XII
- Нина! - позвал он жену, догоняя ее настолько, чтобы она услышала в толпе его голос, и в то же время не решаясь подойти ближе, чтобы не сокращать расстояния, нужного им обоим. - А я тебя жду. Ты в магазин?
Нина остановилась и медленно обернулась к нему, перекладывая из руки в руку хозяйственную сумку. Между рукавом пальто и перчаткой мелькнуло ее тоненькое запястье, натянутое как струна.
- Да, в магазин…
- Нам надо поговорить, - Володя сделал шаг в сторону, чтобы не мешать толпе.
- Я очень спешу.
Нина не двигалась с места.
- Нам очень надо поговорить. Может быть, мы где-нибудь сядем?
- Я оставила Мишеньку в сквере. С одной женщиной. Она просила вернуться быстрее.
- Хорошо, я буду ждать тебя в сквере.
Володя повернулся, чтобы уйти, но Нина спросила ему вдогонку:
- Ты собираешься мне сказать, что у нас больше ничего не будет?
Володя замер на месте.
- Я тебе все объясню.
- Когда?
- Когда мы сядем. Жду тебя в сквере на лавочке.
- Нельзя. Там Мишенька. Он не должен этого знать.
Нина посмотрела куда-то вверх, чтобы не смотреть на Володю.
- Что он не должен знать! Я же еще ничего не объяснил! Нам надо сесть. Здесь люди. Здесь нельзя говорить.
Володя протянул руку, чтобы увести Нину.
- Оставь меня! Оставь меня! - вскрикнула она, взглядом отталкивая его руку.
- Нина, давай по-хорошему, - сказал Володя, невольно делая вид, будто он вытянул руку, чтобы поправить на ней перчатку. - Ты все себе рисуешь не так. Не так, как на самом деле. Успокойся. Я должен все тебе сейчас объяснить. Пойми, если мы сделаем этот шаг, нам обоим будет легче.
- Какой шаг? - спросила она, снова улавливая в его словах то, что подтверждало ее предчувствие. - Я не хочу никаких шагов.
- Обычный шаг. Что в этом такого? - Володя торопливо искал, чем заменить пугающее ее слово.
- Нет, нет, мне надо купить… сыр, яблоки, спички. Извини, - Нина бросилась к дверям магазина.
- Значит, ты хочешь мне помешать? - вдогонку спросил Володя, но Нина не расслышала, и тогда он догнал ее у кассы и снова спросил. - Хочешь мне помешать?
Она вздрогнула от его громкого голоса и выронила из рук мелочь. Володя ждал, что Нина сама нагнется за нею, но она не нагибалась, ожидая, что это сделает он. Наконец они нагнулись оба.
- Я хочу тебя спасти. Спасти от одной болезни, - прошептала Нина и тотчас выпрямилась.
- От какой болезни? - спросил он, медленно выпрямляясь вслед за женой.
- Ужасной, - добавила она со странной (будто бы легкомысленной) улыбкой. - Я сама ею больна, и вот видишь… - Нина кивнула на горстку собранной мелочи. - Это болезнь раскаянья. Тебе лучше ею не болеть. Ведь если ты уйдешь, Володенька, я тебя никогда не прощу.
- В чем же ты раскаиваешься? - спросил он, складывая на ладони столбик из серебряных монет.
- Я ни в чем не раскаиваюсь.
- Ты же только что призналась…
- Ни в чем, Володенька, а вот ты будешь раскаиваться. Я же тебя знаю.
- Не пугай. - Столбик мелочи рассыпался у него на ладони. - И ты не раскаиваешься даже в том, что никогда не понимала меня?
- Я понимала тебя лучше, чем ты сам.
- Типичная самоуверенность женщины.
- Я понимала, Володенька. И сейчас понимаю. Поэтому мешать тебе никогда не буду.
- Спасибо, - он вернул ей собранную с пола мелочь.
- Пожалуйста, - ответила она и с тем же словом, произнесенным совсем другим голосом, обратилась в кассу. - Пожалуйста, двести граммов сыра и килограмм яблок.
- …и спички, - напомнил Володя. - Ты всегда забываешь купить спички.
Нина покраснела и обернулась к нему, не столько отвечая на его упрек, сколько упрекая Володю в том, что он сделал его не вовремя.
- Значит, ты еще помнишь о моих привычках?
Володя тоже слегка покраснел.
- Да, представь себе.
Нина задержала взгляд на его лице, как бы надеясь обнаружить что-то, дополняющее эти слова.
- Представь себе, я помню о твоих привычках, - произнес Володя, исчерпывая до конца смысл своих слов.
