- Знаю, знаю, - перебил Ласточкин. И, помолчав, как бы отвечая на какие-то свои мысли, добавил: - Время такое…
Остановился, начал прощаться.
- Так ты пораньше сходи, Петрович. Часам к восьми. Ну, бувай! - и свернул в первый проулок, - может быть, не хотел идти с ним по городу.
Весь остаток дня и даже ночью Петр Петрович думал о неожиданном поручении. Зачем понадобился он такому большому начальнику, каким представлял себе секретаря горкома партии?
Нюра, всегда поражавшая его своим необыкновенным, необъяснимым чутьем, сразу догадалась, что муж чем-то обеспокоен.
- Что стряслось, Петруша?
- Спи, спи, ничего! - и в темноте погладил жену по голове, как ребенка. - Все в порядке. Спи!
Но Нюра твердо знала: не все в порядке. За тридцать лет совместной жизни она, слава богу, хорошо изучила все повадки и привычки мужа. Но расспрашивать не стала, только сделала вид, что спит, а сама все думала и думала: что с Петрушей?
С тех страшных дней, когда она попала в котельной в аварию и ослепла, Петр стал для нее всем огромным и темным окружающим миром, ее глазами. Могла ли она быть спокойна, когда неспокойно ему!
Еще не было восьми утра, когда Петр Петрович вошел в подъезд старого здания с колоннами, где помещались горком партии и горисполком. Милиционер, стоявший у лестницы, ведущей на второй этаж, заглянул в бумажку, лежавшую на столике, внимательно посмотрел на паспорт, козырнул:
- Второй этаж, направо. Комната шестая.
Хотя рабочий день в горкоме начинался в девять, здесь уже было шумно и людно: хлопали двери, стучали пишущие машинки. Человек шесть мужчин возились на лестничной площадке с толстым, как кабан, сейфом.
Моложавая женщина в синем ладном костюме, с седыми волосами и озабоченным лицом сказала приветливо:
- Товарищ Зингер! Проходите! Николай Федорович у себя, - и открыла массивную, черным дерматином обитую дверь.
Навстречу Зингеру из-за широкого письменного стола поднялся плотный бритоголовый мужчина в защитной военного покроя гимнастерке, подпоясанный широким новеньким, тоже военным ремнем. На груди у него приколот значок или, может быть, орден.
- Петр Петрович! Здравствуйте! Проходите, садитесь.
То, что секретарь горкома назвал его по имени-отчеству и, как видно, ждал, совсем смутило Петра Петровича. Ему даже показалось, что произошла ошибка, недоразумение, что ждали здесь совсем другого человека, а не его, беспартийного землекопа, разнорабочего, заройщика.
Осторожно сел в широкое кожаное кресло. Кресло оказалось очень мягким и очень глубоким, и сидеть в нем было неудобно.
Секретарь горкома внимательно смотрел на сидящего перед ним Петра Петровича, словно лично хотел удостовериться, что перед ним тот самый, нужный ему человек.
- Петр Петрович! Я буду говорить прямо, без лишних слов. И времени сейчас мало, да и не к чему дипломатию разводить. Нам нужна ваша помощь!
И замолчал. Словно давал возможность Петру Петровичу обдумать услышанное.
Неожиданные слова секретаря горкома партии совсем смутили Петра Петровича. Чем он может помочь горкому? Беспартийный, старый, малограмотный рабочий человек.
А секретарь продолжал:
- Вы, конечно, уже знаете, что, возможно, наш город будет сдан врагу…
То, что сам секретарь горкома вот так просто и откровенно сказал о том, что до сих пор говорилось лишь шепотом да по секрету, словно в грудь ударило: значит, правда!
Секретарь смотрел пытливо, видимо, хотел понять, что творится в душе собеседника.
- Вы эвакуироваться из города не собираетесь?
- Жена у меня… инвалид, - начал Петр Петрович, словно признавался в нехорошем, о чем не следует говорить в таком месте, как горком партии.
- Знаю, - перебил секретарь. - Потому-то и нужна будет нам ваша помощь, когда в город немцы придут.
