- Выходит, это правда?
- Игорь Савельич! - предостерегающе сказал Лосев.
Игорь отступил, прищурясь оглядел всех.
- Игорь, не нужно, - обеспокоенно сказала Вера. - Это все Генька. Он просто так… Он… он выдумал все это. Ты же сам видел: тут все по твоим чертежам. Геня!
Ее требовательный, тревожный призыв заставил Геннадия опомниться.
- Ладно, Игорь, не стоит, - с усилием сказал он.
Глаза Игоря потемнели. Сквозь прищуренные веки они усмешливо полоснули Веру.
- Врешь! Ты сейчас врешь! - Он повернулся к Лосеву, лицо его стало острым и твердым. - Вы, Георгий Васильевич, против интриг. А знаете, братцы, почему я Вере не отдал?.. Товарищ Лосев, главный механик завода, меня уговорил. В день отъезда пришел я к нему, принес все, и он меня уговорил взять с собой, увезти, не отдавать Сизовой. Я был дурак. Я по-скотски поступил. Правильно, меня жахнуть надо! Только вы, Георгий Васильевич, про личные мотивы молчите. Вам наплевать на интересы завода. Я ваши поступки могу теперь на составляющие разложить…
Что-то кричало в нем: стой! Погоди, что ты делаешь! С острым сожалением мелькнуло намерение выпросить у Лосева инструмент - маленький фрезерный, ножницы, но тотчас он вспомнил и другое, то давнее, позорное, когда он из-за комнаты побоялся выступить на защиту Веры. И, подхлестнутый этим воспоминанием, Игорь заговорил еще резче, рассчитываясь за все.
Лосев улыбался. Он улыбался изо всех сил. Обвинения Малютина ничего не стоили, плевать он хотел на эти обвинения, тот разговор происходил наедине. Можно сказать, что Малютин просто хочет свалить свою вину на него, Малютину выгодно как-то оправдать свой низкий поступок. Мозг Лосева привычно выстраивал контробвинения, защиту, находил нужные аргументы. Но все это происходило само по себе, машинально, не успокаивая, потому что страшен был не Малютин, не этот юнец, страшно было, что они больше не боялись его, Лосева. Страшнее всего было то, что не боялся его сам Малютин, который зависел от него во всем, который собирался с ним работать, который должен был заискивать и делать все, что угодно, чтобы Лосев помог ему остаться, - тот самый Малютин, который всегда отлично знал, что можно, чего нельзя, куда смотреть и кого слушать.
- Вы с ума сошли? На что вы рассчитываете? - сказал Лосев. Тщетно пытался он отыскать в глазах Игоря безрассудную запальчивость или замешательство. Все что угодно, но только не эта спокойная, убежденная непримиримость!
Никто не ответил ему. Они вчетвером продолжали молча смотреть в его лицо. И вдруг в этой схватке произошло что-то, не сопровождаемое ни единым жестом, ни единым словом, - что-то, от чего Лосев съежился, бессильно усмехнулся и, повернувшись, пошел из цеха.
- Ну и сколопендра, - сказал Геннадий. - Здорово ты ему выдал.
Вера устало вздохнула.
- Что вы наделали? Теперь ты себе, Игорь, все так осложнил, что…
Она смолкла, пристыженная суровостью всех троих.
Больше они не успели ни о чем поговорить: пришла нормировщица и сообщила, что Малютина срочно разыскивает директор.
Вслед за Игорем в директорский кабинет вошел Юрьев. Тяжело дыша, он повалился в кресло, придвинул к себе жужжащий вентилятор, блаженно обдувая лицо.
С первых же слов дяди, отвечая на его расспросы, рассказывая ему о мастерской, о ходе совещания, Игорь почувствовал, что все это не главное, а всего лишь разбег к тому решающему, что возникнет с минуты на минуту, к чему он должен быть готов и к чему он совершенно не был готов, хотя ждал давно. Столкновение с Лосевым разметало его мысли, все еще лихорадило его, мешая сосредоточиться. И когда наконец дядя предложил вернуться на завод, Игорь выслушал его почти безразлично. Единственное, что его поразило: при чем тут Сизова? Он с жаром кинулся на это обстоятельство, выпытывая у дяди подробности.
