Написать? А что напишешь? Что разошлась с мужем, что одна, что все чаще вспоминает Третьяковку, кинотеатр "Художественный", на Арбатской площади, светлое вечернее от огней небо над Замоскворечьем, темный подъезд своего дома… Нужны ли Сергею ее воспоминания? А если он все давно забыл, встретил другую, полюбил. Смешным и ненужным будет ее письмо. Но разве он не говорил: на всю жизнь! А кто так не говорит!
Сколько раз бралась Нонна за перо. Писала, рвала, писала вновь. А через два дня, как и обещал, позвонил Афанасьев. Пропел басом:
- Я приговора жду, я жду решенья…
И Нонна решила:
- Я согласна, Петр Николаевич. Если вы не передумали - поеду с вами.
- Вот и отлично. Правильно решили.
Быстро в те дни делались дела. Утром Нонна дала согласие, а уже после обеда в кузове грузовика катила по Дмитровскому шоссе на фронт. Сумрачная осенняя настороженная Москва смотрела на нее. Остались позади нахохлившиеся притихшие домишки Верхних Лихоборов. Потянулись поля, изрытые рвами, с дорогами, перекрытыми ежами. Подъезжая к развилке, от которой вправо уходила немощеная, вся разбитая дорога на станцию Бескудниково, Нонна увидела старый деревянный дом. Верно, когда-то давно, еще до революции, в нем помещался кабак или заезжий двор на последнем перегоне к Москве. Теперь этот дом оброс пристройками, чуланчиками, сарайчиками, верандами и мезонинами и походил на старый черный червивый гриб, какие растут на деревьях. У сорванных ворот на костылях сутуло стоял мужчина в наброшенной на плечи распахнутой короткополой шинелишке и помятой грязной пилотке. На бледном худом, жесткой щетиной поросшем лице инвалида было сумрачное больное выражение. Оторвав правую руку от костыля, он помахал сидящей в кузове Нонне, крикнул:
- Возвращайся с победой, сестричка!
Потом всю войну Нонна вспоминала тусклые мутные осенние сумерки, мелкий дождь, черную разбитую грязную дорогу на Бескудниково, черную голую исхлестанную осину на обочине, мрачный дом и жалкую фигуру на костылях - словно птица с перебитыми крыльями, и взмах руки:
- Возвращайся с победой, сестричка!
Глава девятая
БЕЙ ВРАГА!
1
В конце ноября, когда уже установилась зима и снег выпал в полметра, дивизию снова погрузили в эшелоны и погнали зеленой улицей к Москве.
- Ну, теперь, кажется, начинается! - оживился Семен Карайбог.
Но до столицы их полк не довезли, а выгрузили на захолустной станции Шилово, Рязанской области. Оказалось, что и отсюда до передовой - рукой подать. К фронту весь полк двинулся пешим порядком, только бойцов двадцать, в том числе и отделение Семена Карайбога, оставили на несколько дней в Шилове грузить интендантское имущество. Дня два они таскали тюки да ящики, а на четвертый к вечеру подошли три полуторки и раздалась команда:
- По коням!
Забрались бойцы в кузова, умялись потесней, чтоб теплей было, и отправились догонять своих. Хотя и выдали в Шилове полушубки, валенки и шапки-ушанки, было холодно: зима в тот год объявилась ранняя, суровая. Семен и Назар лежали на дне кузова, прижавшись друг к другу - теплее. Ночь стояла беспросветная, ни огонька, ни звезды - полное затемнение и на небесах, и на земле.
Проехали километров двадцать. Остановка. Хриплый голос пробежал вдоль машин:
- Выходи!
Вздыхая, поеживаясь, про себя матерясь, слезли бойцы с машин, собрались у головной. Сгрудились вокруг старшего команды молоденького лейтенанта в очках. Старательно протерев запотевшие окуляры, лейтенант махнул рукой вперед, в темноту:
- Немецкая штучка!
Карайбог и Шугаев присмотрелись и, действительно, увидели непонятное. Метрах в двадцати от первой машины посередине шоссе возвышался невысокий снежный сугроб, а в нем, под снегом, горел огонь. Словно какой-то шутник приспособил там электрическую лампочку.
