С тех пор многое изменилось. После пленума ЦК Жихарев требовательно пересмотрел свой стиль работы и все же, встречаясь с Кисловым, он невольно попадал под власть привычного, давнего авторитета. Этому способствовал и сам Кислов: приезжая в Коркинский район, он держался здесь хозяином, как будто он по-прежнему был руководителем района, а Жихарев всего лишь инструктором. Несколько раз Жихарев шутливо, но твердо ставил Кислова на место, но полностью освободиться от властного, бесцеремонно превышающего все полномочия вмешательства ему было нелегко. Может быть, потому, что район пребывал еще в отстающих, и самоуверенность Кислова, постоянные ссылки на обком заставляли искать в указаниях Кислова какие-то более верные методы работы. Может быть, потому, что, противодействуя Кислову, он должен был бороться с самим собой, в нем оставалось еще слишком много от Кислова.
- А я все же подожду привыкать, - заключил Чернышев, глядя на Кислова. - Не теряю надежды, что вы согласитесь со мною. Правда… - он остановился в сомнении, - англичане утверждают, что надежда - хороший завтрак, но плохой ужин.
Подозрительный взгляд Кислова перекинулся с Чернышева на Жихарева и обратно. Поговорку он не понял, но уловил в ней скрытую насмешку.
По дороге в мастерские, глядя на массивный затылок Кислова, Чернышев думал о том, что намеченный распорядок дня рухнул: на льностанцию не поехал, к директору кирпичного завода не успеет, сегодня последний день подавать заявки на кирпич. С кирпичного завода он хотел заехать в райком, показать график и посоветоваться о Писареве. Мысль о бессмысленно упущенных кирпичах не давала ему покоя. "Почему, почему мне тут не доверяют? - с обидой думал он. - Как же работать в таких условиях?" Он представил себе утомительную тяжбу, которая ожидала его. "А ведь Кислов был бы рад, если бы вместо Писарева уехал я", - подумал он и развеселился. Это его сразу успокоило, и, улыбаясь, не обращая внимания на угрюмо-недоуменный взгляд Кислова, на мучительную сосредоточенность ушедшего в себя Жихарева, он начал любезно и радушно рассказывать о намеченной реконструкции.
Обходя мастерскую, Кислов замечал теперь, и чистоту и больший порядок. По всей видимости, дела здесь шли лучше, куда лучше, чем раньше, и это смущало его, потому что происходило независимо от него; район продолжал пребывать в отстающих, но где-то, и в соседнем районе и здесь, что-то поворачивалось, что-то назревало независимо от его усилий, по каким-то неизвестным, непонятным ему путям. Жизнь в мастерских и на центральном ремонтном заводе двигалась не только благодаря его распоряжениям, телефонным звонкам, установкам - в ней проявились какие-то внутренние силы, и силы эти действовали самостоятельно, обходя его запреты, предвосхищая постановления ЦК. Управлять этими силами надо было по-новому; как именно, он не знал. Ему казалось, что люди, подобные Чернышеву, добиваются только одного: чтобы он отказался управлять ими. Этого он допустить не мог. Он обязан был сломить их, заставить их подчиниться.
- Где же ваш начальник мастерских шатается? - спросил Кислов.
- Будьте любезны, позовите, пожалуйста, Игоря Савельевича, - попросил Чернышев.
- Ну, как сальники, пробивает? - расспрашивал Кислов у трактористов. Жихарев вспомнил, что Кислов, обходя мастерские, всякий раз справлялся о сальниках и балансирах.
"Примитив, какой примитив! - думал Жихарев. - А все потому, что мы еще безграмотны в технике".
- …Вот так-то, дорогой товарищ Яльцев, - говорил Кислов, - в прошлом году мы были неопытны. Недооценили камни. Сколько из-за них поломок было! Нынче мы за это дело возьмемся.
- Это хорошо. Камни у нас первый враг.
Жихареву показалось, что в светлых глазах Яльцева вспыхнул и погас неуловимый озорной смешок.
