Лосев молчал. Он лениво разглядывал лицо Сизовой. Он смотрел на нее с вялой задумчивостью, как на шахматную доску, где завершается выигранная партия. Невозможно было в точности определить, что означала улыбка в углах его сочных, вздрагивающих губ. Логинов вдруг почувствовал, что Лосев не слушает Сизову. Несоответствие между поведением Сизовой и Лосева поразило его, и, начиная с этой минуты, происходящее стало наполняться пока не разгаданным смыслом, слова и жесты больше не проходили мимо его внимания, и постепенно Логинов начинал ощущать скрытое доселе напряжение окружающих. Где-то происходила или готовилась игра, цели которой он еще не угадывал. Предчувствие борьбы пробудило в нем интерес. Он не был из породы наблюдателей, ему обязательно надо было принять чью-нибудь сторону, вмешаться, получить свою долю тумаков.
Вникнуть с ходу в тонкости проекта Логинов не мог, однако его наметанный глаз безошибочно оценил тщательность разработки. Сизова имела право держаться уверенно, рассчитывать на похвалу. И все же ее отношение к Лосеву оставалось непонятным: за кого она его принимает, за противника или за союзника? Лосев вел себя загадочно; на что он рассчитывает?
Вера видела краешек улыбки Лосева и старалась не обращать на нее внимания. Лосев был против модернизации "Ропага", но это не значило, что его можно считать консерватором или рутинером. В ее представлении существовал определенный образ консерватора, никак не схожий с деловым, энергичным Лосевым, с его веселым, гладкорозовым лицом, кожаной курткой на молниях, клетчатой ковбойкой… И не бывает так, чтобы консерватор занимал столь высокую должность и чтоб никто этого не замечал. Очевидно, Лосев просто чего-то не понимал, и Вера винила себя: ей не удалось убедить его. Если она сумеет доказать необходимость и возможность модернизации, он, конечно, поддержит проект. Не может нормальный человек идти против предложений, дающих заводу экономию, облегчающих труд. Для этого надо быть сознательным вредителем.
С убежденностью, накопленной за месяцы упорной работы, она показывала Лосеву свой "Ропаг", оснащенный автоматикой, с надежным программным управлением, с индивидуальным приводом, с быстрыми стальными мускулами. Нельзя было относиться равнодушно к этому красавцу. Она сама любовалась им, порой забывая и о Лосеве и об остальных. Она была уверена, что Ипполитов сейчас восхищенно смотрит на нее. Когда она разворачивала очередной рулон, Ипполитов заботливо прижимал к столу упругие концы ватмана справочниками и пресс-папье. Она видела его тонкие пальцы, гибкую кисть, покрытую светлыми, редкими волосами.
Выступил Абрамов, за ним Лосев. Оба говорили так, будто Вера ни о чем сейчас не рассказывала, будто на столе не лежали чертежи и расчетные таблицы. Они говорили о чем угодно, только не о существе проекта. Абрамов во всем соглашался с теми, кто хвалил проект, и в то же время пересыпал эти похвалы мудреными теоретическими рассуждениями, коэффициентами, и все становилось сомнительным, путанным, появлялись какие-то неясные страхи, недомолвки. Лосев тоже не покушался на проект; казалось, он все понял и убедился в том, в чем Вера старалась его убедить. Он говорил, говорил, но Вера никак не могла понять, о чем он говорит; она безуспешно пыталась ухватиться за его слова, найти какое-то возражение. Словно пузырьки воздуха, поднимались вокруг нее - красивые, серебристые пузырьки, она пыталась схватить их - они, лопаясь, исчезали. Своим звучным, веселым голосом Лосев ловко упаковывал проект в мягкие, сочувственные сомнения и ласково отодвигал его все дальше, в будущее. Когда он закончил, Вера увидела, что проекта нет. Проект исчез. Она даже не заметила, как это произошло. Это походило на фокус. Великолепный фокус. Розовое лицо Лосева улыбалось. Вере показалось, что он раскланивается.
Она посмотрела на Ипполитова. Впервые она открыто смотрела на него при всех, забыв о самолюбии, о боязни выдать себя. Сейчас ей было все равно, она молила о помощи.
Он незаметно кивнул ей и сказал Лосеву;
- За план не беспокойтесь. План цех выполнит.
