Между тем Колька Дранков, сбросив одеяло, начал одеваться:
- Мельчает народец. Рекламой занялся. А вот до нас на рабфаке учился один парень. Теперь поэтом стал. Настоящим. Он стихи писал - закачаешься. Внимайте:
Пишу стихи, а в сердце драка,
И, может быть, в родные мхи
Меня прогонят из рабфака
За непокорство и стихи.
Или еще:
В моих стихах все жарче хлещет грусть,
Растет трава и зеленеет ельник,
И, может быть, я Байроном проснусь
В какой-нибудь четверг иль понедельник.
Криво усмехнулся, кинул в сторону Васи:
- А теперь: овин - маргарин! Нет, измельчал народ! Только один я и пишу по-настоящему. - И вытащил из-под кровати потертую папку "Для бумаг".
- Ты куда собрался? Не на Ваганьковское ли кладбище? - с невинным видом спросил Дранкова сочинитель реклам.
- Чего я там не видел?
- Говорят, сегодня у них день открытых дверей.
- Нет, иду на торжище книжников и фарисеев, именуемое редакциями журналов.
- Не притворяйся, тебе везет. Ты даже в трамваях всегда занимаешь место для сидения.
- Как утопленнику. - И уже в дверях помахал потертой папкой: - Эх, тяжела ты, папка графомана!
Алексей Хворостов не сразу понял, зачем Сергею Полуярову срочно понадобилась штатская экипировка. Пришлось рассказать о Нонне, о предрассудках ее родителей, о приглашении на праздничный обед в Серебряный бор. Разобравшись в ситуации, Алексей спросил хмуро:
- А как же Настенька?
Сергей поморщился: не очень деликатный вопрос.
- Дела давно минувших дней…
- Минувших, говоришь. Н-да! Как в старых куплетах поется: благодарю, не ожидал! - Посмотрел пытливо, словно что-то новое увидел в старом друге. После паузы заговорил горячо: - На кой черт тебе нужна лекарская дщерь, если она красноармейской формы стыдится!
- Понимаешь, мать у нее…
- Не понимаю! Впрочем, черт с нею. Штаны я тебе свои дам. Отличные штаны. Праздничные. - Алексей вытащил из-под кровати плетеную корзинку (ту самую, с которой уехал в Москву учиться, вспомнил Сергей), извлек сравнительно новые серые брюки. - Помялись немного. Не беда. Пока к своей клистирной принцессе доедешь - обтянутся. Ковбойка у Васьки есть. Неотразимая. Мечта дикого запада. Только с ногами как? Я бы свои полуботинки дал, но сегодня, как на грех, еду политэкономию сдавать. - Вдруг вскочил, осененный идеей: - У Парамонова бутсы есть. Уникальная вещь. На дипломатические приемы ходить можно.
Алексей метнулся за дверь и вскоре появился, торжественно, как именинный пирог, неся в вытянутых руках белые лосевые футбольные бутсы на шипах.
- Красота! Сносу им нет. Второй год весь наш курс пользуется в минуты жизни трудные.
Тот факт, что бутсам нет сносу, не вызывал у Полуярова сомнения. Смущал белый цвет спортивной обуви и полувершковые шипы на подошвах.
- Пустяки! - не унывал Алексей. - Шипов никто не увидит. Ты же не вверх ногами перед ее папашей и мамашей выкобениваться будешь. А белый цвет - явление преходящее. Недаром лучшие умы человечества изобрели гуталин.
В поисках гуталина Алексей обегал несколько корпусов городка. Все же ему удалось установить, что еще ранней весной видели, как один из театрального чистил ботинки, роскошно макая щетку в банку с гуталином. Слухи подтвердились, и Алексей явился с банкой черного, как южная ночь, гуталина. Через несколько минут белые и довольно симпатичные лосевые бутсы приобрели серо-буро-коричневую окраску, ни на что, честно говоря, не похожую.
- Не волнуйся! Твои аристократы подумают, что теперь в моде такой цвет.
Выбора не было, и Полуяров с содроганием натянул на ноги бывшие бутсы.
- Типичный жених! - ободрял друга Алексей. - Сегодня же по рукам и ударите, вот увидишь.
Чтобы переменить щекотливую тему, Сергей спросил:
- Ну а у тебя как дела? Что во время каникул делать будешь?
- Пойду работать в журнал "Жизнь слепых".
- Почему слепых?
- Авось не заметят моей бездарности. Не получается из меня классика советской литературы.
Облачившись в коротковатые хлопчатобумажные штаны, подпоясавшись тоненьким кавказским ремешком, еще раз критически осмотрев пахнущие гуталином бутсы, напутствуемый пожеланиями, советами и рекомендациями всех обитателей комнаты, Сергей Полуяров направился к трамвайной остановке. Ему казалось, что из всех окон двухэтажных бараков-близнецов студенческого городка на него смотрят сотни глаз: жених идет!