- Так я…
- Беспартийный, хотите сказать, - угадал секретарь. - Не это главное. Главное сейчас, чтобы вы были советским человеком. А вы советский человек! Так мне товарищи вас рекомендовали, - не то вопросительно, не то утвердительно сказал секретарь. - Вот нам и нужна будет ваша помощь. Поможете?
Теперь секретарь смотрел твердо, даже строго.
- Помогу! - поднявшись с кресла, сказал Петр Петрович, хотя понятия не имел, какая помощь нужна горкому.
- Сидите, сидите! - поднял секретарь руку. - Вы в Пушкарной слободе живете?
- В Пушкарной.
- На Гончарной улице? Крайний домик?
- Там! - кивнул головой Петр Петрович. Он и думать не мог, что секретарю горкома известны такие подробности его жизни.
- Теперь слушайте внимательно. Вы останетесь в городе. Гитлеровцы вас не должны тронуть. Вы человек пожилой, беспартийный. Будете работать там, куда вас пошлют. На заводе, на мельничном комбинате, на железной дороге - одним словом, где угодно. Фамилия у вас немецкая. Хорошо, если распространится слух, что вы обрусевший немец, будто бы ваш дед или прадед выходец из Германии. В политику не вмешивайтесь. Живите тихо, смирно. Ясно?
- Ясно! - подтвердил Петр Петрович, все еще не понимая, куда клонит секретарь горкома. Но расспрашивать не стал. Сам скажет.
Секретарь на минуту замолчал и снова заговорил доверительно:
- Может так случиться, что к вам придет человек. Передаст привет от тетки Марыси из Кричева. Приютите его. Дайте ночлег, накормите. Одним словом, помогите во всем, в чем он будет нуждаться. Если он даст вам поручение - надо его выполнить. Это очень важно. Понятно?
- Понятно!
- А теперь, Петр Петрович, хорошенько подумайте о том, что я вам сказал. Взвесьте все, прикиньте. Если есть сомнения, опасения, прямо мне скажите, переиграем. В обиде на вас не будем. Дело житейское. О серьезных вещах речь идет.
- Чего тут думать! - поднялся с кресла Петр Петрович. - Сделаю все. Вы же сами сказали, что я человек советский.
- Жена возражать не будет?
- Что жена! Как я, так и она.
- Вот и хорошо, - встал и секретарь. - О нашем разговоре только два человека знают: вы да я.
- Понятно.
- Запомнили: от тетки Марыси из Кричева?
- Запомнил.
- Сомнений нет?
- Нет!
- Еще раз повторяю: если откажетесь, мы не в претензии.
- Не беспокойтесь. Полный порядок будет.
- Я так и думал. Народ рабочий о вас хорошо говорит. А народ не ошибается. Ну, Петр Петрович! - и секретарь вышел из-за стола. Только теперь Зингер увидел, что секретарь хромает на левую ногу, вроде даже на протезе.
- Прощайте! Желаю успеха. Надеюсь, еще доведется нам с вами увидеться.
Рука у секретаря горкома крепкая, и пожатие тоже крепкое - так жмут руку только хорошие люди.
2
Уже два месяца, как гитлеровцы хозяйничают в городе. Первое время Петра Петровича Зингера и других мужчин, оставшихся в слободе, гоняли на железнодорожную станцию очищать пути от разбитых и сожженных вагонов. Потом он стал работать разнорабочим на мельничном комбинате, который наполовину сгорел при отступлении наших войск. Немцы решили его восстановить.
Шли дни, но никто не приходил к Зингерам от тетки Марыси из города Кричева. Так было спокойней, но Петровичу казалось обидным, словно ему не доверили, усомнились в честности и готовности служить Советской власти.
В Пушкарной слободе бабы шушукались, будто в городе по утрам появляются неизвестно кем расклеенные листовки со сводками Совинформбюро и ноябрьским приказом товарища Сталина, в котором прямо говорилось: "Смерть немецким оккупантам!"
Дело дошло до того, что на самое рождество неизвестные люди взорвали клуб строителей, хорошее новое здание, построенное перед войной. Гитлеровцы в нем открыли казино, в котором пили и веселились. Клуб трое суток был оцеплен войсками: из-под кирпичных завалов гитлеровцы вытаскивали трупы погибших офицеров.