- Еще, пожалуйста, спички, - сказала Нина, снова обращаясь к кассирше.
Машина пробила два рубля и двенадцать копеек. У Нины не хватило двадцати копеек, и Володя полез в карман за деньгами.
- Я сегодня получил. Сколько тебе нужно?
Нина взяла лишь двадцать копеек.
- Благодарю. За мною долг.
- Перестань, - Володя держал горсть мелочи так, что было непонятно, предлагает ли он деньги или, наоборот, сам просит взаймы. - Зачем все делать хуже, чем на самом деле!
- Да, да, Володенька, - Нина притворно удивилась мудрой правоте мужа, - зачем делать хуже! - С чеком в руке она отошла к прилавку и, снова вернувшись к месту, где стоял Володя, добавила без всякого притворства: - Хуже уж некуда…
Володя промолчал с выражением стоического терпения. Нина сочувственно отнеслась к тому, что Володе нечего сказать, и решила помочь ему.
- Итак, ты окончательно убедился в том, что я тебя не понимаю, - она напомнила слово, произнесенное недавно, - и теперь бросаешь меня. В ответ на мои жалобы и упреки ты, конечно, приведешь пример Льва Толстого, который на склоне лет покинул семью. Если этого окажется мало, ты станешь уверять, что ищешь не личного счастья, а смысла жизни и не уходишь к другой женщине, а хочешь полного одиночества. Я угадала?
- Нет, - Володя вздохнул, как бы набираясь терпения на весь дальнейший разговор, - не угадала…
- Интересно, в чем же разгадка? - спросила Нина раньше, чем успела почувствовать, что она вовсе не желает ничего отгадывать.
- Я ухожу к другой женщине, но это совсем не то, что ты думаешь.
- К другой женщине… - повторила Нина, как будто ей было нужно самой внятно произнести эти слова, чтобы поверить в то, что их произнес Володя.
- …совсем не то, что ты… - Володя с досадой замолчал, понимая, что никакая сила не помешает ей думать так, как ей хочется.
Нина слепо двинулась в глубь магазина.
- Куда ты? - он попытался ее остановить.
- Как мне отсюда выйти?! - она оттолкнула его руки. - Как мне отсюда… Выйти… Как выйти?!
Расталкивая людей, Нина пробивалась к выходу.
- Подожди! - Володя с трудом догнал ее в дверях и, развернув к себе лицом, сказал, как говорят людям, находящимся в полуобморочном состоянии. - Очнись ты наконец! Ты подумала совсем не то! Никакой женщины нет!
- К кому же ты уходишь? - низким голосом спросила Нина.
- К Вареньке… - Володя неуверенно пожал плечами.
- К этой… к этой?!.. - Нину затрясло от нервного смеха. - И ты ее… любишь?!
Володя слегка отвернулся, чтобы не быть свидетелем болезненного для нее вопроса.
- Нет, ты ее любишь?! Не прячься… Я хочу знать.
- Ты хочешь знать! Хорошо… Люблю, - сказал Володя со скрытым ликованием в голосе.
- Что? - растерянно спросила Нина.
- Да, да, ты же слышала, - произнес он, как бы намеренно договаривая до конца то, что она оставляла невысказанным.
- А меня ты больше не?.. - Нина оборвала себя на полуслове, испугавшись заранее отгаданного ею ответа Володи.
- Я не хочу испортить тебе жизнь, - сказал Володя, изменяя свой ответ так, чтобы он не совпадал с отгаданным ею.
- Значит, ты даришь мне свободу? - Нина судорожно вздохнула, как бы израсходовав на этих словах последний запас воздуха.
- Я не хочу испортить тебе жизнь, - повторил Володя, не желая подбирать новые слова там, где сказанное раньше сохраняло свое значение.