- Докладную записку подала и мотивацию развела невероятную, - сказал Леонид Прокофьич. - Без твоего изобретения промышленность захиреет, а если тебя не вернуть, так вообще жизнь на земле прекратится… Тебя что смущает? С вышестоящими организациями я договорюсь. Насчет жилплощади ты не беспокойся, закрепим ту же комнату.
- Да, конечно хорошо, - машинально согласился Игорь и, произнеся эти слова, вдруг постиг смысл сказанного дядей и значение этой крайней решающей минуты. И того, что могло наступить за ней, если он согласится. И того, что никогда не наступит, если он откажется. Рука его как бы легла на тот рычаг, который мог круто и навсегда повернуть его жизнь, и само прикосновение к этому рычагу волновало.
- Полюбуйся, Юрьев, нет, ты полюбуйся! - вскричал Леонид Прокофьич. - Что за физиономия у него, как будто мы его грабим!
Игорь тупо посмотрел на Юрьева.
- Нет, зачем же, наоборот… Я вам очень… Спасибо… - залепетал он.
Леонид Прокофьич нахмурился.
- Что-то я не пойму тебя.
Игорь погладил полированную гладь стола.
- Нельзя мне. Нет, не могу я.
- Это почему?
- Почему? - недоуменно повторил Игорь. - А-а, так ведь Сизова и без меня справится, - вспомнил он. - Она же сама до всего додумалась. Это она просто так. Приоритет соблюдала. На самом-то деле я вовсе не нужен. Если бы раньше…
- Ну, ну, не скромничай! - оборвал его Леонид Прокофьич. - Нужен или нет, мы тоже разбираемся. Факт, что котелок у тебя варит.
- Кстати, относительно ремонта вообще надо в корне менять, - вдруг обрадованно вспомнил Игорь, зачем-то изо всех сил стремясь доказать, что и кроме этой несчастной разработки у него есть еще кое-что и он действительно мог бы пригодиться заводу. С поспешностью принялся он излагать продуманный в Коркине проект реорганизации ремонтного дела на заводе по образцу ремонтных баз в сельском хозяйстве. Юрьев выключил вентилятор, перебрался поближе. Зазвонил телефон. Леонид Прокофьич перевел переключатель на секретаря, вышел из-за стола и заходил, одобрительно покрякивая, веселый, быстроглазый, похожий на прежнего дядю. Игорю, несмотря на официальность директорского кабинета, все хотелось назвать Леонида Прокофьича, как раньше, просто "дядя".
- Ребята из проектного института высказывали такую же идею, - сказал Юрьев, - но она у меня как-то срикошетила.
- Ремонтный завод, он должен быть междуведомственный, - сказал Леонид Прокофьич. - Попробуй запряги разные министерства в одну телегу.
Юрьев досадливо запыхтел:
- Ничего, скоро за них возьмутся!
Игорь вытащил из кармана листок, протянул Юрьеву.
- Чернышев, наш директор, тут и экономию подсчитал.
Дядя надел очки и заглянул через плечо Юрьева.
- Ясно! Нас провинция на буксир берет! Централизованный ремонт! Тридцать процентов экономии! Вот вам и Малютин, ученик Лосева. И еще ломается, как красная девица: "я, мол, такой-сякой, грошовый".
Игорь обрадованно покраснел, но тотчас, отвечая на выжидающий взгляд дяди, умоляюще замотал головой.
- Нет, я не могу.
- Понравилось там? Завод свой разлюбил?
Завод?.. Завод для него - это все равно что вернуться на родину. Заниматься вместе с Верой. Теперь между ними не стоит ничего. И дядя тут же. И Юрьев. Додраться с Лосевым. Автоматические линии. Целые цехи автоматов. Только перестук реле да вспышки сигнальных ламп…
- Там хлеба до сих пор не хватает… В некоторых колхозах… - сказал он. - Чего ж там хорошего! Там еще есть места, где очень плохо. Никакого сравнения.
Дядя перегнулся через стол, с интересом вглядываясь в Игоря.
- Может, ты стесняешься на завод возвращаться?
…Увидеть, как будет работать его автомат. Самому запустить "Ропаг", самому налаживать, ковыряться…
- Нет, нет, не то, - Игорь сморщился, замахал рукой.
- Так в чем же дело?