"Так ведь он с детства привык подкапывать и возить с поля каменья, - думал Жихарев. - Это ж извечная беда наша. Как же можно так говорить: "Недооценили". Кто недооценил? Мы и недооценили. При чем тут Яльцев? С ним просто никто не советовался. Ни с ним, ни с другими. А народ все знал и понимал. И тому же Кислову говорили. Но для него это все - ничто. Пока не всыпали как следует в обкоме. Теперь вот ему ясно - камни убирать надо. А ведь Кислов сам становится таким же камнем. Нет, прошлое должно оставаться в прошлом, иначе оно делается помехой".
- Вы показали бы Игнатию Васильевичу вашу камнедробилку, - попросил Чернышев.
Яльцев смущенно оглянулся на подошедшего Малютина.
- Пусть лучше они расскажут. Игорь Савелич лучше знает.
- Эх ты, изобретатель! - рассмеялся Жихарев. - Камни хочешь крошить, а труса празднуешь.
Еще в прошлом году Яльцев замыслил легкую, переносную дробилку. Поставить такую на камень, завести - и камень треснет на несколько частей. Обломки убирать куда легче, чем тащить огромные, вросшие в землю валуны. Он даже принялся было мастерить, но никак не получалось нужной силы. Так и стояло сооружение под сварочным навесом, пока этим не заинтересовался Малютин. Он посоветовал Яльцеву добавить пружинную тягу.
Кислов неодобрительно потрогал остов будущей дробилки. Конечно, инициатива, изобретательство - вещь хорошая, да только не ко времени это. Вот на что энергия уходит, вместо того чтобы прямым делом заниматься. Тем более что он договорился с предприятиями мобилизовать весною людей из города специально на очистку полей, обещали ему и студентов прислать. С таким трудом добился, ждал, что здесь, в Коркине, обрадуются, станут благодарить, и вот пожалуйте - ничего этого им не нужно, а Чернышев, тот даже заявляет, что там, где можно обойтись своими силами, не к чему поощрять иждивенчество.
- Вы не беспокойтесь, товарищ Кислов, мы дробилку сделаем, - сказал Малютин.
Веселое, самоуверенное вмешательство этого мальчишки показалось Кислову оскорбительным. Только приехал и тоже наводит новые порядки. Строит из себя крупного специалиста. Вместо того чтобы взяться как следует за ремонт.
Малютин слушал его выговор с тем напряженным вниманием, к которому Кислов привык. Рот его полуоткрылся, руки безостановочно мяли тонкую латунную полоску.
Кислов вдруг почувствовал, как под напором его попреков Малютин доверчиво поддался, готовый согласиться делать так, как скажет он, Кислов.
- Я полагал, что тут так же, как у нас на заводе, - огорченно оправдывался Малютин. - Мы там сами планировали ремонт станков.
Огорчение этого паренька утешало Кислова.
- Мы вам тоже не планируем ремонт станков, - доброжелательно сказал он.
- Так ведь тут то же самое! - Малютин с искренним недоумением оглянулся на Чернышева.
- Правильно, - кивнул тот. - У нас тракторы - все равно что на заводе станки. И то и другое дает основную продукцию.
- А ваши станки? - заинтересовался Жихарев.
- Это - вспомогательное оборудование.
- Понятно, - сказал Жихарев. - Но на заводе продукцию планируют на каждый месяц. Так что каждый месяц дает показатели работы.
Все трое оживленно заспорили, позабыв о Кислове. Искреннее недоумение, с каким Малютин обратился к Чернышеву, больно поразило Кислова. Оно означало разочарование, горестные, недоверчивые вопросы: как же так - Кислов, начальник, и не разбирается в таких простых вещах, ясных даже Малютину?
Тракторы без кабин, без капотов, со снятыми гусеницами казались раздетыми, беспомощно дрожащими от холода. В дымной глубине мастерской запускали двигатель. Выхлопная труба то оглушительно стреляла черными клубами, то выталкивала волнистую струю синего дыма. Взрывы сливались неразличимо-быстрой трелью. Кислов пошлепал рукой по маслянистому вздрагивающему двигателю, спросил, когда машина поставлена на ремонт. Осуждающе покачал головой - копаетесь! Не слушая пояснения Чернышева, он мрачно шествовал по мастерской, отпуская на ходу отрывистые замечания, показывая всем своим видом, что, как он и ожидал, в мастерской хватает беспорядка: на земле валяются детали, машины ремонтируются медленно, соревнование поставлено плохо, нет подъема.
