Глава одиннадцатая
1
Осенняя мерзкая слякоть в Тамбове, сумеречное небо повисло над городом, и сумрачно на душе у тех, кто знал истинное положение дел в губернии.
Вести об Антонове самые угрожающие. Уже известны его силы, уже ясно, что за ним пошли не только кулаки. В газетах появляются первые сообщения об антоновщине, правда успокоительные, но кто умеет читать между строками, тот понимает, что к чему.
В губпарткоме совещание за совещанием. Сил мало, выгребают последнее и посылают политработниками в части, занимающие стратегические пункты. Газетчики и журналисты, понимая, что не только губерния, но и Республика в опасности, потому что Антонов рвет коммуникации и держит в своих руках хлеб, берутся за перья.
Молодые энтузиасты из "Известий Тамбовского Совета", из губРОСТА, коммунисты и парни хоть куда, строчат, не видя ночей и дней. Давно покончено с Деникиным, "смотался" Юденич, нет Колчака, в Германии восстание спартаковцев, подписан мир с Польшей, Эстония признала советскую власть, Лига наций направляет в Россию комиссию для изучения положения в стране, Союзный совет, заседающий в Париже, разрешает открыть торговлю с Россией. Конец блокаде!
На первый субботник в Москве выходят тысячи людей. Ленин среди них, и вот на весь мир раздается его голос:
"Этот день - фактическое начало коммунизма!"
Теперь остается добить Антонова и взяться за разруху.
Скрипят перья в тесных комнатах тамбовской редакции, здесь делают печатную стенную газету "Красное утро" - она привлекает к себе сотни читателей: броская, яркая, в ней самые последние новости, ночные сообщения, только что полученные из Москвы, радиопередачи РОСТА, важные губернские новости.
Тысячными тиражами печатают листовки и прокламации, обращенные к тамбовским мужикам. Разоблачается ложь Союза трудового крестьянства насчет захвата большевиками лучших земель под совхозы за счет мужика. Только триста тысяч десятин заняли совхозы; больше четырех миллионов десятин отданы безвозмездно крестьянству. Тот, кто имел полдесятинный надел на душу, теперь имеет полторы десятины. Все это дала советская власть. А что дали антоновцы мужикам? Восемь миллионов убытка в кооперативах, разгромленных ими, шесть миллионов пудов ржи, недодобранных на тех полях, над которыми пронеслась антоновская туча, восемь миллионов пудов овса, одиннадцать миллионов пудов картошки.
Есть над чем подумать тем, кто доверился батьке Григорию Наумовичу и говоруну Ивану Егоровичу Ишину!
Потом выходит газета "Правда о бандитах". В деревнях, куда ее посылают с красными отрядами или разбрасывают самолеты, ее читают. Зерно правды посеяно: оно даст ростки, непременно даст!
2
Главоперштаб и комитет союза отвечают на агитацию большевиков тем, что перебрасывают пламя восстания в уезды Моршанский, Козловский, поднимают мятеж в смежных уездах Саратовской, Воронежской и Пензенской губерний.
А чтобы утвердить свою славу внутри Тамбовщины, Антонов предпринимает поход на Ивановский конный совхоз. Ни один его отряд не мог проехать незамеченным и радиусе двадцати верст от совхоза, ни один агент не пробрался в ряды защитников совхоза. И манили Антонова породистые лошади: их было тогда в совхозе до двух сотен.
Досадовал Александр Степанович на ивановских коммунистов еще и потому, что не раз слышал за своей спиной крамольные разговоры.
- Куда им на Тамбов идти, ежели не могут Ивановки взять!
Два полка с пулеметами и пушками осадили каменные конюшни совхоза. Прямой наводкой стреляли антоновские артиллеристы, выпустили с полсотни зарядов, пробили стены, зажгли во дворе совхоза деревянные строения, а коммунисты сидели за каменным прикрытием и отстреливались.