- Что за чертовщина! - проворчал Карайбог. - Рано еще нас иллюминацией встречать. Не воевали!
Притопывая ногами, повыше поднимая воротники полушубков, чтобы укрыться от ветра и снега, бойцы поглядывали то на чудной сугроб со светящейся начинкой, то на старшого. Еще раз протерев окуляры, лейтенант определил:
- Гитлеровцы, как видно, заминировали шоссе. Танковая колонна Гудериана обходит нас с тыла, чтобы перерезать дорогу на Рязань.
Огляделись бойцы и в самом деле увидели, что в кромешной тьме далеко справа полукругом мерцают и движутся огоньки.
- Выход один, - принял командирское решение лейтенант. - Нужно разминировать дорогу и прорваться на соединение с дивизией, которая ушла вперед. Кто из вас знаком с немецкими минами?
Бойцы помалкивали. Никто из них минерному делу не был обучен. Народ молодой, необстрелянный, первый раз на фронте.
- Еще раз вызываю добровольцев разминировать дорогу! - повысил голос лейтенант.
Ребята молчали, вроде даже назад подались. Семен Карайбог и Назар Шугаев неожиданно оказались прямо перед лейтенантом. Поправив очки на носу, лейтенант проговорил с металлом в голосе:
- Приказываю вам, - и ткнул указательным пальцем в Карайбога и Шугаева, - разминировать дорогу. - И добавил уже, скорее, с просьбой: - Выполняйте!
Приказ есть приказ! Это Семен Карайбог знал хорошо. Потуже натянул ушанку:
- Пошли, Назар! Когда ни умирать, а день терять! Удалой долго не думает.
Назар, твердо веривший в военные знания и опыт Семена, покорно шел за другом. На всякий случай все же осведомился:
- А тебе, Сема, приходилось обезвреживать немецкие мины?
Теперь, когда их никто не слышал, Карайбог чистосердечно признался:
- Да я их, проклятых, и в глаза никогда не видел. В газетах читал, что гитлеровцы большие мастаки по этой части.
И верно, в ту осень в газетах много писали и по радио говорили о том, какие хитроумные штуки вытворяют фашисты по части минирования. Каких только сюрпризов не наготовили: и замедленного действия, и с часовым механизмом, и натяжные, и противотанковые. Возьмешь зажигалку, чиркнешь - и бабахнет! Возьмешь авторучку, распишешься - бабахнет! Одним словом, страсти-мордасти.
С таким-то багажом по части минерной техники Карайбог и Шугаев подошли к сугробу. Теперь было отлично видно: горит что-то под снегом, а что горит и почему - непонятно. Может быть, и вправду там мина замедленного действия. Шарахнет сейчас - и будь здоров!
Карайбог первым делом решил осмотреться. Справа был кювет, глубокий, занесенный снегом, слева местность поровней, пожалуй, и проехать на машине можно. Карайбог осторожно обошел светящийся сугроб слева. Снег по щиколотку, машина свободно пройдет, и никакой подозрительной вражеской техники - проводов или мин - не видно. Быстро принял решение:
- Пойдем, Назар, старшому докладывать обстановку.
- А что будешь докладывать?
- Вот послушай да мотай на ус.
Карайбог и Шугаев вернулись к машинам. Лейтенант в окулярах стоял среди бойцов, как Наполеон на Поклонной горе. Сема бойко к нему подошел, козырнул:
- Товарищ лейтенант! Разминировать шоссе не удалось, поскольку мина особо секретного устройства. Но заминированное место можно объехать, дорога нами разведана.
- А не подорвемся?
- Не должны.
- Хорошо, на вашу ответственность, - решил лейтенант и распорядился: - Садитесь в первую машину и покажите шоферу дорогу.
Карайбог с достоинством сел рядом с шофером:
- Давай, друг!
На беду, водитель попался трусоватый. Начал допытываться: "Не бабахнет?" А у самого глаза от страха, как шарики, вертятся.
- Да поезжай ты, ради бога, - рассердился Сема. - Не играй на моей нервной системе. И так душа горит.
Подъехали к сугробу. Ничего. Свернули на целину. Объехали сугроб. Не бабахнуло. Все в порядке!
