За окном черемуха колышется,
Осыпая лепестки свои…
- Саша! - крикнул он, смеясь. - Саша, подхватывай!
Но песни не получилось. Ветер схватил и порвал ее. От этого стало еще веселее, хотелось закричать что-то в ветер, идти, распахнув шинель, в плотные, неистовые снеговые налеты. Больше песня не возобновлялась, но все шли в странном волнении.
Шли по шоссе среди гудящего тополями города, затемненного бураном.
На перекрестке колонна неожиданно остановилась. Из бурана, будто дымясь красными окнами, с гулом выделился огромный катящийся утюг трамвайного снегоочистителя, пропал в метельной мгле.
- Шагом ма-арш…
По обеим сторонам шоссе потянулись темные силуэты качающихся деревьев, низенькие дома со ставнями - окраины. Потом впереди проступили мутные сквозь летящий снег большие огни. А когда колонна приблизилась, все увидели огромное здание вокзала, ярко освещенные широкие окна, должно быть, уютного теплого ресторана, вьюжно залепленные фонари у пустынных подъездов. И донеслись далекие или близкие - не понять - тоскливые гудки паровозов.
- Ба-атарея, стой! Командиры взводов, ко мне! - разнеслась команда.
Вдоль колонны проносились рваные белые облака, шумели тополя, буран крутился среди заваленных снегом скамеек станционного сквера.
- Закуривай, что ли, пока стоим! - сказал Борис, прикурив от зажигалки под полой шинели, и окликнул, стоя спиной к ветру: - Алексей, хочешь табачком согреться?
Алексей воткнул лопату в сугроб, подошел к нему; Борис переступал ногами, точно выбивая чечетку, возле заборчика сквера.
- Слушай, мне показалось - ты немного надулся на меня? Объясни, Боря, в чем дело?
- Я? - переспросил Борис. - Ерунда! Из-за чего мне на тебя дуться? Только меня коробит от этих маленьких приказаний: "Получить лопаты", "Распишитесь в получении имущества" - просто начался мелкий быт, Алеша! Вот ты мне спокойно говоришь "распишись", словно ты уж к этой жизни привык. Неужели мы превращаемся в тыловых службистов?
- Какие службисты? - сказал Алексей, понимая и в то же время не понимая до конца, о чем говорил Борис, чувствуя какую-то недосказанность в его словах. - Мне показалось, мое приказание обидело тебя.
- Я сказал - ерунда это! Чувствую, не сумею я тут ужиться! Градусов все равно жизни не даст! Физиономия моя, видишь, ему не понравилась! Удирать на фронт нужно, вот что мне ясно!
Борис злобно швырнул окурок, затоптал его каблуком.
- На фронт никого из нас не отпустят, - ответил Алексей. - Это я понял давно. Как только прибыли сюда.
Кто-то, притопывая на снегу, проговорил за спиной раздраженным голосом:
- Арктика! Насквозь продувает труба!
Ссутулившийся Полукаров, подняв воротник шинели, остервенело хлопал себя рукавицами по бокам.
- Арктика, говоришь? - усмехнулся Борис. - Холодно было не здесь. А впрочем, задачи в теплом классе легче решать.
- Расскажешь фронтовой эпизод? К дьяволу с нотациями! - огрызнулся Полукаров, подпрыгивая. - Чего ждем? Вот бестолковщина! Остановили на холоде, и стой как осел. Вот тебе, брат, ди-сци-пли-на: приказали - и стой, хлопай ушами.
Издали донеслась команда:
- Ма-арш…
Это был участок железнодорожного полотна, занесенный снегом от станции до разъезда.
Пути проходили по котловине.
На буграх в снежном круговороте носилась метель, всю котловину будто обволакивало густым дымом, ветер не давал никакой возможности работать.
Алексей бросал лопату за лопатой, с тягостным нетерпением ожидая, когда острие стукнется о рельсы, работал автоматически, не разгибаясь. От беспрерывных движений заболела поясница; ремень стягивал намокшую, тяжелую шинель, затруднял движения, уши шапки были давно спущены, но снег набился к щекам, таял, влажные ворсинки корябали щеки. Алексей был весь мокрый от пота; гимнастерка прилипла к груди; иногда, выпрямляясь, он ощущал спиной холодные знобящие струйки от растаявшего за воротником снега. Сколько прошло времени? Два часа? А может быть, три? Почему не объявляют перерыв? Или забыли о перерыве?