Игорь с отчаянием посмотрел на Леонида Прокофьича. Ну как же он не понимает?
- Леонид Прокофьич, не нужно, - тихо попросил Юрьев.
- Да, да, не нужно! - подхватил Игорь. - Не могу я, нельзя мне сейчас оттуда… Мне там с камнедробилкой надо покончить. И потом мастерские достроить. Я ничего еще не успел…
"При чем тут мастерские? - тотчас подумал он. - Нет, это не то". И что бы он ни вспоминал, он с досадой отбрасывал; все было не то, все оказывалось частностями, мелочью.
- Ты погоди, - сказал Леонид Прокофьич Юрьеву. - Тут уж дело семейное. Послушай, Игорь, может, зарплата там выше? Ты не стесняйся.
Игорь разочарованно откинулся на прохладную, скрипучую кожу кресла.
- Какой там выше! Рублей на сто меньше… - Он выпрямился, прижал кулаки к груди. - Невозможно мне оттуда. Через год, через два, когда там лучше станет, а сейчас ни в какую.
Откровенно говоря, Логинов мечтал о переезде Игоря в город. Этот мальчик остался у Логинова единственным близким родственником. Он был для него по-прежнему мальчиком. Неистраченная потребность любви, семьи, отцовства вспыхнула с тем горячим и стыдливым чувством, какое появляется у человека на склоне лет. Мечталось иметь родной дом, куда можно приходить по вечерам, нянчить внуков, кого-то ласкать, одаривать.
Когда-то дед Логинова, столяр, помирая, тревожился, кому завещать свой инструмент, бутыли с лаком, две плахи красного дерева "ямайки". И у Леонида Прокофьича скопилось наследство, и немалое. Хотелось кому-то передать свое заветное, мечты, которые не успел воплотить, свою веру, свои взгляды. Перелить свое "я" в чью-то близкую душу.
Наивное стремление к бессмертию? Забота о продолжении рода? Может быть. Он не задумывался над этим.
Но решимость Игоря вернуться в деревню почему-то обрадовала. Тем не менее он продолжал выспрашивать его, словно желая проверить, из чего растет эта решимость.
Юрьев громко хлопнул по столу.
- Правильно, Игорь! А ты не пытай парня, не сбивай с толку.
Игорь поднялся, чувствуя в себе необычную легкость и свободу.
- За меня не беспокойтесь, - скупо улыбнулся он. - Меня теперь не собьешь. Так как же с централизованным ремонтом? Поставьте вопрос перед начальством. Конечно, такие, как Лосев, будут сопротивляться. Но, может, это даже лучше. Такие люди теперь себя выявляют…
Где-то в глубине прищуренных твердых глаз Игоря, в повороте головы Леониду Прокофьичу причудилось вдруг упорство, до боли знакомое, логиновское, кровное. Он увидел себя молодым, таким, каким был много лет назад. Он словно возвращался к себе обновленным из, казалось, безвозвратного прошлого. И в этом возвращении была такая награда, такая сила удовлетворенности, что она почти искупала всю горечь несбывшихся желаний, скорбь предстоящего одиночества.
С полушутливой, смущенной улыбкой он обнял Игоря и благодарно поворошил ему волосы.
Когда Игорь ушел, Юрьев посмотрел на Леонида Прокофьича и засмеялся. Леонид Прокофьич сердито насупился, и Юрьев захохотал еще сильнее.
- Что, старче, утерли тебе нос? Ах ты, благодетель!..
- Неизвестно еще…
- Врешь, врешь, все известно. Не ожидал, а?
- Вполне ожидал. Наша кровь сказывается…
- Ой, уморил! Кровь! А самому от ворот поворот со всеми твоими подарочками, и подходцами, и с твоим анализом крови.
- А чего ты сияешь, чего сияешь? - огрызнулся Логинов.
- Добрый дядюшка! Ну и племянничек! - ликовал Юрьев. - Как он побоку твою рухлядь филантропическую!.. Молодец! Ну и молодец! А по Лосеву как он прошелся! С каким намеком! Нет, полюбуйтесь на этого патриарха. Приготовился принять блудного сына.
Леонид Прокофьич раздраженно прервал его:
- Ты без конца смеешься. Половина рабочего дня у тебя уходит на смех!
