, что нет у меня лишней катушки. Вон, смотри! У Березкина кончается последняя… А вообще советую: посылай связиста на батарею! Не теряй времени. Единственный выход. Единственный! Ну, шагом марш! Вперед! - И он, повернувшись, со стремительной неумолимостью пошел вверх по бугру. - Советую! - крикнул он издали. - Посылай немедля!
Переводя дыхание, Алексей смотрел, как удалялась группа второго взвода, видел сгорбленную спину Березкина, прямую, решительную фигуру Бориса и думал, что за глупую оплошность на фронте его с чистой совестью могли бы отдать под суд и расстрелять: пехота пошла вперед, требует огня, там гибнут люди, а он бессилен открыть огонь…
Медленными шагами он подошел к своим связистам, ожидавшим его возле аппарата. Беленевский жадно курил. Степанов, поправив очки, спросил тревожно:
- Нет?
- Нет! - ответил Алексей.
- Значит, мы подставили под огонь левый фланг пехоты, - мрачновато проговорил Степанов. - Безобгазие и г-глупость!
- Глупейшее положение! - с отчаянием сказал Беленевский. - Глупейшее!..
Потом некоторое время они сидели безмолвно. В этом гнетущем молчании Алексей опустился на валун, ледяной и колючий, слыша, как по косогору соединенно, сухо шелестели на ветру травы. "Глупая случайность, глупая случайность. Не рассчитал!.. Что же делать?"
После долгого молчания Алексей приказал:
- Степа, свяжись с батареей!
- Да, да, надо г-гешать. Сейчас же.
Вопросительно глянув на Алексея, Степанов подключил аппарат к линии, тотчас начал вызывать:
- "Днепг", я - "Тюльпан"… я - "Тюльпан"… Что ты там, сгазу отвечай!..
Не слушая эти обычные позывные, Алексей хмуро оглядывал вершину холма, над которым по-прежнему сияло глубокое августовское небо. До этого неба было двести пятьдесят метров, но оно было недосягаемо.
- Я - "Тюльпан". Я - "Тюльпан". Как слышишь? Даю четвегтого… - речитативом звучал голос Степанова. - Товагищ стагший сегжант! - торопливо прошептал Степанов. - Вас к телефону! Ггадусов спгашивает, почему не откгываем огонь?
В это время за спиной ударило орудие. Все разом оглянулись. Снаряд жестко прошуршал над головами и разорвался далеко впереди, по ту сторону холма. Борис открыл огонь, начал пристрелку.
17
"Виллис" майора Градусова остановился у подножия возвышенности.
Майор вылез из машины, спешно зашагал вверх по скату; позади шли капитан Мельниченко и лейтенант Чернецов.
Над степью прошелестел снаряд, разорвался по ту сторону холма. Офицеры прислушались.
- Открыл огонь Дмитриев, - сказал Мельниченко. - Поздно!
- Мне совершенно неясно, Василий Николаевич, - проговорил Чернецов, - что с ним?
- Неясно? - вдруг спросил Градусов, срывая на ходу прутик и не обращаясь ни к кому в отдельности. - Неясно? А мне кажется - все ясно! Переоценил свои силы, решил, что все легко, как семечки щелкать!
От быстрого подъема по косогору он вспотел, говорил с одышкой; его мучило сердцебиение, большое лицо выражало брезгливость. Он щелкнул прутиком по начищенному голенищу - и с придыханием:
- Ошиблись, товарищи офицеры!
- В чем? - спросил Мельниченко.
Его спокойный голос, его, казалось, невозмутимо-насмешливый взгляд раздражали Градусова. Майор тяжело повернулся, шея врезалась в габардиновый воротник плаща, на свежевыбритых мясистых щеках проступили лиловые пятна.
- Стыдно, капитан! Всему дивизиону стыдно! Показали боевую выучку! Вот вам разумно осознанное, дисциплинированное выполнение приказа. Я отлично помню, дорогой капитан, ваши слова прошлой зимой. Говорили громкие фразы, а сами дешевого авторитета среди курсантов искали, мягонько этак требовали, с опасочкой, как бы курсанты о вас плохого не подумали! Какая, простите, к лешему, это дисциплина? Пансион благородных девиц, а не офицерское училище! Позвольте вам прямо сказать, как офицер офицеру, этого без последствий я не оставлю! - Градусов так сильно щелкнул прутиком по голенищу, что осталась влажная полоса на нем. - О ваших так называемых методах я рапортом буду докладывать начальнику училища! Нам вдвоем трудно работать, невозможно работать!..
- Да, вы правы, товарищ майор, нам вдвоем невозможно работать, - стараясь говорить по-прежнему спокойно, ответил капитан Мельниченко, и Чернецов заметил в его прозрачно-синих глазах зимний холодок. - Но пока мы работаем вместе, разрешите вас спросить, товарищ майор, что же такое дисциплина, в конце концов?
Градусов - с неприязненной усмешкой в уголках губ:
- Позвольте мне не отвечать на этот азбучный вопрос! Хотя бы как офицеру, старшему по званию, позвольте уж…
- Конечно, отвечать труднее, чем спрашивать, - тем же тоном продолжал Мельниченко. - Но я хочу вам сказать одно: училище - это не средневековый монастырь. В этих монастырях, знаете, висела плетка на стене. Ею наказывали провинившихся монахов. Вот эту плетку называли "дисциплиной". Но сейчас двадцатый век. Мы воспитываем не монахов, а советских офицеров, и мы с вами не настоятели монастыря. Кстати, почему вы сняли со старшин Брянцева?
- Капитан Мельниченко! - оборвал Градусов гневно. - Попрошу вас прекратить этот разговор! Мы его продолжим в другом месте. Что касается Брянцева, то позвольте уж не отдавать вам отчет за свои поступки. Я отвечаю за них, как командир дивизиона, не забывайтесь!
- Я не забываю, что, как командир батареи, я тоже отвечаю за своих людей.
Все время, когда ехали от огневой к холмам, Градусов сидел замкнуто, угрюмо, по-стариковски кутался в плащ - с утра чувствовал себя не совсем здоровым. Во время "танковой атаки" стоял на НП, следя в бинокль за стрельбой; ни выражения радости, ни оживления не было на его лице, хотя он испытывал и то, и другое; сдавливало, покалывало сердце, он каждую минуту ощущал его. Но после того как ему доложили, что первый взвод не в состоянии открыть огонь и, таким образом, срывает начатые боевые учения, приступ острого раздражения охватил его, и первым решением было немедленно вызвать на НП Дмитриева, но это ничего уже не могло изменить.
В машине офицеры негромко переговаривались и, словно из вежливости, несколько раз обращались к нему, Градусов будто не слышал.
"Рады они, что ли? - думал он, тоскливо, осторожно поглаживая грудь там, где все время не проходила боль. - Разговаривают, улыбаются… Плакать надо! А этот мальчишка Чернецов каждое слово капитана ловит…"