- Товарищи курсанты, - понеслось по котловине, - отдыхать по одному! Работу не прекращать!
- Легко командовать, - часто дыша, выговорил Полукаров и, обессиленный, сел в сугроб. - Стоит, понимаешь, и командует, а ты как лошадь… Перекур!
- Что, выдохся, товарищ студент? - вежливо спросил Луц. - А ну иди покури. Такой богатырь - и устал! Где твоя сила Портоса?
- Не язви, Микула Селянинович! - со злостью огрызнулся Полукаров. - От твоих острот тошнит!..
- Понятно, - вонзая лопату в снег, скромно согласился Луц. - Ему жалко свое здоровье, - и, вытирая мокрое лицо, закричал в ветер: - Саша! Как дышишь?
- А-а!.. Ава! - ответил Саша сквозь буран непонятное.
- Привет от Жени Полукарова! - снова закричал Луц. - Он жив и здоров! Того и тебе желает!
- Цыц, остряк-самоучка! - рокотнул Полукаров.
Алексей выпрямился, задыхаясь, рывком сбросил ремень, сунул его в карман, расстегнул шинель: так просторней было и легче работать. Но ветер сейчас же подхватил мокрые полы шинели, неистово заполоскал ими, ледяной холод остро ожег колени, грудь; снег облепил влажную от пота гимнастерку леденящим пластырем.
- Помкомвзво-ода!
Он обернулся. Сквозь проносившееся облако снега увидел в двух шагах худенькую фигурку Зимина - от порывов ветра тот покачивался, как тополек, руками загораживал лицо.
- Не могу! - сказал он и привалился к сугробу.
- Что, Витя? - крикнул Алексей.
- Полукаров ушел, Луц курит. Только Саша и Борис работают, - выдавил Зимин. - А снег… а снег… Надо быстро его, без остановок. А то ничего не сделаем. Ведь я им не могу приказать?
Где-то в движущемся небе тоскливо носились едва уловимые слухом паровозные гудки, метались разорванными отголосками над степью, над темными окраинами. А там одиноко желтел огонек. Раньше его не было. Наверно, скоро утро уже.
- Паровозы гудят, - сказал Зимин вздрагивающим голосом. - А мы тут… Эшелоны ведь стоят…
Он внезапно повысил голос:
- А Полукаров ушел. Говорит: "Сейчас". Очень образованного из себя ставит. Подумаешь!
Алексей огляделся: на участке было почти пусто; только вдали шевелились силуэты Дроздова и Гребнина.
- Вот черт возьми! - с сердцем выругался Алексей и закричал изо всех сил: - Лу-уц! Полукаро-ов!
- Да, да-а-а!
Из-за сугроба показалась высокая фигура Луца, он странно нырял, спотыкался; похоже было - хромал. Завидев Алексея, он улыбнулся сконфуженно, лицо его было серо-землистым, волосы заиндевели на лбу. Он взял лопату, отбросил глыбу, закричал преувеличенно бодро:
- Был у Саши! У них лопаты об рельсы стучат. Понимаешь? Стоп! А где студент? Я не слышу его острот!
- Полукарова нет, - сказал Алексей, уже злясь. - Где Полукаров?
- Товарищ помкомвзво-о-да!
Вдоль котловины, наклонясь вперед, преодолевая порывы ветра, нетвердыми шагами продвигался лейтенант Чернецов. Он приблизился - из-под заледенелой шапки возникли возбужденные глаза.
- Как дела?
- Не могу похвалиться!
- То есть?
- Куда-то ушел Полукаров.
- Куда?
- Об этом он не доложил!
- Сейчас же переставьте людей на участок Гребнина! Зимин, вы будете связным у комбата. Карапетянц вас сменит.
- Товарищ лейтенант, вы не думайте… - забормотал Зимин растерянно. - Я не хочу…
- В армии нет слова "не хочу". - Чернецов обернулся к Алексею. - Полукарова найти немедленно. Хотя бы для этого вам стоило обойти весь город. Возьмите с собой Брянцева. Впрочем, я сам пришлю его к вам. Идемте, Зимин.