- А у меня ненормированный день.
- Ты хоть свое собственное время пожалей.
Юрьев наставительно поднял палец.
- Да будет тебе известно, что сон и смех в срок человеческой жизни не засчитываются.
- Централизованный ремонт… Черт знает что такое! - Леонид Прокофьич удивленно и довольно пожал плечами. - Ты, кроме своего смеха, понимаешь, что это все значит?
Юрьев хитро прищурился.
- Что именно? Ремонт?
- Да нет, не ремонт, - торжествующе сказал Леонид Прокофьич. - Это значит, что есть кому все имущество наше передать. Знамя наше.
- Эва, обнаружил! Да они его уже сами несут, без всякой передачи!
- А ты сам, разве ты ожидал? Ты тоже, брат, того… не доверял. Охранять стал его от соблазнов. Не искушай, мол. Слыхал, как он тебя успокоил?
Юрьев почесал затылок.
- Послушай, директор, а ведь с такими наследниками нас с тобой скоро начнут оформлять на пенсию! - И они добро, довольно и чуть грустно улыбнулись друг другу.
В подъезде заводоуправления Игорь столкнулся с Ипполитовым. Он хотел пройти мимо, но Ипполитов задержал его.
- Слыхал, что вы возвращаетесь к нам.
Игорь улыбнулся.
- Нет!
Ипполитов испытующе вгляделся в него.
- Так, значит, уезжаете?
За рассеянным безразличием этих слов чувствовался напряженный вопрос. Игорь инстинктивно насторожился.
- Да, уезжаем.
- Что ж, и Антонина Матвеевна едет?
- А вы как считали?
Ипполитов принужденно улыбнулся. Улыбался только его маленький, красиво очерченный рот. Игорь шагнул, собираясь идти. Но, взглянув на Ипполитова, увидел, что улыбка его стала скверной.
- Для Антонины Матвеевны это будет несчастьем, - сказал Ипполитов.
Игорь стиснул палку.
- Вам-то что? Вы-то о чем заботитесь?
Ипполитов мягко, с оттенком покровительства взял Игоря за локоть.
- Я бы мог ответить, что забочусь о вас же. Допустим, Антонина Матвеевна уедет с вами. Но там все время ее будет грызть мысль об упущенной возможности остаться. И это, как коррозия, будет разъедать ваши отношения. Хотите уйти? Это легко. Не торопитесь. Гораздо труднее иметь мужество выслушать до конца. - Он говорил все быстрее, переходя от вкрадчивости к страстной настойчивости, напуская на себя иронию, которая тотчас прорывалась вызывающей злостью. При этом Ипполитов, выгибая длинную, тонкую шею, выжидательно и с любопытством засматривал Игорю в лицо. - Сейчас-то вы считаете себя героем. На самом же деле совершаете поступок, о котором впоследствии будете жалеть.
- Вы что ж, хотите, чтоб я остался? - с интересом спросил Игорь. - Вам-то от этого какая выгода?
Ипполитов оживленно усмехнулся.
- Вот-вот, я ждал этого вопроса. Именно никакой! Видите, насколько я бескорыстно действую! Более того, вам кажется, что я действую вопреки своим интересам. Вроде рублю сук… Впрочем, если говорить откровенно, я просто хочу сдернуть с вас павлиньи перья, всю мишуру самопожертвования, которой вы себя украшаете.
- Что ж это вам даст?
- А то, что вы перестанете выглядеть героем.
- Перед кем? - деловито спросил Игорь.
- Прежде всего перед самим собой и перед Антониной Матвеевной.
- Ага, проясняется! А если я вас пошлю подальше со всей вашей психологией?
- Это, повторяю, легче всего. Я готов напороться на любую грубость. Как только вы сказали мне, что уезжаете, так я и счел себя вправе. А почему? А потому, что из вашего решения следует, что вы не любите Антонину Матвеевну. Да, да! Погодите, я убедился, что вы себя любите куда больше. А впрочем, и себя-то вы любите нелепо, уродливо, подавляя в себе все нормальные чувства. Вы продукт того же типа, что и Сизова. И такая женщина, как Антонина Матвеевна, не может чувствовать себя с вами счастливой. Она вам не пара. У вас совсем разные понятия о жизни.