Он строго предупредил Малютина об ответственности за выполнение сроков ремонта. Не чувствуется напряжения и тревоги за посевную. Гудки, табель, номерки - разгуделись на весь район. Не так следовало бы себя проявлять молодому специалисту, да еще, наверное, комсомольцу.
- Плохо работаешь, - сказал он, давая выход накопленному раздражению. - Небось чемоданное настроение? Мечтаешь, как бы в город податься?
Малютин молчал, опустив голову.
- Ну, признавайся, - с внезапным интересом настаивал Кислов. - Вернулся бы с удовольствием?
- Конечно, вернулся бы, - обиженно сказал Игорь.
- Вот то-то и оно, не прирос ты еще! - Кислов победно оглянулся на Чернышева.
И всю дорогу из МТС, сидя в машине, он внушал Жихареву, что стоит только отпустить Писарева, как сразу же такие, как Малютин, запросятся, побегут в город. Со стороны Чернышева это ловкий маневр: хочет застраховать себя, переложить ответственность за будущие неполадки на райком, на область и заодно составить себе репутацию этакого человеколюбивого, душевного деятеля.
Жихарев не спорил, но его необычное, неподатливое молчание встревожило Кислова.
Глава шестая
Командировку Игорь получил совершенно неожиданно. После наезда Кислова ему казалось: придется свернуть все начатые работы, прекратить всякое переоборудование, переделку тракторов - и вдруг вместо этого Чернышев предлагает: "Будьте добры, поезжайте в область, доставайте все, что нас держит". - "Но, Виталий Фаддеевич, а как же?.." - "А так же… Никогда нельзя останавливаться на полдороге. Полурешение - самое неудачное из всех решений".
Мужественный человек этот Чернышев, ему все нипочем.
Закончив дела, Игорь не спеша шагал к вокзалу. Командировка прошла отлично, и теперь было стыдно вспоминать, как Чернышев уговаривал и подбадривал его.
До отхода поезда оставалось полтора часа. За хлопотами он толком не успел осмотреть город. По булыжной мостовой, мягко подпрыгивая, неслись новенькие красно-желтые автобусы, многоместные, такие же, как в Ленинграде, и старенькие, голубые, дребезжащие. На огромной, уже пустеющей базарной площади стояли возы с сеном, визжали в мешках поросята, бились куры. Из собора, крестясь, выходили старушки в черных платочках. Белый с зелеными куполами собор высился на крутом берегу реки, откуда шел спуск к маленькому лыжному трамплину. Игорь заприметил трамплин еще из окон областного управления и украдкой вздохнул. Низкие, вросшие в землю дома делали улицы широкими. Во дворах бродили собаки, куры, на крышах торчали антенны. К желтоколонному Дворцу культуры сходилась молодежь - местные франты в синих макинтошах с поднятыми воротниками, в шелковых кашне и хромовых сапогах. Игорь насмешливо прищурился - провинция, не поймешь: не то село, не то город. Но все же это был город, настоящий город, и глаза Игоря жадно вылавливали все городское: афиши театра, башенные краны, газетные ларьки, трубы заводов. Его волновал сладковатый дымок автомобилей, и эта молодежь, и витрины. Он отвык ступать по каменной панели так, чтобы слышать стук каблука. Если бы не Тоня, он остался бы на вечер в городе, сходил бы в кино, а то и в театр. Но он представил себе, как Тоня сегодня третий вечер будет скучать одна, и, нахмурясь, зашел в магазин, купил ей второй флакон духов.