Кто помнит теперь имена красных героев - Андреева, Гаранина, Туркова, Рязанова, Чекунова, Зверева, Романцева? Это они отбивались от "ударного" полка Санфирова и полка Матюхина, падая от усталости, тушили пожары, на скорую руку забивали пробоины в стенах, ловили лошадей, обезумевших от огня и выстрелов, чуть не погибли, когда от пушечного выстрела на конюшне, где стоял пулемет, рухнул потолок. "Красные черти" держались до последнего часа, и казалось, вот-вот ворвутся Санфиров и Матюхин в совхоз. Но на выручку пришла кавалерийская часть из Сампура; с нею командиры-антоновцы связываться не захотели: жалели свои силы - отошли.
В октябре двадцатого года в Москву из Тамбовской губчека пришла первая весть о появлении банд эсера Антонова. Александр Степанович, получив от Федорова-Горского текст перехваченной телеграммы, рассердился.
- Сукины дети! - гневно говорил он, обращаясь к Токмакову. - Какой же я бандит?
- Эва, обиделся, - скрипуче засмеялся тот. - Плюнь! Ты знаешь, что означает слово "бандит"?
- Ну, вор, мошенник…
- Молчи, неуч! Бандит - слово не наше, а означает оно: изгой, изгнанник. Почетное имя, а ты обижаешься.
- Ну? Изгнанник? Это ты не врешь?
- Зачем же? Читал где-то.
Когда трескинские мужики подарили Антонову украденного в совхозе серого жеребца, он назвал его со злости Бандитом - нате, мол, подавитесь!
А в середине октября Антонов прознал, что против него впервые собираются послать крупную воинскую часть. Шел на него губернский военный комиссар Шикунов, получивший приказ разбить Антонова своими силами.
Шикунов взял с собой тысячу людей, орудия, пулеметы и двинулся на юг искать Антонова.
Он приходил в одно село, в другое, но Антонов покидал их за полчаса до прихода красных. Шикунов шел следом; отряд Антонова то показывался, то быстро скрывался на свежих конях.
Антонов хорошо знал все лощины, все пригорки, леса и перелески. Шикунов ничего не мог понять: он бывал на многих фронтах, но здесь фронт был всюду.
- Бандитов видели? - спрашивал Шикунов, проезжая по селам.
- Бандитов? И слыхом не слыхали!
- Да ведь вот следы, с полчаса назад здесь прошли.
- Да что ты, милый, какие тут бандиты!
В глухой деревеньке, когда утомленный, измученный отряд спал, Антонов довершил свое дело.
Часть людей пошла в антоновские отряды, большинство приняло смерть, комиссар Шикунов с горсткой людей отбился. Его помощника расстрелял сам Антонов.
Вытирая дымящийся маузер, Антонов толкнул убитого в бок.
- Ну, отдохни теперь, намаялся, сердечный!
Три дня гулял он со своей дружиной по случаю первого внушительного разгрома красных. Кирсановские мироеды задали в честь Антонова пир небывалый!..
- Задали мы им жару! - кричали агитаторы союза в деревнях.
Глава двенадцатая
1
Когда зима густо припорошила снегом поля и в сонной тиши их звонкой дробью раздавался цокот копыт, когда поплыл над избами бурый дымок, а гуси, тревожно и недоуменно гогоча, тщетно искали воду под прозрачной ледовой коркой, когда завихрились, завыли метели, Антонов занял почти всю территорию Тамбовской губернии.
Разъезды сторожевского Вохра то и дело маячили по ту и другую сторону Юго-Восточной железной дороги, заняли почти всю Балашовскую ветку, где были главные питательные базы движения.
Оставался небольшой кусок в юго-восточном углу Тамбовщины, еще не присоединившийся к мятежникам.
В один из ясных морозных дней, когда тихо мело в полях и посвистывал-погуливал ветер, Антонов появился здесь.
Он ехал в ковровых санках, впряженных в тройку буланых коней, завернувшись в богатую шубу на лисьем меху, рядом сидел Ишин, личный адъютант Александра Степановича Старых, а на козлах бок о бок с кучером Абрашка. Ишин что-то болтал; Антонов заливался смехом.
Впереди конник вез знамя "ударного" полка с надписью: "Да здравствует Учредительное собрание!" На казацкой пике другого конника полоскалось по ветерку знамя начальника Главоперштаба - красное бархатное, с золотой бахромой и надписью: "В борьбе обретешь ты право свое! Центральный комитет партии с. р. - тамбовским борцам за свободу!", присланное эсеровским центром.