Он говорил решительно. Маленькие уши его возмущенно покраснели. Он отдает должное всем замечаниям отдела главного механика, но что касается цеха, то цех поддерживает инициативу Веры Николаевны, и со стороны цеха никаких препятствий не встретится.
"Он тоже не коснулся существа проекта", - досадливое изумление скользнуло в сознании Веры и растаяло в растроганной благодарности. С тех пор как Ипполитов обещал ей устроить обсуждение проекта, она жила ожиданием этого дня. Этот день должен был стать ее триумфом. Она верила, что все, все решится в этот день. Она представляла себе, как после совещания Ипполитов пойдет провожать ее. Утром, собираясь на работу, она надела новую кофточку и клетчатую юбку. Ей хотелось прийти на обсуждение без халата, но она побоялась показаться слишком нарядной. Нижние пуговицы халата она не застегнула, крупная нежно-зеленая клетка юбки виднелась между полами.
- Несмотря на все трудности, мы приветствуем проект Веры Николаевны, - сказал Ипполитов. - Дело за вами, товарищи начальники.
Веру восхитила простота, с какой он держался на людях, будто между ними ничего не существовало. "Нет, я бы слова не сумела вымолвить в его защиту", - со стыдом подумала она.
Ипполитов с довольным видом погладил шею. У него была белая, гибкая шея. По всей видимости, Ипполитов считал свой ход неотразимо ловким: теперь ответственность за отклонение проекта ложилась на отдел главного механика. Логинов был достаточно опытный боец, чтобы не считать схватку на этом законченной. Ипполитов совершал серьезную ошибку - нельзя самому оценивать силу своих ударов.
Лосев с задумчивым интересом посматривал то на Сизову, то на Ипполитова, что-то сопоставляя.
- Мы тоже не против, - сказал он, - только не стоит торопиться.
- А чего ждать? - спросила Вера. - Вам проект ясен? Так чего же ждать? Я вас не понимаю. Надо решать. Или - или!
- Вы не спешите, Вера Николаевна. - мягко и настойчиво повторил Лосев. - Проверьте, как у вас там с обратной связью, доработайте.
- Что именно доработать? Давайте конкретно.
- Нам понятна ваша торопливость, - многозначительно сказал Лосев. - Жаль, что она вызвана личными причинами.
- Это еще что такое? Что вы имеете в виду?
- Не стоит.
Вера оглянулась на Ипполитова, поднялась, как бы заслоняя его.
- Нет, будьте добры. Что это за намеки? - Она вытянулась, напряглась, как леска. Это сравнение мелькнуло у Логинова, когда он подметил радость, сверкнувшую в глазах Лосева; точь-в-точь рыболов, подсекший клюнувшую рыбу.
- Непонятно? Намеки? - быстро и обиженно переспросил Лосев. - Могу разъяснить. Видите ли, Вера Николаевна, я не собираюсь рисковать интересами завода ради ваших личных дел. Понятно?
- Личных?..
"Почему она покраснела?" - удивился Логинов.
- Ах, все еще непонятно? Ну что ж, раз вы настаиваете… Вы знали, что работник нашего отдела Малютин нашел оригинальное решение для проблемы потери размеров резцов. Всего этого узла, который у вас решается с помощью обратной связи и всяких ненадежных импульсов. По вашей инициативе Малютина услали с завода как раз в то время, когда у него все уже было на мази. Любопытное совпадение! Я не желаю копаться в этой некрасивой истории. Наше дело инженерное. Я хотел лишь, чтобы товарищи поняли, чем вызвана торопливость Веры Николаевны. Вы спешите доказать, что Малютин не имеет отношения к проекту: вот, мол, и без него проект уже готов. Вам надо восстановить свою репутацию. Но для нас это не основание пороть горячку. Может быть, цех заинтересован рискнуть ради вас своим уникальным станком. А ведь в два счета можно угробить станок. Если для начальника цеха личные дела Сизовой важнее производственных… Ну что ж, дело хозяйское. Наш долг - предупредить…
- С чего вы взяли, Георгий Васильевич? Мы, по-моему, с вами всегда в контакте действуем, - поспешно сказал Ипполитов.