На вокзале в ресторане он увидел Пальчикова. Игорь подсел к нему. Пальчиков тоже возвращался из командировки вместе со своим бригадиром Игнатьевым и сухонькой женщиной, которую они звали Прокофьевной. Они обрадовались Игорю, налили ему полстакана водки, подкрасили для приличия вишневым лимонадом, отобрали у него все свертки с покупками и требовательно понукали, пока он не выпил весь стакан и не закусил огурцом и лепешкой, подсунутой ему Прокофьевной. Кисловатая лепешка, начиненная картошкой с грибами, пахла холщовой тряпицей. Запах этот придавал лепешке особый, приятный вкус, и от этого по-домашнему приветливого запаха, от заботливых коричнево-сморщенных, чистых рук Прокофьевны, от раскатистого голоса Пальчикова Игорь почувствовал себя среди своих, как будто он встретился с земляками на чужбине.
Пальчиков хвалился добытыми семенами особенного сорта льна. Игорь вытащил накладные, ему тоже не терпелось похвастаться. В областном управлении удалось все-таки выпросить рамы, сварочный аппарат, сверлильный станочек. От Игоря пробовали отделаться, но он держался настойчиво, он спросил инспектора по механизации: кто для кого существует, кто кого должен обслуживать? Он пробился к главному инженеру управления и, нисколько не смущаясь, спокойно повторил свои требования, даже попросил призвать к порядку инспектора.
Великолепно самочувствие человека, ради которого существует этот большой дом со множеством кабинетов, пишущими машинками, несгораемыми шкафами, телефонами, инженерами. Вроде мальчишка, техник, приехал из какой-то дыры, а вот имеет полное право не просить, а требовать, и может спорить с кем угодно, хоть с главным инженером, потому что никто тут лучше него не знает нужд мастерских, и лично он ни в чем не зависит от всех этих людей, ни к кому ему, не надо подлаживаться. Кто прав, тому ничто не страшно. Вероятно, эта твердая уверенность действовала на людей. Дали даже мойку, на которую он не рассчитывал. Полсотни быстрорезов, гибкий шланг для камнедробилки. Не нужно будет самим кустарничать с мойкой. Поставим ее в тамбуре. Кончится наконец мытье вручную. Мука это, а не мытье. У Лены Ченцовой руки содой разъело - страшно смотреть. А тут сунем в мойку, включим мотор, вжик-вжик - и готово, вынимайте чистенькую детальку…
- Вы кушайте, угощайтесь, вот кокорочка, - сказала Прокофьевна и положила в его вытянутую руку лепешку.
- Ты чего за ним ухаживаешь? - расхохотался Пальчиков. - Это из-за него у нас трактора будут стоять. Он наш главный обидчик. Верно, Елисеич?
Игнатьев, угрюмого вида пожилой человек, с черной, диковато-разбойной бородой, усмехнулся неожиданно белозубой огромной улыбкой.
- С него весь спрос впереди. Может, и он с нас спросит. Наперед не угадаешь, кому по ком плакать.
- Пока мы по ним слезы льем. Они нам воду льют, а мы слезы! Не торф возили на поля, а воду. Поля водой удобрял, а? - погрохатывал Пальчиков, беззлобно нападая на Игоря. - А кому на них пожалуешься?
Подмигнув Елисеичу, он принял таинственный вид и, глубоко вздохнув, наклонился к Игорю, советуясь, стоит ли покупать молотилку и конную жатку. Елисеич и Прокофьевна, мол, уговаривают его и даже спаивают, подбивая на покупку. Глаза его плутовато мерцали.
- Вы что ж это, на нас не надеетесь? - спросил Игорь. В лукавости Пальчикова чувствовался розыгрыш, рассчитанный на то, что Игорь обидится. И, понимая это, он все же не мог удержаться от обиды.
- Скажи на милость, догадался! - захохотал Пальчиков. Он не умел улыбаться. Как только Игорь начинал наседать на него, пытаясь узнать, шутит он про покупку или всерьез, Пальчиков хохотал, глаза его прятались в узких щелках смеженных век. Он обнял Игоря и сообщил ему:
- Погоди, ты меня не знаешь, на будущий год разживемся и трактор себе справим. А? Тогда как?
Из-под тяжелых бровей Игнатьев недовольно косился на своего разболтавшегося председателя.