Они исчезли в крутящейся мгле.
Минут через пять Алексей и Борис вышли из котловины, зашагали к окраине по огромным сугробам, у них не было сил говорить, силы уходили на то, чтобы вытаскивать ноги из снега.
Начались темные, пустые дачи с окнами, забитыми досками; крылечки, клумбы и террасы - все завалено, завьюжено, из горбатых наносов проступали обледенелые колодцы. На улочках ни одного огонька.
- Эй! - неожиданно закричал Алексей.
Впереди что-то зачернело: как будто шел человек. Борис тоже окликнул:
- Кто идет? - И обещающе недобро добавил: - Ну, если встречу этого болвана под горячую руку, быть ему носом в снегу!
Человек стоял на дороге: незнакомое лицо паренька, в зубах папироса, от которой трассами сыпались по ветру искры.
- За своего приняли? А, курсанты? Соседи. Погреться, по-видимому? Второй дом, во-он огонек. Там наши девчата и один ваш товарищ… Веселый парень! - Он вскинул лопату на плечо, исчез в метели.
Вскоре они увидели впереди расплывчатое пятно света. Оно розово мерцало в окне маленькой дачи в глубине узенького переулочка, занесенного бураном до заборов. Гребни сугробов перед крыльцом мутно дымились, точно оползали.
- Зайдем сюда, - сказал Алексей.
Они взбежали на крыльцо и вошли в темноту большой стеклянной террасы, слабо и морозно-свежо пахнущей почему-то осенними холодными яблоками. За стеной послышались голоса, смех.
Алексей ощупью нашел дверь, постучал.
- Войдите, пожалуйста! - раздался приветливый ответ из-за двери, и Алексей толкнул ее.
Одурманивающе повеяло теплом горящих березовых поленьев. Около гудевшей, до малинового свечения раскаленной железной печи, развалясь в соломенном кресле, сидел Полукаров в расстегнутой шинели, без шапки и с удивлением глядел на Алексея и Бориса. Вдруг он засмеялся и воскликнул с нарочитой беспечностью:
- Привет товарищам по оружию! Соня и Клавочка, познакомьтесь: друзья по взводу!
Просторная эта комната тускло освещалась керосиновой лампой, Полукаров был не один: на диване, прижавшись друг к другу, сидели две девушки в бараньих полушубках; возле ног лежали лопаты; девушки украдкой переглянулись.
- Выйди поговорить, - сказал Алексей холодно.
- Поговорить? Пожалуйста. - Полукаров поднялся с готовностью, и от его движения затрещало кресло. - Извините великодушно, - закивал он девушкам, улыбаясь.
Они вышли в морозные потемки террасы, Алексей сказал хрипло:
- Бери шапку, и идем.
- Куда идем? - непонимающим голосом спросил Полукаров.
- Ах ты, вундеркинд! - не выдержал Борис. - Он еще спрашивает - "куда"! В ресторан на вокзал! Пить коньяк!
- Но, но! Потише! Окрашено!
- Что-о?
- Подожди, Борис, - прервал Алексей. - Вот что, Полукаров, бери свою лопату, и идем во взвод!
- У меня, братцы, неважно с желудком, - секретным шепотом заговорил Полукаров, оглядываясь на дверь. - Да вы что, ей-богу! Не младенец я!..
- Ты болен? У вокзала стоит машина санчасти. Мы поможем тебе дойти, если ты болен, - сказал Алексей, едва сдерживаясь.
- Да бросьте вы! Пройдет приступ, сам приду. В этом я не виноват… Боли в животе. Это можно понять?
Наступило короткое молчание. Сухо скрипнула дверь, мимо осторожными тенями проскользнули две девушки с лопатами; одна сказала уже на крыльце:
- До свидания, товарищи курсанты.
- Вы куда, девушки? - с наигранным оживлением воскликнул Полукаров. - Так скоро? - И глянул на Бориса со злобой. - О, дьявол вас возьми! Что вы ко мне пристали? Кто я вам - родственник? Что вы так заботитесь о моей судьбе?
Борис презрительно выговорил:
- Значит, испугался работы? Так, что ли, поклонник Дюма и Буссенара?