- Сигналь, - приказал Карайбог водителю, - пусть и другие машины объезжают. Путь проверен.
Благополучно объехали сугроб и остальные машины. Лейтенант объявил благодарность Карайбогу и Шугаеву, весело, по-чапаевски скомандовал:
- По коням!
Все бросились к своим машинам - уж слишком намерзлись на ветру - и тронулись дальше. Поздней ночью остановились в деревне, наполовину сгоревшей. Пошли по избам в поисках ночлега. Но все уцелевшие избы были забиты своим же братом солдатом - ступить негде. Все же в одной избе Карайбог и Шугаев нашли свободное место под лавкой. Положили противогазы в головы, один полушубок под себя, другой на себя и притихли. Назар заснул сразу, присоединив свой мужественный храп к духовому оркестру носовых звуков, раздававшихся из всех углов избы. Карайбог докурил последнюю на сон грядущий цигарку и тоже начал дремать, но услышал негромкий разговор. Сверху на лавке обосновались два дружка и беседовали среди ночи, словно за кружкой пива. Сема совсем уж собрался гаркнуть на них, чтобы заткнулись, да осекся. Заинтересовался разговором. Один приятель жаловался другому:
- Нет хуже, как дурацкие бутылки с зажигательной смесью возить. Из чего только ее делают? Сегодня вечером сам не знаю с какой радости один ящик у меня загорелся.
- И что же?
- Сбросил его к чертовой матери с машины, завалил снегом и - наше вам!
Семена Карайбога как током ударило. Ах ты, сукин сын! Вот кто, оказывается, дорогу заминировал. Ну, ладно, не будет он сейчас хай поднимать, пусть ребята спят, намаялись за день. Но завтра утром этого архаровца в штаб сведет. Там ему покажут, как свою же братву в заблуждение вводить.
Проснулся Карайбог утром и первым делом глянул на лавку, где шоферы спали. А их и след простыл. Карайбог кинулся к хозяйке:
- Тут два обормота ночевали. Куда смылись?
Хозяйка только ухватом махнула:
- Эк, когда спохватился! Они на первой зорьке тронулись. Да еще и ведро мое прихватили. Новое. Сноха из Рязани на майские праздники привезла.
Весь день Карайбог ходил мрачный, не подступись. К вечеру признался Назару:
- Темные мы с тобой в военном деле люди. Кровь из носу, а я всю боевую технику, пехоте положенную, изучу. Не буду дурака праздновать! Хватит!
2
Какой трудный, непереносимо тяжелый декабрь! Свирепый обжигающий мороз, занесенные снегом дороги, сожженные деревушки - портянки высушить негде. В низком мутном небе с утра до вечера рев вражеских "юнкерсов" и "мессершмиттов". Голодно. Тылы застряли в снегах еще где-то под Рязанью. Сухари. Концентраты. Мелкая картошка, найденная в заброшенных погребах, - вот и все снабжение.
И все же как радостно на душе! Наступление! Вперед! Умываются кровью гитлеровцы в подмосковных лесах. Так им и надо!
…В одной деревушке под Михайловом, от которой осталось лишь несколько черных оголенных печей, отделение старшего сержанта Карайбога наскочило на тройку немецких танков. Рыже-грязные машины запутались во рвах и кюветах, занесенных снегом. Один танк, выбравшись на грунтовую дорогу, улепетывал, отстреливаясь, а два других буксовали, фыркая ядовитой синей гарью, отплевываясь озлобленными пулеметными очередями. Увидя такую картину, Карайбог проворно связал три гранаты брючным ремнем.
- Ты куда? - испугался Шугаев.
- Душа горит! Опротивели мне фашистские жестянки. Я их сейчас разделаю, как бог черепаху.
- И я с тобой.
- Не боишься?
- С тобой - нет!
- Готовь связку.
Подполз командир взвода:
- Сам решил?
- Вместе с Шугаевым.
- Только поаккуратней, ребята. И так во взводе бойцов мало.
- Постараемся, товарищ лейтенант. Помирать еще не охота.
Поползли, хоронясь в снежных сугробах.
- Бери того, что правее! - распорядился Семен. - И не спеши. Под брюхо целься. У танка, как и у бабы, брюхо самое слабое место. Гусеницы беспременно разворотишь.