Позади в окружении адъютантов и командиров на тяжелом караковом жеребце следовал командующий антоновской гвардией, всегда сумрачный и малословный Санфиров, в суконной шубе и серой каракулевой папахе с зеленой лентой поперек. Шагах в десяти от него полсотни гармонистов выводили мелодию, а две тысячи глоток пели:
Эх, доля-неволя,
Глухая тюрьма.
В долине осина,
Могила темна!
Санфиров слушал дикий рев гвардии, пронзительный присвист и морщился. Не любил он эту песню. Почему тюрьма? Почему осина? На осине вешают конокрадов и разбойников… Зачем могила?
Но песня была по душе удалой гвардейской братии. Она не слишком вдумывалась в кровавые слова самой песни, в зловещий смысл припева. Петь во всю глотку, гулять по этим безбрежным просторам, врываться в непокорные села, бить, крушить, менять уставших лошадей у мужиков; гранату в избу коммуниста, другую гранату в его двор, бегут языки пламени, народ воет, в воздухе мелькают плети…
Ишин гоготал, когда полк своим волчьим ревом оглашал округу, кричал что-то смешное, обернувшись к Антонову, а тот опять смеялся.
Потом к саням на высоком поджаром дончаке подскакал бочкообразный комендант Трубка, отдал честь и хриплым басом сказал:
- Так что Дворики в видах, командир. Прикажешь Бандита привести?
Антонов кивнул головой. Через несколько минут Трубка мчался назад, ведя за собой на поводу лошадь командующего, знаменитого серого Бандита с алым бархатным чепраком под седлом. На уздечках и прочей справе блестели серебряные бляхи, пряжки и прочие украшения чеканной работы.
Антонов пересел на жеребца, тронул его, конь вынес его вперед. Александр Степанович, заняв место позади знаменосцев, крикнул что-то Санфирову. Тот, в свою очередь, гаркнул через плечо, и полк перешел на рысь.
Через несколько минут он уже был в Двориках.
У околицы его встретила толпа. Фрол Петрович и Данила Наумович поднесли Антонову хлеб-соль. Антонов, нагнувшись в седле, расцеловался с обоими, помахал приветливо рукой собравшимся, улыбка не сходила с его губ. Полк медленно гарцевал вдоль села. День был праздничный, все, кто мог, высыпали на улицу, чтобы полюбоваться богатым зрелищем: отличной справой полка, лихими конями и оружием, что поблескивало на солнце, пушкой, которую тащили четыре битюга.
Штаб полка разместился в доме Ивана Павловича, бывшего лавочника, сын которого, Николай, тоже был эсером, но в те годы где-то пропадал и в Дворики не показывался.
"Сам" ходил по селу и разговаривал с мужиками. Обедать собрались у лавочника. Потом залегли спать. Антонова разбудил набат - Ишин собирал народ в школу. Кое-кто не хотел идти, тех пришлось постегать.
2
Ближе к вечеру комендант Трубка и Данила Наумович, назначенный Сторожевым председателем сельского комитета союза, еще не вылезшего из подполья, пришли до "самого" и доложили, что его ожидает народ.
- Видимо-невидимо собралось, - подобострастно тараторил Данила Наумович. - Ах, батюшка, ах, кормилец ты наш, ах, Лександр Степаныч, надёжа наша!
Комендант Трубка цыкнул на Данилу Наумовича, и тот оборвал свои причитания на полуслове. Трубке было известно, что "сам" недолюбливает лесть в глаза. За глаза - пожалуйста, но чтобы не так уж… в открытую…
Антонов вошел в школу, скинул шубу, и все, кто был здесь, встали, чтобы получше разглядеть его. Тусклый свет керосиновых ламп мешался с испарениями сотен тел.
- Окна бы открыть - невмоготу дышать, - объявил Антонов самым добродушнейшим тоном.
Окна открыли, и к ним сразу прилипли головы тех, кто не смог занять места в школе.
Председательствовал тяжеловесный, с сиплым голосом Данила Наумыч. Рядом помещались четыре комитетчика, и народ диву дивился: почему Фрол Баев, Андрей Козел, Аким Кулебякин и Федор Сажин удостоились такой чести: бок о бок сидят с "самим"? Откуда они взялись, кто их выбирал?