- Расчищать путь в буран - это все равно что ходить строевым шагом в уборной. И у меня кровяные мозоли уже, Боренька!..
Алексей, не выдержав, сказал резко:
- На разъезде стоят два эшелона с танками. Ты или наглец, или сволочь! Ты слишком громко умеешь говорить о своих страданиях.
- Размазня! - Борис придвинулся к Полукарову. - Червяк! Видеть тебя тошно!
- Ах, пошли вы к дьяволу! - застонал Полукаров. - Я же объяснил вам! Оставьте меня в покое!..
Алексей сказал как можно спокойнее:
- Слушай, мы с тобой просто встретились. Я ничего не буду докладывать. Ты доложишь о себе сам: мол, курил - и все. Идем!
Он повернулся и, не дожидаясь ответа, пошел к выходу; Борис выругался и вышел следом, с треском хлопнув дверью.
Алексей стоял на крыльце, засунув руки в карманы и ждал. Некоторое время молчали.
- Либеральничаешь? - разгоряченно заговорил Борис. - С такими субъектами поступают иначе! Неясно?
- Как?
- Приводят силой. Он же шкурник первой марки. - Борис поморщился - у него появилась неприятная привычка морщиться. - Ну как знаешь!
Алексей не ответил. Красный отблеск раскаленной печи по-прежнему безмятежно теплел в окне этого заметенного снегом уютного домика, а внутри дачи - ни звука, ни шороха, ни шагов.
Внезапно со стуком распахнулась дверь, и Полукаров, подымая воротник шинели, сбежал по ступеням крыльца, проговорил как бы в пустоту:
- Пошли, что ли, - и зашагал, ссутулясь, в буранную мглу переулка.
Спустя несколько минут они подошли к котловине. По-прежнему среди метели носились жалобные гудки паровозов, и снег хлестал по лицу будто мокрой тряпкой, влажная шинель облепила всю грудь сырым холодом. В нескольких шагах от участка Алексей остановился и начал счищать снег с шинели. Пальцы были как неживые. Борис и Полукаров стали спускаться в котловину, и вдруг оба заметили между сугробами полузанесенный "виллис". Возле машины двигались два снежных кома - это были лейтенант Чернецов и майор Градусов. Они говорили что-то друг другу сквозь ветер, не разобрать что.
- Судьба моя решена, - сказал Полукаров, нехотя опуская воротник шинели. - Заранее считаю себя на гауптвахте. А, была не была!..
Карабкаясь по сугробам, Борис прокричал в спину ему:
- Молчи! Этого для тебя мало, щенок!
Офицеры, заметив их, перестали двигаться.
Справляясь с дыханием, Борис подбежал к "виллису", и, как только заговорил он, лицо его преобразилось, приняло холодно-решительное выражение.
- Товарищ майор, разрешите обратиться к лейтенанту? Товарищ лейтенант, ваше приказание выполнено! Мы нашли Полукарова в пустой даче возле печки, едва не привели его силой!
Чернецов молчал, и было странно видеть на лице его робкое, виноватое выражение, словно кто-то ударил его случайно.
- Как… вам… не совестно? - отрубая слова, крикнул Градусов. - Как… не совестно, будущий… вы… офицер!
И больше ничего не сказал Полукарову.
Через минуту, сбежав с насыпи, Алексей увидел: Градусов, запахивая на коленях шинель, с мрачным, отчужденным видом садился в "виллис", рядом стоял Чернецов, вытянувшийся весь.
- Слушай, какое ты имел право докладывать в такой форме? - зло сказал Алексей Борису, когда узнал все от Чернецова. - Я же обещал Полукарову! В какое глупое положение ты меня ставишь?
- Нечего возиться с этим маменькиным сынком! - ответил Борис. - Пусть привыкает, не на печке у бабки!..
Войдя в маленькую, жарко, до духоты натопленную будку обходчика, капитан Мельниченко сбил перчаткой снег с рукавов набухшей, влажной шинели. За синеющим оконцем не переставал буран, царапал стены, яростно колотил в стекло. Электрический свет не горел в будочке - буран порвал провода. Слабо мигала здесь закопченная керосиновая лампа.