Назар боднул головой:
- Ясно!
Два взрыва раздались почти одновременно. Один танк завертелся на месте, по броне другого побежал бледный дневной огонь. Люки танков открылись, и на снег начали выскакивать гитлеровцы. Бойцы взвода, залегшие в сторонке, открыли огонь из автоматов и ручных пулеметов.
За несколько минут все было кончено. Вытирая шапками и рукавами потные, в копоти лица, Карайбог и Шугаев обошли вражеские танки. Один горел, бледно-зеленоватые языки огня прыгали по броне. Густо тянулся гнусный смрад горящей краски и железа. Второй танк, накренившись набок, уткнулся орудием в сугроб. Теперь вблизи, рыже-грязные, с облупленными белыми крестами на боку, они не только не были страшны, но казались ничтожными, как кучи утиля.
И совсем уж жалким был вид лежащих вокруг машин перебитых гитлеровских танкистов. В летнем замызганном обмундировании, в панических позах, они вызывали брезгливость. Посмотрев на развороченные машины и убитых танкистов, Семен Карайбог сказал бойцам отделения:
- Будет скоро Гитлеру крышка. Это как пить дать!
Семен Карайбог и раньше не сомневался, что в конце концов Красная Армия разобьет фашистов. Но победа была далеко-далеко. Гитлер рвался к Москве! Теперь же он подумал, что победа над фашистской Германией не такая уж далекая штука, как казалось раньше.
- Надо только, ребятки, вперед дружней рваться. Без остановки гнать гитлеровцев, не давать им, аспидам, передышки. Бить и в хвост, и в гриву!
И они гнали врага. Уже остались позади и Михайлов, и Епифань, и Белов, и Мещевск. А у старшего сержанта Семена Карайбога одна команда:
- Бить их, гадов, гнать до самого Берлина! У немцев всегда так получается: замах рублевый, а удар хреновый.
Пожилой боец, по фамилии Федотов, покачал головой:
- Не такой уж хреновый, если до Москвы дошли!
- Ну, и что ж с того, что дошли. Поцелуй пробой и катись домой. У нас, у русских, какой характер? Как в песне поется: нас не трогай - мы не тронем, а затронешь - спуску не дадим. Ясно?
- Оно, конечно, - без особого энтузиазма согласился Федотов. Чувствовалось, что с отделенным он соглашается для виду, а в голове у него другие мысли. Смешно говорить о Берлине, когда немец стоит под Москвой!
Старший сержант Карайбог без труда разгадал, какие тайные сомнения одолевают Федотова. Худое обмороженное лицо Семена еще больше почернело, в уголках обветренного рта вскипела сердитая слюна.
- Ты, Федотов, разные свои мыслишки из головы выбрось и наплюй. У меня от них душа горит. Твой дом где? За Уралом! Вот ты и спокоен: немец до Урала не досягнет. А у настоящего советского человека везде родной дом, родная земля: и в Смоленске, и в Минске, и в Бресте! Понял, ядрена редька! И в нашем советском доме немцам не быть. Так и заруби на своем кирпатом носу. А почему не следует на чужое добро зариться, мы немцам в Берлине объясним. Сами поймут и другим не посоветуют. Вот так, Федотов!
- Самолетов у них сколько и танков. Сила! - не сдавался Федотов. Карайбог совсем рассвирепел:
- Ты меня танками и самолетами не пугай. Вон их танк стоит! А что он такое? Железный лом, хрен ему цена. Нет, нас железом не возьмешь! И на испуг не возьмешь! И запомни мое слово, Федотов: будем мы с тобой еще в Берлине. Я лично до тех пор не успокоюсь, пока самого Гитлера ногтем, как вошь, не придавлю. У нас у всех один теперь, по-рабочему говоря, промфинплан, а поскольку ты, папаша, колхозник, то у тебя должна быть одна заповедь, как сказал товарищ Сталин: "Бей врага!" Ясно?
Федотов угрюмо замолчал, побоялся продолжать спор. Раз у старшего сержанта на губах пена зашелушилась, лучше прикусить язык. Такой он горячий, аж шкварчит.