Путь в Серебряный бор оказался долгим. Автобус № 4 шел от Театральной площади больше часа. Всю дорогу Полуяров с подозрением поглядывал на бутсы. И не зря. Они обрели удивительную способность притягивать к себе, как магнит металлическую стружку, всякую дрянь.
Сойдя у круга, Полуяров взглянул на висевшие на столбе часы: только начало второго. А он должен явиться к Никольским в три. Куда деваться? Томимый сомнениями и недобрыми предчувствиями, Сергей пошел бродить улочками, запутавшимися в меднотелых соснах дачного поселка. В одном проулке, заросшем лебедой и кашкой, мальчишки, обугленные, как головешки, играли в футбол. Играли прескверно. Ни пасовки, ни умения принять мяч, ни одного точного удара.
- Разве так бьют! - не выдержал Полуяров, когда промах нападающего был слишком очевиден.
- Нашелся учитель! - неприязненно встретил замечание незадачливый игрок. А рыжий и, видно, как все рыжие, задиристый вратарь изрек нагловато:
- Указчику - чирей за щеку!
Такое неуважительное отношение задело самолюбие Сергея, игравшего правым краем в футбольной команде: полка.
- Могу показать, как надо.
- Попробуй!
- И попробую!
Сергей вышел на площадку, чтобы продемонстрировать два-три финта и нанести удар по воротам рыжего голкипера. По первому его удару доморощенные футболисты почувствовали, что имеют дело с мастером кожаного мяча. Игра сразу обрела свойственные футболу азарт и накал. Никто не хотел ударить лицом в грязь перед незнакомцем, который запросто мог оказаться игроком "Динамо" или "Спартака".
Гулкие удары бутс по мячу. Ни с чем не сравнимое удовольствие принять на подъем мяч и пушечным ударом, сотрясающим верхушки серебряноборских сосен, послать в сетку ворот. И Сергей Полуяров увлекся. Только тот, кто сам мчался с мячом по краю поля, кто стремительно врезался в штрафную площадку противника, кто всем телом, душой стоял на защите своих ворот, может его понять и простить.
В самый разгар игры, когда мутные ручьи пота уже пересекли лоб Сергея Полуярова, на клетчатой спине "мечты дикого запада" затемнело пятно, а бутсы стали махровыми и седыми от пыли, как пророки в пустыне, Сергей невзначай взглянул на тротуар. И замер, словно судья назначил пенальти: навстречу шла Нонна под руку с молодой красивой нарядной дамой, очень на нее похожей. Конечно, с матерью.
От неожиданности Сергей застыл в нелепой, даже смешной, позе. Только мгновение видел он взгляд Нонны. Видел, как вспыхнуло - словно от удара - ее матовое лицо. Видел, с каким недоумением смотрела мать то на покрасневшую дочь, то на странного парня, грязного, потного, в коротких помятых штанах, клетчатой дурацкой ковбойке и обутого во что-то совершенно невыразимое, чему и названия нет.
Сергей стоял посередине футбольной площадки все в той, же нелепой позе, как вратарь, пропустивший неожиданный мяч. А вокруг торжествовал роскошный подмосковный воскресный день. С дачных веранд и балконов неслась музыка. Утесов пел о сердце, которому не хочется покоя. На клумбах цвели праздные цветы…
…Очень обидно и страшно, когда любимой девушке до слез стыдно за тебя, за твою позу, за твой костюм, за твое лицо! Все кончено! Не обращая внимания на крики ввергнутых в недоумение юных футболистов, не понимавших, что произошло с заезжим мастером мяча, Сергей повернулся и зашагал прочь от своего счастья к автобусной остановке.
Автобус, расхлябанный во всех узлах и сочленениях, со скрипом, скрежетом и лязгом трусил по разбитому шоссе. Перекошенные хибарки подмосковной деревушки покорно ждали своего часа. Сергей смотрел в окно, но ничего не видел: все кончено!
Слишком ясно прочел он стыд на лице Нонны, брезгливое недоумение в черных, таких же, как и у Нонны, красивых глазах ее матери.
Все кончено!
3
Прошло лето - жаркое, пыльное, томительное. Как-то уже в конце августа командир батальона вызвал в штаб красноармейца Сергея Полуярова. Разговор повел издалека: как настроение, как успехи в боевой и политической подготовке, какие планы на будущее? Сергей понимал, что командир не зря затеял такой разговор, но не догадывался, к чему он клонит.
- Командование вами довольно, товарищ Полуяров. Вот уже год, как вы на Доске почета полка. Военная служба, судя по всему, вам пришлась по душе. Как смотрите, если мы откомандируем вас в Ленинград на учебу в Краснознаменное пехотное училище?