XIII
Нина с детства привыкла к пугающей мысли о том, что все хорошее в жизни дается человеку на один раз, и это всегда вызывало в ней странное сожаление, смешанное с беспомощным желанием удержать, не выпустить, продлить подольше свой единственный раз, чтобы потом не испытывать соблазна его повторения. Но соблазн все равно охватывал - еще до того, как единственный раз наступал, и поэтому само наступление переживалось ею с панической боязнью не успеть, промахнуться, сомкнуть руки и вместо брошенного мяча обнять пустой воздух. И она действительно не успевала, промахивалась и, провожая взглядом летящий мимо мяч, чувствовала себя обиженной, обманутой и несчастной, но, когда ей говорили: "Ничего, в следующий раз тебе повезет", - Нина решительно отказывалась в это верить и никакого следующего раза уже не ждала. В этом заключалось наказание за непреодоленный соблазн, и возможность повторения счастливого мига потому-то и отвергалась ею, что была страшнее невозможности и заставляла считать дважды свершившееся ложным, призрачным и ненастоящим. Поэтому в ответ на дружные увещевания взрослых, пытавшихся убедить ее, что везение непременно наступит, надо только надеяться и не вешать носа, Нина принималась беззвучно смеяться, пряча лицо в ладони с таким видом, как будто ей хотелось скрыть слезы, и ее худенькие плечи вздрагивали, и косичка прыгала между лопаток до тех пор, пока она не уставала от собственного смеха и удивленных взглядов окружавших ее домочадцев: "Не вешать носа! Не вешать носа! А куда же его можно повесить?! На гвоздь?!" Взрослые тотчас облегченно вздыхали, радуясь благополучно разрешившемуся недоумению, и одобрительно подхватывали ее наивный вопрос, как бы свидетельствовавший о здоровой способности ребенка повернуть их фразу на особый детский лад: "На гвоздь! Каково! Вы слышали?! На гвоздь!"
Нина же, усыпив подозрения озабоченных домочадцев, как бы освобождалась на время от их пристальной опеки и позволяла себе украдкой отдаться той самой тоске о несбывшемся миге, о неповторимости единственного раза, которая и была ее первой взрослой тайной. Она хранила эту тайну со всеми предосторожностями опытного конспиратора, умело направляя по ложному следу тех, кто о ней догадывался, и, когда родители ее спрашивали: "Почему это наша дочка сегодня такая задумчивая?" - тотчас вешала нос на гвоздик, как обозначалась в их семье способность не поддаваться печалям, быть веселым и бодрым, с улыбкой переносить минутные огорчения. "Вот и молодец!" - ликовали родители и, желая вознаградить ее за послушание, обещали купить много игрушек, покатать на фуникулере и заказать в кафе несколько порций мороженого, но Нина уклончиво отказывалась от этого изобилия и, сдерживая азарт матери и отца, произносила с загадочной неопределенностью: "Не надо так много, лучше - одну". - "Да, да, разумеется! - соглашались они, озадаченные ее терпеливой готовностью довольствоваться малым, которая казалась слегка подозрительной для здорового ребенка. - Одну, но - самую лучшую! Какую ты больше всего хочешь?!" - "Слона". - "Хорошо, мы купим тебе большого слона. А мороженое?" - "Шоколадное". - "Отлично, закажем шоколадного. С орехами". И Нину, одетую в нарядное платьице, обутую в лакированные туфельки с блестящими застежками, причесанную с собой тщательностью у зеркала, вели в центральный магазин игрушек, покупали большого резинового слона, которого она с трудом удерживала в руках, а затем катали в застекленной кабинке фуникулера, зависавшей над плоскими крышами, и кормили мороженым, подававшимся в заиндевевших от холода вазочках.
"Вкусное? Тебе нравится? - спрашивали родители, участливо заглядывая ей в глаза и словно стараясь прочесть в них ответ, совпадающий с их представлением о ребенке, который должен радоваться каждому мгновению созданного для него счастья. "Очень-очень. Как бабушкин торт", - угодливо отвечала Нина, с преувеличенным усердием изображая такую радость, лишь бы не лишать их уверенности в ее благополучии, казавшейся им заменой собственного счастья, и не показывать того, что, слизывая с пластмассовой ложечки холодное и липкое мороженое, она чувствовала себя гораздо несчастнее их, и никакой замены у этого чувства не было. Несчастье Нины заключалось в том, что ей никак не удавалось каждый миг этого праздничного дня превратить в единственный, и, как она ни стискивала зубами ложечку, заставляя себя подольше не глотать мороженое, единственный миг так и не наступал, и поэтому сладкое мороженое становилось горьким, а добрые родители вызывали досаду и раздражение. Они же, удовлетворенные тем, что потратили целый день на ребенка, вместе с Ниной возвращались домой, чтобы вечером пораньше уложить ее и успеть разобраться с делами, позвонить по телефону нужным людям, перелистать газеты, отдохнуть у телевизора - одним словом, хотя бы немного пожить для себя, но едва лишь закрывалась дверь в детскую комнату, как оттуда слышался такой отчаянный плач, что они тотчас бросали все дела, вместе с одеяльцем подхватывали дочь на руки и долго носили по квартире, гладя по голове, утешая и успокаивая. "Что случилось? Почему мы плачем? Нас кто-нибудь напугал? Может быть, слоник нас напугал?" - спрашивали они, невольно подсказывая Нине самую невинную причину ее плача, которая не вынуждала бы их раскаиваться в том, что они так поспешно забыли о дочери. "Да, слоник", - послушно соглашалась Нина, не столько стремившаяся ответить на вопрос родителей, сколько искавшая в их вопросе ответа на то, о чем ей самой так настойчиво хотелось узнать.