Однако помалкивали.
Антоновские конники из охранного штабного отряда стояли у дверей на карауле с карабинами наперевес: народ дюжий, молодой, смотрят дерзко, одеты добротно - в кожу, сукно, новешенькие сапоги поблескивают, поскрипывают.
Мужики перешептывались.
Антонов тоже с любопытством разглядывал мужиков - в Каменке и в окрестных деревнях, где он осел, были все "свои". А тут впервые приходится говорить с чужими. Черт их знает, куда они потянут.
Разговор начал Ишин - ворот кумачовой рубашки нараспашку, подловатые масленые глазки хитрят, щеки ядреные, красные.
- От имени губернского комитета Союза трудового крестьянства слово имеет Ишин Иван Егорович, - сказал Антонов.
Ишин подошел к столу, затушил цигарку, обвел галдящее сборище взглядом, улыбнулся.
- Здорово, мужики!
- Здорово! - хмуро ответили ему. - Здорово, Егорыч.
- Здорово, да не здорово, так, что ли? Ишь, какие вы злые, хмурые! Чем недовольны?
- Ты о деле говори, чего балачки загинаешь?
Из-за стола поднялся Андрей Андреевич - рыжая бороденка клинышком выпирала вперед.
- Что ты зубы скалишь? - пробурчал он. - Скажи, зачем собрал, что от нас требуете. Слышь-ка, того-этого, не томи опчество.
Андрей Андреевич сердито застучал о пол костылем, закряхтел и сел.
Ишин слушал Андрея Андреевича с улыбочкой, поигрывая ременной плеткой, щелкая ею по голенищу сапога. Этот весельчак и балагур, сельский лавочник, спутавшийся с эсерами, нравился сельским богатеям. Недаром Антонов, поручая ему самые трудные дела, был покоен: Иван Егорович не подведет.
Приятели у него были везде. Многие из них и не знали, чем, собственно, занимается этот краснорожий детина.
А он до сих пор принимал от Федорова-Горского транспорты оружия, отправлял из Тамбова возами обмундирование и ни разу не попался. Везло Ишину! Он и шел по жизни, посмеиваясь. В каждом селе была у него знакомая вдова, на каждом хуторе тайное место - нипочем не поймать!
Перед войной, как уже было сказано, Ишин держал лавку в селе - такой приказ ему вышел от эсеровского комитета, не ради прибыли торговал: должников у него было видимо-невидимо. Ишин их не прижимал: пригодятся. И верно, пригодились: долг платежом красен. Кто выдаст человека, который когда-то из беды выручил?..
Вот и теперь сидит он перед народом и чует, как полны сомнениями, как темны крестьянские мысли.
Тут не докладчика надо, тут сказочник требуется, чтобы развеять мужицкую печаль-тоску.
- Я вам расскажу, мужики, сказку-побасенку, слушайте, веселей будет! - Ишин, отодвинув лампу, присел на край стола. - "Вороне где-то бог послал кусочек сыру…"
Мужики засмеялись, зашумели, а Иван Егорович продолжал:
- Бог, как говорится, бог, да сам не будь плох! Так и тут. Ворона из-за того куска погибнуть могла. Ее чуть кирпичом не убили, ее чуть кошка не сцапала… Сидит она на дереве и планует, с какого бы конца за сыр приняться. А тут лиса появилась. И начала к вороне ластиться. Дескать, какая ты, голубушка ворона, красавица, умница, какой я тебе верный друг. Дескать, лисе сыздавна бог велел за ворон стоять. Не хочешь ли, мол, еще кусков десять сыру? Скажи "да", и я мигом притащу. Слышали такую басню?
- Слыхали, слыхали!
- Басня известная, да по-другому сказываешь.
- Ну, конец вам известен. "Ворона каркнула во все воронье горло, сыр выпал, и с ним была плутовка такова…" Так, что ли?
- Так, так.
- А вот смекайте, почтенные, не узнаете ли вы кого-нибудь в той вороне?
Ишин уже без улыбки обвел взглядом школьный класс. Углы его тонули во мраке. Сизый табачный дым повис облаком. Все так же безмолвно стояли с винтовками наперевес дружинники.