Предложение комбата ошарашило. Проговорил чуть ли не с испугом:
- Что вы! На всю жизнь остаться в армии!
Комбат улыбнулся:
- Разве так страшно? Я тоже на всю жизнь остался в армии и, представьте, не жалею. Будете красным командиром, нашим советским офицером. Вы комсомолец, дело военное любите, служите хорошо. Человек вы грамотный. Командование вами довольно. Командир роты и комсомольская организация дают вам положительную характеристику. Как говорится, все карты в руки. Поезжайте, жалеть не будете.
Сергей проговорил уклончиво:
- Разрешите подумать, товарищ командир!
- Думайте, думайте, товарищ Полуяров. Это никогда не вредно. Только мне кажется, что дело ясное. Кстати сказать, охотников ехать учиться много.
За два года действительной службы полк стал для Сергея Полуярова родной семьей. Другой семьи у него и не было. Был когда-то детский дом в далеком городе. Давно по всей советской земле разошлись сводные братья-детдомовцы. Был когда-то зарой на кирпичном заводе. Но и он остался в прошлом. Только редкие встречи с Алексеем Хворостовым напоминали о нем. Придет время демобилизации. Куда поедет он, чем займется? Неужели снова браться за лопату?
И было еще одно, тайное, что звало Сергея Полуярова бросить Москву, уехать в Ленинград или хоть к черту на кулички. Тайное заключалось в том, что в Москве была Третьяковская галерея, Арбат, скамья на Гоголевском бульваре… В Москве была высокая черноглазая девушка с матовым цветом лица и сухим шелестом волос над выпуклым лбом.
И на следующий день Сергей Полуяров явился к командиру батальона:
- Я согласен, товарищ командир. Если примут.
- Примут! Кому тогда и учиться в военных училищах, как не таким, как вы? Происхождение самое пролетарское, рабочий, окончил семилетку, воин примерный. Будешь командиром - это точно!
…Все же в день отъезда в Ленинград Сергей Полуяров не выдержал и после долгих колебаний подошел к телефону-автомату, бросил в узкую прорезь пятиалтынный. Молодой звонкий голос:
- Вас слушают!
- Будьте добры, попросите Нонну.
- Кто спрашивает?
- Один знакомый.
- Кто именно?
- Сергей Полуяров.
- К сожалению, Нонны нет дома.
- Передайте, пожалуйста, ей, что я уезжаю из Москвы.
- Надолго?
- На два года. В Ленинград. Учиться.
- Ах, вот как! - Голос явно обрадовался. - Когда уезжаете?
- Сегодня.
- Хорошо, передам.
- В двенадцать десять ночи.
- Хорошо, хорошо!
- Вагон номер шесть.
- Передам, передам. - И частые, словно обрадованные, гудки.
Нонна вернулась домой в десять вечера. Сели ужинать. И в разговоре, как бы между прочим, Ядвига Аполлинариевна сказала:
- Да, Нонночка, тебе днем звонил этот солдат…
Нонна спросила равнодушно, без всякого интереса:
- И что говорил?
Равнодушно-скучающий вид дочери обманул бдительность Ядвиги Аполлинариевны, и она проговорилась:
- Слава богу, уезжает в Ленинград учиться. На два года.
- Когда уезжает?
Тон, каким задала вопрос Нонна, несколько обеспокоил Ядвигу Аполлинариевну. Видно, не забыла еще дочь солдата.
- Не знаю.
- Неправда, знаешь. Когда уезжает Сергей?
- Как ты со мной разговариваешь! Откуда я могу знать?
- Лжешь!
- Нонна.
- Лжешь! Когда уезжает Сергей?
- Ну, сегодня, сегодня. В двенадцать десять. Какое это имеет значение!
Нонна молча поднялась из-за стола, начала одеваться.
- Ты куда? - испугалась Ядвига Аполлинариевна.
- На вокзал.
- С ума сошла. Ночь на дворе.
- В каком вагоне едет Сергей?
- Не знаю, не знаю, ничего не знаю, - зажала уши Ядвига Аполлинариевна. - Ты просто сумасшедшая!
- Неправда, знаешь. Пойду по всем вагонам, до Ленинграда доеду, а найду.
Ядвига Аполлинариевна набросилась на мужа:
- Владимир Степанович! Что ты сидишь как истукан. Оставь свою газету. Видишь, дочь с ума сошла!
- Не надо было дразнить девку! - И Владимир Степанович ушел к себе, захватив "Вечерку" и недопитый стакан чаю.
- Ну, ты скажешь? - зло смотрела на мать Нонна.
- В шестом вагоне. Я с тобой поеду на вокзал, Нонночка, - жалко заискивала Ядвига Аполлинариевна.