Этот странный разговор все больше занимал Игоря. Постепенно он переставал ощущать странность того, что спокойно выслушивает признания Ипполитова и слышит из его уст имя Тони. Он удивлялся себе, куда исчезла его прежняя робость перед Ипполитовым, красавцем, начальником цеха, инженером, которому он всегда втайне завидовал.
- Вы считаете, что вы правы, и презираете меня, - говорил Ипполитов. - Не так ли? Но, согласитесь, быть неправым куда легче и естественней. Вы обречены на поражение. Вам никогда не удастся добиться полностью того, чего вы хотите. Это в лучшем случае, а скорее всего вас согнут, сломают, заставят отступиться от цели…
Игорь слушал его внимательно, но Ипполитов вдруг замолчал и усмехнулся, показывая, что он увлекся и весь разговор рассчитан не на Игоря, который не в силах дать сколько-нибудь серьезный ответ.
- А я не спорю, - с веселой задумчивостью сказал Игорь. - Вам, может быть, и легче, а лично мне куда приятнее считать, что я прав, и драться за свою правоту. Ведь легче не значит счастливее. Сказать, зачем вы затеяли этот разговор? - Игорь впился глазами в Ипполитова. - Боитесь, что мы уедем и останетесь вы голеньким перед самим собой! Ведь вы можете существовать, когда кругом плохо, скверно, гадко. А так все лопнет. Все ваши хитрые рассуждения - от страха.
Ипполитов отвел глаза, усмехнулся.
- Ищете утешения? Да, нелегко быть жертвой долга.
- Долг, обязанность - это хорошие качества. Нечего их стыдиться.
- Но есть еще свобода.
- От чего? От обязанностей? Шиш вам! Вот я свободен, - с внезапным удовольствием сказал Игорь, - я знаю, почему мне надо ехать; мне хочется ехать, и я еду. Вы знаете, Ипполитов, свобода - это когда человек поступает по совести.
Ипполитов насмешливо покривился.
- Свобода суть осознанная необходимость.
Игорь подумал.
- Правильно! - обрадовался он. - Только для вас это пустые слова из учебника… Жаль мне вас. Неужели нет у вас настоящей цели? Для чего вы? Для себя? Я тоже раньше был для себя. Но я тогда был щенком, мальчишкой. А вы уже взрослый человек. У вас это сознательно. Жалко, что Тоня вас не слышит. Ей было бы полезно. Теперь даже ревновать ее к вам невозможно. Я бы сам себя презирал, если бы приревновал ее к вам.
Они подошли к проходной.
- Мне очень жалко, что я уезжаю, - сказал Игорь, улыбаясь от озорного удовольствия. Было неожиданно, что он мог говорить с Ипполитовым тоном спокойно поучающего превосходства. - Но я надеюсь, что вы сами разберетесь раньше, чем в вас разберутся. Вас тоже полезно было бы встряхнуть, послать куда-нибудь. У вас, наверное, слишком гладенько все получалось.
Вечером собирались зайти ребята, чтобы всем вместе отправиться в Дом культуры. Тоня купила бутылку вина, наварила картошки и сейчас чистила на кухне селедку. Сегодня исполнился ровно год с того дня, как Игорь и она стояли тогда, на мосту. Игорь, разумеется, не помнит этой даты, и никто из ребят понятия о ней не имел. То был ее собственный, тайный праздник. Кроме того, она была уверена, что сегодня произойдет разговор Игоря с дядей и все решится.
На кухне хозяйничала Олечка и сидел, покуривая, старик Коршунов, дожидавшийся Трофимова. Они весело болтали, и все бы ничего, если бы Коршунов не принялся вдруг нахваливать Тоню за то, что она поехала в деревню и продолжает учиться.
- И снабжение там хреновое еще. Верно, Тоня?
- Никакого там снабжения! - с гордостью сказала Тоня. - Одни консервы. Попробуй отмой руки от селедки! Здесь вот горячая вода.
- Разница громадная, - сказал Коршунов. - Особенно между северными колхозами и, например, Кубанью. Там колхозы богатющие. Нет, вы, ребята, молодцы, в самую нашу слабину забрались.
- Да, легко вам тут нахваливать! - вмешалась Олечка. - Вас бы туда!