- Летось так вышло, - сказал он, - прислали комбайн, когда зерно сыпалось да дожди перемочили. Одну солому собрали. А денежки отдай МТС полностью…
- Нынче людей обманывать не годится, - сказала Прокофьевна, - посулили порядок навести, народ надеется.
Игнатьев, положив на колено тяжелую руку, объяснял, что все равно трактора дольше стоят, чем работают.
- Шестьдесят сил лошадиных, и ни тпру, ни ну из-за какой-нибудь железяки. И никого из них не отпряжешь. А конь что, справный конь в одну свою лошадиную силу пыхтит круглый год и никаких тебе подшипников.
По тону его Игорь понял, что вопрос о покупке машин решен. Это обидело его.
- Мы стараемся, а вы… - Он вдруг обозлился, схватил Пальчикова за пиджак. Кто дал право тратить деньги общественные впустую? Против техники идете! Шутка ли, столько денег! - Он то грозился рассказать колхозникам, пожаловаться Чернышеву, то умолял Пальчикова поверить, что с тракторами все будет в порядке.
- Ты почему мне не веришь? - твердил он. - Я тебя что, подводил? Нет, ты скажи, подводил?
- Над твоим словом еще господа есть, - поддразнивал его Пальчиков. И таинственно добавлял: - У меня проект есть. Самим хозяевать. Без вашей МТС.
В ресторане было жарко, пахло паровозным дымом и кухонным угаром, радиола хрипло играла "Хороши весной в саду цветочки". Когда пластинка кончалась, буфетчица не глядя переставляла иголку, и снова неутомимый певец начинал заигрывающим баритоном ту же песню. А за окном дробно лязгали вагоны, и на путях коротко и печально перекликались рожки сцепщиков.
- Конечно, я для вас человек новый, - грустно сказал Игорь. - Честно скажу, я и трактора-то еще не очень освоил. Курсов даже - и тех для нас не было.
Пальчиков раздвинул посуду, положил локти на стол. Слегка покрасневшее лицо его с золотистыми волосами выражало веселое несогласие. Он чем-то по-хорошему напоминал Геннадия - ловкий, ладный, знающий себе цену, знающий, что и как делать.
- А я сам от курсов отказался. Задержись я месяца на два, так остались бы мы без грубых кормов на зиму, и тогда… - Он выразительно присвистнул. - Полный конфуз - садись государству на закорки.
- Это верно, - согласился Игнатьев, - полное безобразие творилось.
- Вот видишь, - обрадовался Пальчиков, - повезло тебе, Игорь Савельич, самый ремонт захватил. Прокофьевна, это вот он гудок устроил.
- Не покупай: я тебе гарантирую, - не слушая его, твердил Игорь.
Пальчиков хитро жмурился, обещал подумать, но провозглашал:
- Даешь независимость! Свои трактора, и ваших нет!
В тряском, полутемном вагоне Пальчиков забрался на багажную полку и сразу заснул. Игнатьев рассовал под низ мешки, полные мягких батонов. Раньше и черный из города возили, теперь, слава богу, своего кое-как хватает. Он свернул цигарку, закурил, деликатно отмахивая дым широкой ладонью.
- Болеет Пальчиков за колхоз. Это - первое качество. Второе - честный. Счастье, что такого прислали. Мы-то, дурни, артачились, - спасибо Жихареву, уговорил. Ведь у нас как было: председатели всех мастей - и рыжие, и плешивые, три Александра, три Петра, ровно дом Романовых, - а все одно: все счета в банке арестованы. Поди вывернись. Ему, чтобы купить, допустим, к примеру, сбрую, надо закон переступать. Людей тоже поначалу чем-то приманить хотелось. Он как сделал? Продал кое-что, в банк не сдал - и народу. Хоть копейка, а все же внимание. Мы видим, рискует человек ради общества.
- У него копеечка к рукам не налипла, - сказала Прокофьевна. Игорь посмотрел наверх: красная отекшая рука Пальчикова свесилась вниз, болталась в такт ходу поезда.
- А если б я мойку не достал, мы бы месяц целый ковырялись, - сказал Игорь. - Шутка, листы гнуть в полтора миллиметра.