Через несколько минут Полукаров шагнул через порог; желтый свет лампы упал на его большелобое лицо; тонкие губы поджаты - и лицо, и губы эти ничего не выражали, и только по слегка вдавившимся его ноздрям капитан понял, что Полукаров готов что-то сказать; с этим он, очевидно, шел сюда. И Мельниченко проговорил первым:
- Слушаю вас, Полукаров.
Полукаров посмотрел капитану в лицо, и в глазах его появилось намеренное равнодушие. Он сказал:
- Я знаю, вы должны наказать меня. Наряд, гауптвахта? Я готов. Мне все равно.
В тишине было слышно: порыв ветра с гулом ударил по крыше.
- Не верю, что вам так хочется попасть на гауптвахту, - сухо сказал Мельниченко и припустил огня в лампе. - Не верю, что вам, болезненно самолюбивому человеку, все равно, что подумают о вас другие!
Полукаров ответил безразлично:
- Товарищ капитан, я превосходно понимаю, что совершил, так сказать, неэтичный поступок.
- Но почему вы его совершили?
Полукаров пошевелил своими покатыми медвежьими плечами.
- Может быть, я не герой, товарищ капитан…
- Вы плохой артист, Полукаров! Идя ко мне, вы плохо выучили роль! - с подчеркнутой неприязнью перебил Мельниченко. - Вы говорите так, словно жизнь ударила вас когда-то и разочаровала. Сколько вам лет?
- Двадцать один, товарищ капитан.
- Когда же вы успели набраться этого скепсиса по отношению к себе и к людям?
- Разрешите не отвечать, товарищ капитан? - тихо и выжидающе сказал Полукаров, и большелобое лицо его отклонилось в тень.
- Можете не отвечать. Я вас больше не задерживаю. Идите.
Полукаров стоял не двигаясь.
- Кто меня будет арестовывать? - спросил он бесстрастно.
- Нет, арестовывать я вас не буду. Я хотел это сделать, но раздумал. Ведь вы не герой. Зачем вас унижать? Вы и сами себя унизили. Вы хотите красиво пострадать, а вызываете к себе жалость! Нет, я не буду вас арестовывать. Можете идти.
Полукаров вышел.
6
Путь был расчищен к утру.
Капитан Мельниченко вел батарею в училище и видел, как вяло, пошатываясь в дреме, идут курсанты, как часто меняет ногу колонна, как растягиваются левофланговые, - буранная ночь вымотала людей вконец.
В столовой сели без обычного шума; одни обессиленно привалились к столам и сейчас же заснули; у иных клонились головы, ложки выпадали из рук.
С серым от усталости лицом Мельниченко ушел в канцелярию просмотреть расписание. Последние часы в первом взводе - тактические занятия, выбор наблюдательного пункта на местности; в остальных взводах - артиллерия, топография: занятия по классам. Капитан посмотрел в окно и прижмурился. Утро после буранной ночи было ослепительно солнечным, жестоко морозным. Но дымы не поднимались из труб вертикально в сияющее ледяное небо, а стлались, сизые тени их ползли по белизне крыш, по свежим сугробам. Стволы орудий плотно обросли инеем, поседели. Возле орудий ходил часовой, из-за поднятого воротника тулупа, из густого инея вырывался пар. Было двадцать градусов ниже нуля.
Капитан, щурясь, смотрел на белые до рези в глазах сугробы, на пар дыхания, тающий над головой часового, на слепящее косматое солнце и чувствовал, как голову медленно обволакивает теплая глухота сна. Капитан потер выступившую щетину на щеках, вызвал дежурного.
- Объявите батарее отбой! Преподаватель тактики в училище?
- Никак нет, еще не приходил.
- Батарею поднимать только по моему приказу. Шинели - в сушилку.
Капитан поднялся на третий этаж, к командиру дивизиона.
Положив жилистые руки на подлокотники кресла, Градусов читал какую-то бумагу. Он был в очках, китель расстегнут на верхнюю пуговицу - это придавало ему домашний вид. Увидев капитана, майор застегнул пуговицу, снял очки и сунул их в футляр. Он стеснялся своей старческой дальнозоркости.
- Садитесь, - указал на кресло, и губы его чуть поползли, готовясь к улыбке. - Слушаю вас.
- Я хотел поговорить с вами, товарищ майор, - начал капитан. - Думаю, что занятия по тактике первого взвода…