Как-то во взвод пришел политрук и принес свежие газеты: "Правду", "Красную звезду", "Красноармейскую правду" и другие. Карайбог взял в руки небольшой листок в половину московской "Правды", подозвал Назара:
- Знаешь, Назар, как наша армейская газета называется?
- Не читал.
- А зря! Называется она просто и всем понятно: "Бей врага!"
- Так и называется?
- Так. Читай! - И Карайбог сунул Назару небольшой листок двухполосной армейской газеты. Она действительно называлась: "Бей врага!"
- Правильное название! - одобрил Назар.
- В самый пупок, как говорила тетя Мотя, что против кирпичного жила. Вот бы к ней хоть на часок завалиться. Большая мастерица она по части самогоноварения. Воспринять бы дозу - и можно фашистов руками давить. И никаких гвоздей!
- Злости у тебя, Сема, много. Есть же и среди них люди рабочие, крестьяне.
- Не могу я их жалеть, пока они нашу землю топчут.
- Все-таки в их армии большинство рабочие и крестьяне. Знаешь, сколько немцев за Тельмана голосовало? Пять миллионов! Должны же они за ум взяться.
- Жди! На Украине так говорят: пока солнце взойдет, роса глаза выест. Бить их надо, как зверей, смертным боем. Пощады от меня не дождутся. Почитай в газетах, что они творят. Душа горит!
…Только утром был такой разговор между друзьями, а вечером произошел случай, который и решил их спор. Рота ворвалась в маленькую, неизвестно каким чудом уцелевшую деревушку. Вероятно, не успели гитлеровцы поджечь избы: стремительно нажали наши бойцы. Дело шло к вечеру, и комбат дал приказ:
- Ночуем!
В поисках ночлега Карайбог и Шугаев подошли к крайней избе. Темно, глухо. Карайбог постучал. Никто не ответил. Тогда Семен толкнул дверь. Она оказалась незапертой. Из темной избы пахнуло теплом и еще каким-то сладковатым запахом - жилая. Вошедший вслед за ним Назар Шугаев чиркнул спичку:
- Есть хозяева?
На печи кто-то заворочался:
- Есть!
Голос шепелявый, старушечий.
- Что, мать, у тебя темень такая, как у попа под рясой. Разве электричества нет?
- Какое теперь электричество! - вздохнула на печи старуха. - По нынешним временам ни в Михайлове, ни в Епифани его нету. - Помолчав, добавила: - На столе каганец. Справный.
Назар еще раз чиркнул спичку. На столе в блюдце с темным жиром плавал кусок пробки с продетым сквозь него тоненьким фитильком. Маленький синеватый язычок зачадил, колыхаясь и вздрагивая.
- Святое освещение! - оглядел избу Карайбог. Кроме непокрытого деревянного стола да печки, в ней ничего не было. Даже на голой черной стене не видно обычных семейных фотографий.
- Ты что, одна живешь?
- Какая теперь жизня, - заворчала хозяйка. - Внук был, в мэтэсе на тракторе работал. Воюет.
- А печь жарко топишь, - поставил Назар винтовку в угол и протянул озябшие руки к загнетке.
- Немцы так натопили.
- Недавно, выходит, смылись?
- Сегодня утром. Да проворно так. В одну мыть собрались - и айда!
- Значит, квартира освободилась. Так мы у тебя и переночуем. Не возражаешь? - Карайбог опустился на лавку, снял с плеч автомат, противогаз и вещевую сумку. Ноги гудели и, казалось, стали толстыми, как бревна.
Назар все еще стоял у печи, не в силах оторвать задубевшие на морозе руки от идущего из нее тепла. Вместе с теплом из печи или из подпечья шел несильный, но устоявшийся сладковатый запах. И нельзя было понять, откуда он берется.
Видно, запах почувствовал и Карайбог. Посопел носом и полез в карман за кисетом, в котором держал особую, в Шилове на базаре раздобытую кременчугскую махорку.
- А гитлеровцы тепло любили. Ишь как натопили - до сих пор печь не охолонула, - заметил Назар.
- День и ночь топили, окаянные. Промышляли они тут.
- Чем промышляли? - переспросил Карайбог.
- Сапогами промышляли. Вон в углу лежат.