Все это означало, что в городе действуют подпольщики и обходятся они без его даже самой малой помощи. Думать так было обидно: не доверили!
Однажды, возвращаясь с работы, Петр Петрович услышал в городе стрельбу. По улицам, как оглашенные, носились мотоциклисты-автоматчики. У Московских ворот его остановил патруль. Какой-то чин - воинского звания его Петрович не разобрал - придирчиво разглядывал документы, особенно фотографию на пропуске, буркнул раздраженно:
- Шнель!
Поздно ночью Нюра тихонько тронула за плечо спавшего мужа:
- Петруша! На крыльце кто-то стоит.
Петр Петрович приподнял голову, прислушался. Но ничего не услышал. Только шабаш январской метели за стеной.
- Спи! Никого нет.
- Стоит, Петруша. Я чую.
Петр Петрович рассердился:
- Кому там стоять среди ночи. Спи!
Но сам уж заснуть не мог. Все прислушивался. И действительно, уловил легкий стук в дверь. Петр Петрович сунул ноги в валенки и, не одеваясь, как был в исподнем, вышел в сени.
- Ты спроси прежде кто, так не открывай, - шептала испуганная Нюра.
Но он не стал спрашивать: раз пришел человек, значит, нужно.
Отбросил крючок, приоткрыл дверь. На пороге стоял высокий темный, занесенный снегом человек.
- Кто такой?
- Из Кричева. От тетки Марыси.
От ледяного ветра и снега, что ворвались в сени, стало зябко. Даже сердце захолонуло. Сказал с натугой:
- Входите!
Человек перешагнул через порог и сразу подошел к печке, протягивая руки к загнетке: видать, озяб изрядно.
- Кто там, Петруша? - с тревогой спросила Нюра из-за занавески.
- Спи, спи. Свои! - хотел успокоить жену Петр Петрович, но чувствовал, что голос выдает волнение.
Нюра притихла, только ее мертвые слепые глаза стали словно еще больше.
- Кроме вас, никого здесь нет? - спросил мужчина, не отходя от печки.
- Я и жена…
Мужчина все не отрывал рук от печки.
- Да вы разденьтесь. Чайку, может, согреть?
- Чайку неплохо! - И мужчина стал расстегивать крючки полушубка.
Нюра с тревогой и недоумением прислушивалась к происходящему. Что за ночной гость? Из какого такого Кричева он приехал? От какой тетки Марыси? Век прожила с Петром, а не слыхала, чтобы у него была тетка в Кричеве.
Голос у пришельца незнакомый. Что-что, а уж голоса она научилась различать. Не ошибется. Такого не помнит. Значит, пришел человек незнакомый, ни разу у них не бывавший. Почему же Петруша среди ночи впустил его в дом, да еще собирается поить чаем? Не такое теперь время, чтобы водить компанию с неизвестным, бог весть откуда и зачем явившимся человеком. Но за тридцать лет совместной жизни привыкла считать, что муж все делает правильно и раз он решил впустить ночью в дом чужого и напоить его чаем, значит, так и нужно. Лежала молча, с напряжением и тревогой прислушиваясь к каждому слову и движению пришельца.
Гость снял полушубок, старенькую ушанку, сбросил у входа валенки и подошел к столу. Был он в сереньком незавидном пиджачке и свитере с растянувшимся широким воротом. Лицо шершавое, небритое, обожженное морозом. Снял очки, долго протирал толстые стекла.
Петру Петровичу показалось, что он уже где-то видел человека в таких вот очках с толстыми стеклами. Видел, точно. А где? Растопил печурку, поставил чайник, достал из шкафчика чашку, хлеб, леденцы и, пока возился, все старался вспомнить, где видел этого человека.
Гость сидел молча, вроде даже дремал. И чай пил молча. Но пил с наслаждением, даже постанывая, тянул из чашки кипяток, - видимо, очень намерзся и проголодался.
Молчал и Петр Петрович, не знал, о чем говорить.
Выпив две чашки и съев добрый ломоть хлеба, гость повеселел. Неожиданно назвал хозяина по имени-отчеству.
- Я останусь у вас ночевать, Петр Петрович? Не возражаете?