Глаза Веры расширились. Она крепко схватилась за спинку стула и не отрываясь смотрела на Ипполитова. Технолог Колесов ожесточенно задымил трубкой, за сизым облаком дыма послышался его хриплый голос. Причем тут Малютин? Проект вроде подходящий. Надо за проект и держаться. При новом режиме потребуется наладить цеховой транспорт. Крановое хозяйство подтянуть. Этот вопрос давно уже возникает…
- Вот и надо все обдумать, - сказал Ипполитов. - У нас не горит. Вера Николаевна подработает…
Вера поймала взгляд Ипполитова, но он плавно поднял глаза выше, поверх ее головы. Она смотрела, как двигались его маленькие губы, и уже ничего не слышала. В ней все остановилось. Ее лицо было неподвижным, она чувствовала неподвижность своей холодной кожи. Она следила за своими руками - они не дрожали. Она собиралась возражать Лосеву, спорить с ним, защищаться. Но слова Ипполитова словно парализовали ее. Когда кто-нибудь говорил, Вера смотрела, как движутся губы. Самый маленький рот у Ипполитова. Она раньше не замечала, какие у него маленькие, быстрые губы. Она помнила только их вкус. Это было однажды…
Чье-то прикосновение заставило ее вздрогнуть. Перед ней стоял Леонид Прокофьевич. Обращаясь то к ней, то к Ипполитову, он предлагал начать с первого этапа, бесспорно выгодного, - установить индивидуальный привод, получив ускоренные хода; голос его звучал сочувственно и требовательно.
- Нет, нет. - Она торопливо принялась сворачивать чертежи. - Не надо. Потом, потом.
Она сворачивала чертежи в тугую трубку, один за другим. Упрямая бумага шумела, вырывалась из рук.
- Угостите папироской, - вдруг услыхала она голос Ипполитова. Затем он же сказал: - Ах, "Звездочка". Нет, спасибо. Я "Беломор" курю.
И сразу, словно в щель, приотворенную Ипполитовым, ворвался голос Лосева:
- Неужто, Вера Николаевна, вы никого другого, кроме Малютина, не нашли, чтобы послать в деревню?
Вера посмотрела на него. С укоризненно задушевным видом он вздохнул, показывая, что не только по служебной линии, но и просто как частное лицо, как Лосев, он тоже осуждает Веру. Он поставил пресс-папье на место. Рука у него была розовая, гладкая, как обмылок.
- Как вы можете… разве я из-за этого? - Она не понимала, зачем она это говорит. Но теперь это уже не имело значения. То, что было Верой Сизовой, то существо, зажав уши, закрыв глаза, скрючилось где-то внутри ее тела, которое двигалось, говорило независимо от нее. И ей было все равно, что оно там делает, это существо, она не имела к нему никакого отношения. Она старалась ни о чем не думать, ничего не слышать, ей лишь хотелось скорее уйти, уйти отсюда.
Ипполитов шагнул было за ней, но остановился возле Абрамова.
- Угостите папироской… Ах да, у вас "Звездочка". - Он махнул рукой. - Вообще-то "Ропаг" нас сейчас не лимитирует. В конце квартала, там, конечно, подсыпят…
- Эх, братцы-цеховички, - засмеялся Лосев. - Без перспективы вы мыслите. Допустим, модернизировали вы вашу карусель. Завтра же вам план увеличат. Это факт. Автоматика закапризничает. А план ни-ни. Выполняйте! Детали с "Ропага" поступают в термическую. Вы начнете термистам вдвое больше подкидывать. Так? А у них и без того перегруз. Что ж, они спасибо вам скажут? Под топор их подведете.
- Их или вас? - спросил Логинов.
- Меня тоже! - весело согласился Лосев. - А у меня фондов на материалы нет, чтобы перестроить печи. Пока меня обеспечат, они вас до пятого колена проклянут… Эх, Сизова, Сизова, такого парня услала! Талантливый у вас племянник, Леонид Прокофьич. Я всячески добивался, чтобы оставили его.
- Интересно, как бы вы тогда боролись с Сизовой?
- Ну вот, боролись… За кого вы нас считаете? Я в модернизации заинтересован больше, чем Сизова. С меня спрашивают, а не с нее.
- За "Ропаг"-то с вас не спросят?