"Ах, какой нехороший! Сейчас мы его прогоним, - мать доставала из кроватки резинового слоника, а отец прятал его за спину. - Теперь ты будешь спать?" - "Буду". - "У тебя ничего не болит?" - "Ничего". - "Вот и хорошо. Ложись. Ты у нас умница". И едва лишь Нина послушно соскальзывала с материнских рук, прижималась к подушке и торопилась поскорее заснуть, пока ее не покидала уверенность, что родители находятся рядом, мать с укоризной обращалась к отцу, как бы по праву женщины упрекая его в том, в чем она в равной степени заслуживала ответного упрека: "Слишком много впечатлений. Нельзя устраивать для ребенка праздник из каждого дня". - "Да, да, слишком много…" - соглашался отец, повторяя ее слова, чтобы она убедилась в своей правоте и не искала поводов для новых упреков. Так заканчивались попытки родителей устроить праздник для дочери, отнюдь не разубеждавшие Нину в том, что в жизни не бывает повторений и каждая данная человеку минута - единственная. Поэтому, становясь взрослой, она все более озадачивала тех, кто учил ее превращать праздники в будни, равномерно распределяя впечатления между всеми днями недели: в воскресенье - театр, во вторник - день рождения подруги, в четверг - поездка на дачу. Нина стремилась все это получить сразу, в один день, а остальные дни готова была покорно просидеть дома, как царевна, заточенная в башню. Ее это ничуть не удручало, но среди домашних начинались разговоры о том, что она становится замкнутой и почти не бывает на улице, что у нее мало подруг и совсем нет мальчиков.
Последнее обстоятельство вызывало у всех особенную тревогу, и поэтому мать часто приглашала в дом детей своих знакомых и, оставляя их наедине с Ниной, каждый раз по забывчивости произносила одну и ту же фразу: "К тебе пришел Нукзар. Развлеки его. Покажи ему свои игрушки". "Какие игрушки, мама!" - с мольбой и упреком отвечала Нина, и мать тотчас же смущенно поправлялась, считая хорошим признаком то, что ее дочь неравнодушна к тем рекомендациям, которые даются ей в присутствии молодых людей: "Извини, извини. Совсем забыла, что ты уже взрослая".
Пока мать заваривала на кухне чай, распечатывала банку с вареньем и выкладывала на тарелочку пирожные, сдувая с пальцев сахарную пудру и кончиком языка слизывая шоколадный крем, Нина честно развлекала гостя, помогая ему освоиться в незнакомой обстановке и преодолеть застенчивость. Из картонной папки с барельефом Бетховена она доставала ноты, ставила на пюпитр и играла менуэт из сонаты Гайдна, благополучно усыплявший застенчивость Нукзара и заставлявший его скучающе смотреть в окно, с надеждой прислушиваясь к звону посуды и жужжанию струйки кипяченой воды, обжигающей фарфоровое донце чайника. После того как замолкал последний аккорд менуэта, а взяться за быстрое аллегро Нина не решалась, ей оставалось лишь заполнить паузу тем, чтобы показать гостю свое главное сокровище - коллекцию старинных монет, которую она начала собирать в пятом классе и собирала до сих пор, с упоением разглядывая в лупу шлемы греческих полководцев, тоги римских императоров и курчавые бороды персидских царей. И вот она извлекала из стола заветную коробочку, открывала крышку, снимала хрустящий покров пергаментной бумаги и аккуратно брала двумя пальцами самую редкую и ценную монету, сторожа в глазах Нукзара искорку невольной зависти, но, когда он завороженно протягивал руку за монетой, взгляд Нины упирался в его перепачканную углем потную ладошку, и это пятнышко грязи вызывало у Нины брезгливую дрожь, она крепко сжимала пальцы в кулак и ревниво прятала монету за пазуху. "Дай посмотреть! Дай!" - обиженно требовал Нукзар, вплотную придвигаясь к Нине и заглядывая туда, куда исчезла монета. "Не получишь. Сначала вымой руки", - Нина отодвигалась в угол дивана и загораживалась подушкой. "Покажи монету. Все равно отниму", - он пытался засунуть руку ей за пазуху, но Нина отчаянно взвизгивала и кусала его в плечо: "Дурак! Припадочный! Псих ненормальный!" "Сама психованная!" - кричал ей в ответ Нукзар, потирая укушенное плечо и усиленно смаргивая выступившие на глаза слезы.