Нюра обомлела. То, что гость назвал мужа по имени и отчеству, означало, что пришел он к ним в дом не случайно, а по какому-то делу. А раз ночью, то дело не простое и не безопасное. Ей стало казаться, что сама беда вошла ночью в ее дом, в ее темный, но спокойный мир.
- Пожалуйста, пожалуйста! - поспешно ответил Петр Петрович. - Здесь на диванчике я вам и постелю. - Теперь даже и голос гостя показался ему знакомым.
- Добро! А у меня к вам еще одна просьба, - и с немым вопросом глянул на занавеску, за которой лежала Нюра.
- Можно! - успокоительно кивнул хозяин.
- Знаете маленькую парикмахерскую на углу Красноармейской и Соборного переулка?
- Знаю.
- Там два мастера работают: мужчина и женщина. Мужчина худой, высокий, со шрамом на нижней губе. Пойдете завтра утром в парикмахерскую побриться. Сядете к мужчине. Дадите за работу этот рубль. Правда, уголок у него оторван, да не беда. В нем бумажка. Не перепутаете?
- Не маленький.
Петр Петрович положил рубль и бумажку в карман и принялся стелить гостю постель. Тот лег, скинув только пиджак и что-то быстро сунув под подушку.
Петр Петрович потушил лампу и ушел за занавеску. Нюра не спала. Жарко зашептала в ухо:
- Кто такой? Совсем, совсем незнакомый.
- Спи. Потом расскажу! - и повернулся к стене. Но долго не мог заснуть. То ему казалось, что кто-то стоит у окна, то думал, как лучше выполнить завтра поручение ночного гостя.
Не спала и Нюра. Тревога, пробравшаяся в сердце, не давала уснуть. До утра пролежала на спине без сна, уставившись в потолок пустыми глазами. Она еще не знала, но уже предчувствовала, что в их жизнь вошло что-то новое, неизвестное и потому страшное. Воображение рисовало всякие беды и напасти, которые подстерегают теперь людей на каждом шагу, и ей казалось, что пришел конец ее счастью в тихом и темном, но надежном мире рядом с Петром.
Петр Петрович поднялся рано и ушел в город, когда гость еще спал. Хотелось поскорее выполнить поручение и не держать зря в кармане бумажку, на которой, верно, написано что-то важное.
Как и вчера, по городу носились мотоциклисты, и патрули проверяли документы на каждом шагу.
Маленькая парикмахерская на углу Соборного переулка уже была открыта, в ней горел свет. Еще в окно Петр Петрович увидел мастера - женщину, склонившуюся над клиентом. Второе кресло было свободно. Петр Петрович толкнул дребезжащую обледеневшую дверь. Мужчина-мастер, в ожидании клиентов, сидел в углу на диванчике, читал газету. Был он худ, с бледным, густо насеченным болезненными морщинами лицом. На нижней губе косой шрам. Мастер безразлично глянул на вошедшего:
- Прошу! Подстричь?
- Немного. И побрить.
Мастер работал молча. Хмурое лицо, скорбно поджатая меченая губа. Петр Петрович искоса глянул на соседнее кресло. Женщина-мастер уже заканчивала бритье. Взяла пульверизатор, пофыркала одеколонной пылью. Больше клиентов в парикмахерской не было. Вот и хорошо, Спокойно можно будет передать бумажку.
Закончив работу, женщина ушла за перегородку. Петрович и мастер остались одни.
- Пожалуй, брить не надо! - поднялся Петр Петрович. Спешил выполнить поручение, пока никого не было в парикмахерской. - Прошу! - и вытащил из кармана рубль с завернутой в него бумажкой.
Мастер взял рубль, а бумажку вроде и не заметил, Читать ее не стал, небрежно сунул в карман. Сказал громко:
- Получите сдачу! - и дал Петру Петровичу пятиалтынный. Морщинистое болезненное лицо его было так же невозмутимо, только в серых усталых глазах почудился живой, даже радостный, блеск.
Петр Петрович шел с ощущением душевной легкости и удовлетворенности. Был рад, что и дело сделал и от бумажки освободился. Теперь без опаски смотрел на каждого встречного немца: на-кась, выкуси.