- Его у нас в плане нет, Леонид Прокофьич, - вмешался Абрамов. - Если бы это была наша инициатива… - Он осекся под злым взглядом Лосева.
- Ага, поэтому гони зайца дальше! - подхватил технолог Колесов.
Логинов медленно улыбнулся.
- Вы думаете, что нам так важно приписать эту модернизацию себе? - глядя на Логинова, сказал Лосев. - Это еще надо доказать. Мы свой план всегда выполним. Прицепим к станку какие-нибудь выключатели, и нам засчитают модернизацию.
- Лишь бы числилось, - сказал Логинов. - А что получит производство неважно. Так?
Лосев вдруг с негодованием выпрямился, густо покраснел.
- Ну, это слишком! Нехорошо, некрасиво, Леонид Прокофьич! Вы и меня обижаете и весь отдел, и зря. Честное слово, зря! - повторил он убежденно. - Никаких оснований у вас нет. Бьешься, бьешься… Критиковать снизу - самое милое дело. Только это не критика… - Несомненная искренность его чувства озадачила Логинова.
- Я не хотел вас обидеть, - с некоторым замешательством сказал он. - Почему вы так поняли, я…
- Нет уж, Леонид Прокофьич, я все точно понял, - твердо сказал Лосев, ободренный смущением Логинова. - Нехорошо свою озлобленность к работе примешивать. Вам, видно, все равно, кого защищать, лишь бы показать, какие плохие люди - руководители. Вот, мол, как плохо тут стало. Прозрачная у вас политика! К вам относятся со всем уважением, а вы? После того, что вы тут слышали про Сизову, вы еще берете ее под защиту. Странно. Даже неприятно себе представить. Нет, дорогие товарищи, новую технику давайте будем двигать чистыми руками…
Логинов рассеянно щурился, занятый своими мыслями. Только к последней фразе он прислушался.
- Правильно, - он сказал это медленно и положил руку на телефонный аппарат. От этого непроизвольного властного движения Лосев вздрогнул и вынул руки из карманов, но уже в следующее мгновение, опомнясь, вызывающе усмехнулся.
- Критикуете? Критикуйте! - По глазам Логинова Лосев понял, что от того ничто не ускользнуло, и ответил ему взглядом, полным откровенной, беспощадной ненависти. Он не в силах был ее скрыть и не желал скрывать, мстя себе за свой позорный испуг.
- Вы мастер, мастер участка. - Он выговаривал эти слова с наслаждением. - Критикуйте, весьма полезно, особенно в вашем положении. Это утешает…
Логинов задумчиво кивнул и направился к двери.
Цеховая контора помещалась на втором этаже, с открытой лестничной площадки открывался вид на главный пролет цеха. Огороженная поручнями площадка железной лестницы висела капитанским мостиком. В прозрачной синеве мчались, поблескивая, сотни станков. Стальные поручни мелко дрожали под руками Логинова. Он стоял, широко расставив ноги, хмурый, весь словно сжатый в кулак. Внизу, прислонясь к бетонной колонне, стояла Вера Сизова. Мертвенная, серая застылость ее лица потрясла Логинова. Когда-то он видел такое же лицо… И все это уже когда-то было: вот эти перила, и цех внизу, и он, в той же позе; только перила не дрожали, они жгли холодом, они были липкие от мороза, и в цехе была тишина. Логинова вызвали с фронта. В обкоме ему сказали: принимай завод, фронту нужны мины и снаряды. Вот здесь, в главном пролете, собрались те, кто не был эвакуирован, те, кто уцелел от бомбежек, те, кто мог ходить. Свет сквозь замазанные синькой окна делал опухшие от голода лица людей мертвенно-голубыми. Они смотрели на Логинова и ждали. Что он мог обещать им? Ничего - ни хлеба, ни тепла, ни света. Только работу. Под обстрелом, под снегом, летящим в пробитые стены цехов. Насколько проще и легче ему было на фронте, в окопах под Пушкином! Там по крайней мере он мог стрелять.
Он научился в ту зиму угадывать слова по движению губ. У людей не хватало сил перекричать шум станков. Не хватало сил стоять у станка - не держали ноги. Стояли, опираясь на костыли, подвязывали себя веревками к кронштейнам. Не хватало электроэнергии. Четыре человека полдня тащили на санках заготовки со склада в цех. Каждый выточенный корпус снаряда был чудом, и это придавало новые силы людям. Сквозь все прошедшие годы виделся Логинову сияющий восторгом и верой блеск расширенных голодом глаз на серых, отечных лицах.