- Я скажу, отцы, вы самая та ворона и есть! Не пора ли одуматься, не пора ли лису, чертовку, поймать да шкуру с нее спустить, пока она с вас шкуру не спустила? Много ли у вас шкур-то осталось?
- Вчера, того-этого, Листратка со станции набегал, три сотни пудов на станцию свез, - прошипел Данила Наумович.
- Еще тысячу свезет, - подал голос Антонов. - Братья крестьяне! - он встал. - Идите к нам! Мы организовали Союз трудового крестьянства - все за одного, один за всех! Молодые, берите ружья - они у нас есть. Пойдем воевать на коммуну! Не крепко держатся большевики, враз спихнем!
- Спихнуть-то что, - прерывая Антонова, начал Фрол Петрович. - Спихнуть-то мы их можем, спихнем, а кого на свой горб заместо их посадим?
- Никого не посадим, - отвечал Ишин. - Сами собой управляться будем. Что с земли снял - всё твое, никаких разверсток. Торговать хочешь - торгуй! Трех лошадей желаешь держать - держи. Государству от того только польза!
- Черт вас разберет, много ли правды в ваших словах, - хмуро бросил Фрол Петрович. - Да и где она, правда, Егорыч? Или ее во щах сожрали?
- Сожрали, дед, сожрали! - проникновенно сказал Ишин. - Золотые твои, дед, слова! Плохая жизня, мужики, на Руси-матушке, и все через большевиков!
- А разверстку большевики ломать не собираются? - осторожно спросил Фрол Петрович.
- Какое! - Ишин махнул рукой.
- Да ведь это они нас в бараний рог согнут! - сказал кто-то с отчаянием.
- Что нам делать, сказывай! - понеслись отовсюду крики.
- Слушайте, отцы! - Антонов обвел собравшихся пытливым взглядом. Встретившись с горящими от нетерпения глазами Сторожева - тот сидел в толпе, - он усмехнулся. - Дело-то ведь простое. У красных своя коммуна, у нас должна быть своя. Насчет классовой борьбы большевики орут… Глупости! Просто хотят натравить вас друг на друга, а потом в одиночку так подмять, что у вас кости затрещат. Самая подлая выдумка, отцы, - продолжал Антонов, - промеж вас раздоры сеять… Сейчас эти овцы в овечьей шкуре бедноту привечают… Правильно я говорю?
- Правильно, Лександр Степаныч! - понесся оглушительный рев.
- Одно из двух: либо они собираются на веки вечные бедноту беднотой оставить, либо, если их лисьим словам верить, хотят они бедноту зажиточными сделать. А что ж потом будет, товарищи беднота, послушайте меня! Сделают вас большевики зажиточными и с вас же шкуры драть будут, помяните мое слово. Объединимся - никакая сила нас не возьмет.
- А ваши-то слова не лисьи ли? - крикнул кто-то из полутьмы.
- Я лисьей породы? - Антонов вскочил. - Речи мои лисьи? - Он уже вопил задыхаясь. - Я, каторжанин, кандальник, я лиса? - Антонов бил себя в грудь. - Два года в землянках вшей кормил, армию собирая. Бедовал, голодал, красные меня пять раз как волка обкладывали! - Антонов, задыхаясь, кричал что-то неразборчивое, воспаленные глаза налились злостью, он потрясал кулаками…
И тут словно плотину прорвало. Мужики зашумели, перебивая друг друга. Потом из рядов выскочил длинновязый парень в аккуратной поддевке, заорал благим матом!
- Пишусь к вам в армию!
- И меня пиши!
- Давай винтовки! Постоим за народ!
Когда страсти утихли и все, кто захотел добровольно идти в армию Антонова, были выведены адъютантом штаба из школы, снова встал Ишин и долго говорил о порядках, которые заводятся с этого дня в селе.
Ох, уж эти порядки!
Знают двориковские мужики, что делается в селах, уже присоединившихся к восстанию. То зеленые, то красные… Давай постой тем и другим, корми тех и этих, отсыпай полной мерой овса лошадям, в тайные ямы ссыпай хлеб, не скажи неосторожного слова…
И власть! Черт ее поймет, какая власть на селе!