- Никуда ты не поедешь! - И Нонна стремглав помчалась по лестнице.
Было ровно двенадцать, когда запыхавшаяся Нонна вышла на перрон Октябрьского вокзала. У вагонов готового к отправлению поезда суетились пассажиры, провожающие, носильщики. Сергея она увидела сразу. Он стоял у вагона и угрюмо смотрел на огромные освещенные часы с черными метровыми стрелками. Он как будто даже не обрадовался, увидев ее. Только двумя руками взял ее руку и уже не отпускал до отправления.
- На два года?
- Да, на два.
- Сразу же напиши, как приедешь.
- Напишу.
- Я приеду в Ленинград на зимние каникулы. Там у меня тетка.
- Я буду считать каждый день.
- Каждый, каждый? - грустно улыбнулась Нонна.
- Каждый!
Когда раздался сигнал отправления, Нонна обхватила рукой шею Сергея, прижалась губами к его губам.
- Не забудешь?
- Никогда!
Первое письмо пришло дня через четыре. Хорошо, что Ядвига Аполлинариевна сама заглянула в почтовый ящик и обнаружила письмо с обратным ленинградским адресом. Сразу догадалась от кого. К счастью, Нонны не было дома. И разорванное письмо полетело в мусорный ящик.
Возвращаясь по вечерам из консерватории, Нонна первым долгом спрашивала:
- Почта сегодня была?
- Папе несколько писем.
- А из Ленинграда?
- От тети Оли было, - искренне и наивно смотрела Ядвига Аполлинариевна в глаза дочери.
Второе письмо пришло недели через две, и опять когда Нонны не было дома. Его постигла та же участь. Теперь Нонна не спрашивала о почте, но Ядвига Аполлинариевна чувствовала: ждет, страдает. Ей было жаль Нонну, но она знала, что поступает правильно, благоразумно, в интересах дочери. Сама потом будет ее благодарить.
Третье письмо пришло в середине декабря. Ядвига Аполлинариевна вскрыла конверт. Прочла первую фразу: "Нонна! Я пишу тебе в последний раз…"
Ну, и слава богу! Наконец-то понял, что все это бесполезно.
И, действительно, писем из Ленинграда больше не было.
Как человек выбирает дорогу в жизни? Сразу ли становится на верную стезю и, как говорится, с младых ногтей находит свое призвание?
Бывает и так.
Впервые увидит мальчик, как взрослые играют в шахматы, садится сам за клетчатую доску, переставляет игрушечные фигурки (чем не детская игра!) и спустя несколько лет становится шахматным чемпионом мира.
Второй чуть ли не с пеленок начинает решать алгебраические задачи, третий, еще гуляя под столом, усердно дудит в дудочку, четвертый задумчиво водит палочкой по песку… Проходит время - и в мире появляются новые математики, музыканты, художники.
Но бывает, что долгие годы блуждает человек в поисках своего призвания, и не дается оно ему в руки, как сказочная жар-птица.
Когда впервые почувствовал Сергей Полуяров, что военная служба его судьба, жизнь, призвание? В детстве, как и все сверстники в те годы, он любил играть в войну. Оно и понятно. Только недавно отгремели революционные битвы и романтику тачанок, "максимов", рейдов буденновской конницы еще не сдали в музеи. Мальчишки-детдомовцы ходили в разведку, захватывали в плен батьку Махно, громили белых генералов, мечтали стать Чапаевыми и Котовскими.
Прошло детство, а с ним, как возрастная болезнь корь, и любовь к военным играм. Когда настало время срочной службы в Красной Армии, Сергей Полуяров уже не испытывал никакого влечения к военной карьере. Был равнодушен к армии, к духовым оркестрам, шпорам, галифе и скрипучим командирским ремням. Без сердечного волнения слушал он на вокзальном перроне песни провожавших о том, что от самой тайги до Британских морей Красная Армия всех сильней, что разум дал нам стальные руки-крылья и вместо сердца пламенный мотор, о боевых ночах Спасска и волочаевских днях. Как вынужденную необходимость принял армейские уставы, наставления, порядки и правила. Он строго подчинялся дисциплине, когда их, наголо остриженных, в необмятых короткополых шинелях и грубых сапогах гоняли на плацу в старых казармах на Садовой.
Два года срочной службы в стрелковом полку не пробудили в душе Сергея особой любви к военной службе. Служил исправно, был на хорошем счету: дисциплинированный, исполнительный, толковый боец.
Даже предложение командира батальона поехать учиться в Ленинград воспринял без энтузиазма. Умом, а не сердцем. Когда писал рапорт на имя командира полка: "Прошу откомандировать меня на учебу в Ленинградское Краснознаменное пехотное училище", положа руку на сердце, не мог сказать, что нашел наконец свой путь в жизни.