У него было такое чувство, словно тот военный митинг продолжался. Возле станков лежали не корпуса снарядов, а корпуса фильтров для насосов. Но это тоже, в сущности, снаряды.
Из конторы вышел Лосев, сопровождаемый Ипполитовым и Абрамовым. Лосев что-то рассказывал, они смеялись. Они прошли мимо Сизовой и двинулись по главному пролету. Электрокары сворачивали, уступая дорогу широкоплечему, уверенно шагающему Лосеву. Он поднял руку, приветственно помахал старику Коршунову и лихо сдвинул набок мерлушковую кубанку. Он проходил мимо расточного станка, там, где в 1942 году упала бомба. За станком тогда работал свояк Логинова, отец Игоря. Осколком ему разворотило живот. Станок продолжал вертеться. Когда Малютина уносили, он зло простонал, глядя на Логинова: "Ну, чего же ты?" - и мотнул головой на станок.
Логинов видел сейчас все сразу совмещенным во времени, - и тот старый, довоенный цех с трансмиссиями, и цех, разрытый снарядами, с ледяными наростами на фермах и Лосева, который шел мимо умирающего Малютина, и Веру, маленькую, несчастную, с пепельным лицом, возле бетонной колонны.
"Ну, что же ты?" - спрашивала она Логинова.
Стены цеха растаяли. Он увидел завод на берегу залива, город, пропахший железом и дымом, неутомимый, склоненный над тысячами станков и аппаратов, стоящий у пультов, у печей, - его миллионы рук, держащие лопаты, отбойные молотки, рейсфедеры, кисти. Перед ним возникали друзья, знакомые, однополчане, живые и те, кого он давно похоронил, те, что погибли в войну; он вспомнил вдруг, как уже директором, будучи в командировке в Париже, видел он из окна гостиницы разгон демонстрации рабочих. Он снова услышал завывание полицейских машин, крики избиваемых. Его номер был в первом этаже гостиницы. Прямо перед окном, внизу на мостовой, двое полицейских, схватив за руки маленького человека в очках, молча били его короткими, белыми дубинками. Человек, вскрикивая, отворачивал лицо. На щеках, на подбородке его поблескивала седоватая щетина. Было какое-то мгновение, когда он встретился глазами с Логиновым, стоявшим у окна. "Ну, что же ты?" - крикнули глаза этого человека. Логинов, бледный и потный, заставил себя выстоять до конца…
Он вспомнил еще одну, совсем иную встречу в Париже. Рано утром они с товарищем шли пешком на завод, где принимали станки, и остановились, разговаривая, у огромных павильонов Центрального рынка.
- Вы русские? - обратилась к ним пожилая, осанистая женщина. - Я тоже русская, из Петербурга, - сказала она. - Как там? Правда, что Исаакиевский собор…
- Что - "Исаакиевский собор"? - спросил ее Логинов.
- Ну… - Она запнулась, вспоминая слово, удивленно моргнула и вдруг заплакала. - Боже мой, - всхлипывая, с ужасом произнесла она, - я забыла! Я забываю язык…
Она уже разучилась свободно говорить на родном языке, а Логинову кажется, что революция была совсем недавно, митинги в этом вот цехе, броневики на улицах. Годы сжались, сливались в единый поток - доты здесь, у Нарвской заставы, во время блокады; залпы салютов Победы над Невой; отмена карточной системы… Революция продолжалась, она не кончилась, она идет в Китае, во Франции и здесь, в третьем механическом. Они проходили мимо него, его фронтовые друзья, погибшие от бомб и от голода, его сверстники по Промакадемии - парни, с которыми он впервые садился за Маркса, Игорь с Тоней, они махали из окна вагона; старик подпольщик, который недавно в ЦК восстанавливал его в партии. "Ну, что же ты? - спрашивали они все. - Ну, что же ты стоишь в стороне?" Они ждали ответа, и Вера, стоящая там, внизу, в тени колонны, и Юрьев, и Семен Загода с ребятами…