Только хотелось, чтобы дома уже не было ночного гостя. Все, что от него требовалось, он сделал: и человека ночью принял, и записку отнес… И тут же устыдился трусливых мыслей. Куда пойдет этот человек среди бела дня, когда гитлеровцы рыскают по городу и кого-то ищут?
Дойдя до Московских ворот, Петр Петрович увидел пришпиленную на столбе бумажку. В ней говорилось, что немецкое командование выдаст пять пудов муки и пуд свиного сала тому, кто укажет местопребывание большевистского комиссара и партизана Гудимова. Тут же была напечатана и фотография разыскиваемого. Снимок был серый, нечеткий, но Петру Петровичу достаточно было раз взглянуть на фотографию, чтобы понять, кто скрывается в его доме.
Немецкое обращение к населению города заканчивалось пятью пунктами, и за каждым пунктом следовало крупно и черно напечатанное одно и то же слово: расстрел!
"Кто скрывает… расстрел!"
"Кто поможет… расстрел!"
"Кто не сообщит… расстрел!.."
Петр Петрович сразу подумал о Нюре. Что будет с ней, если… Нет, нет, слишком страшно. Ему-то что! Он мужчина, зрячий. А она слабая, слепая, беззащитная женщина.
На душе стало тоскливо. Домой шел быстро, сдерживаясь, чтобы не побежать.
Гость уже встал, и Нюра угощала его завтраком: вареной картошкой в мундире и ржавой бочковой хамсой, известной под названием: "на рубль сто голов". Ничего другого у них в доме не было.
- О, вижу, вы уже и красоту навели. В парикмахерской были?
- Подстригся малость! - И Петр Петрович кивнул головой гостю: дескать, все в порядке.
- Ну, что там в городе, какие новости?
- Какие новости! Одно и то же! На столбах листки расклеены. Ищут гитлеровцы какого-то… Гудимова. Награду сулят.
- Большую?
- Пять пудов муки и пуд сала.
- Неплохо! По нынешним временам - целое богатство. - И гость вздохнул: - А у меня голова разболелась. Думаю у вас до вечера погостить. Не возражаете?
- Мы гостям рады, - неожиданно проговорила Нюра.
- А гости у вас часто бывают?
- Какие теперь гости. Я на работу ухожу, а она дверь на крючок.
- Вот, вот, - кивнул мужчина, понимая, что хозяевам все ясно. - Ко мне должны товарищи прийти сегодня вечером или, может быть, завтра…
Но ни в тот вечер, ни на следующий никто не появился. Пришли на третий вечер, как только стемнело. Один вошел в дом, второй остался на крыльце. Вошедший что-то сказал мужчине, и тот стал торопливо одеваться. Прощаясь, пожал руку Нюре и Петру Петровичу:
- Спасибо, дорогие!
Когда за гостем закрылась дверь, Петр Петрович наконец вспомнил: зарой! На зарой когда-то приезжал этот высокий человек в очках. Был редактором газеты, хвалил заметку Алексея Хворостова. Он самый. Вот когда довелось встретиться!
Или подсмотрел кто из соседей, что у Зингеров проживает неизвестный человек, или еще по какой причине, но не прошло и часа после ухода гостей, как к домику Зингеров подкатил крытый грузовик. В дверь били прикладами автоматов так, что ходуном заходил весь дом. Петрович едва сбросил крючок, как гитлеровцы, оттолкнув его, ворвались в комнату.
Нюра стояла у стола, и ее так трясло, что она уронила тарелку на пол. Гитлеровцы заглядывали в шкаф и под кровать, зачем-то бросали на пол белье, посуду, носильные вещи - что-то искали.
Старший из них, рыжий, упитанный до красноты и уже немолодой, заглядывая в маленькую книжечку, с натугой произносил слова:
- Где ест быть товарыш Гудимоф?
- Какой товарищ Гудимов? - пожал плечами Петр Петрович, стараясь понять, откуда гитлеровцы узнали, что именно у них скрывался Гудимов.
- Ты не знает? Твой женка не знает? - Сытый гитлеровец что-то приказал, и солдаты, схватив Нюру, потащили к двери.
- Что вы делаете?! Больная она! - бросился к жене Петрович. Но его ударили чем-то тяжелым по голове. Он свалился у стола на шатающийся, покачивающийся пол.