Глава 37
– Ну, и что это значит? – Кучеренко с насмешкой смотрел на друга, который старательно отводил глаза в сторону.
– Ты о чем?
– На старости лет спятил, да? Посмешищем стать желаете, барин? Мне, холопу, и то понятно, почему у тебя такая сытая морда. Крест, ты правда не понимаешь, чем это чревато?
– Отстань, Короткий! – Крестовский вяло отмахнулся.
– Только не говори, что влюбился!
– Не скажу.
– Тогда расставание будет легким и безболезненным, так? – Кучеренко испытующе посмотрел ему прямо в глаза.
– Я не собираюсь с ней расставаться, понял? – Крестовский разозлился.
– Ты забыл, чья она дочь?
– При чем здесь Бориска? Ему-то с какого бока? Она совершеннолетняя!
– Ладно, не школьница! Я не Бориске. Я о ее матери, его первой жене, которую ты…
– Заткнись!
– Бориска сейчас носом землю роет. Злой, как Бобик. Кстати, я из Рождественки приехал, если тебе интересно. Дочь твою домой привез.
– Лизу?
– Может, я не в курсе, у тебя еще одна есть?
– Она что, с мужем поругалась?
– Говорит, достал он ее. Но это их дело. Важно другое. Знаешь, зачем я туда ездил?
– Ну!
– Баранки гну. Бориска такое же в точности письмишко получил, один в один. Вот, – Кучеренко небрежно кинул на стол конверт. Крестовский медленно его открыл.
– Почерк тот же. Лиза сказала, что получил он эту писульку прямо перед отъездом. То есть, уже после того, как домик прикупил. Так что, причина его внезапной любви к деревенским просторам не в этом. В принципе, он мог и просто так этот дом приобрести, по велению души, скажем. А тут – письмо. Появился интерес. С Лизкой у них не слава богу, Кротовка рядом… Может от нечего делать расследованием заняться, сыщик хренов!
– Да что он может узнать? Там поумирали все давно, кто мог хоть что-то рассказать. И матушка моя, царство ей небесное, и тетка Любавы.
– Так до тебя дошло, что будет, если Ларка все узнает? Это тебе не ее забитая мать. Эта горло перегрызет, только тронь! Побаиваюсь я ее, Крест, честно! – Кучеренко не шутил.
– Брось, она у меня теперь с руки есть станет! – голос Крестовского был до того самодовольным, что Кучеренко рассмеялся.
– Не переоценивай себя, ты для нее старый пень. Просто с деньгами.
– Ларка не такая!
– Ага! А я – дух святой! Ты что, Крест, нюх потерял? Уж ты-то на счет баб никогда не ошибался!
– Поэтому и говорю: ей до моих денег! Видел бы ты…
– Только не начинай! – Кучеренко досадливо поморщился, – Знаешь, один половой акт на скрипучем диванчике еще ни о чем не говорит.
– А то, что она мне жизнь спасла?
– Да ладно, Крест! Любая на ее месте…
– Этот щенок, заметь он ее тогда в кафе, убрал бы ее, не задумываясь. Ты что, думаешь, она этого не понимала?
– Так не заметил же! – Кучеренко равнодушно пожал плечами.
– Ну, вот что! Тему закрыли, – Крестовский холодно посмотрел на друга. "Эх, растекся, как блин по сковородке, старый дурак! Сделает его эта девка, как пить дать!" – ему никогда не нравилась дочь Бориса. С первого дня, когда она появилась у того в доме. Он чувствовал угрозу, исходящую от этого комочка плоти, завернутого в пеленки. Он знал, кто ее подбросил Борису. Знал и молчал уже много лет. Девочка росла, если не пригретая, то принятая Лизой. С раннего детства независимая, с характером, упорная до наглости. Все – таки окучила она "дедушку". Кучеренко бы голову отдал на отсечение, что эта маленькая дрянь уже в десятилетнем возрасте знала, какую власть имеет над мужским полом. И уже тогда этим пользовалась! Колечки, браслетики, сережки – камушки натуральные, золото эксклюзивное. Крест для нее ничего не жалел. Внучка родная таких цацек не имела! Мужики от нее млеют! Только он один понимает, что она за стерва!" – Кучеренко посмотрел на Крестовского с жалостью. Тот отвернулся.
– Так что ты дальше делать собираешься?
– Дальше – по списку. Помнишь шофера своего? Серегу Котова?
– При чем здесь он?
– Да не он. А вот жена его… Кстати, она ухаживала за Верой Александровной?
– Галина? Она его жена?
– Гражданская. Вот к ней я и наведаюсь.
– Зачем? Она столько лет молчала. Но, дело твое – проверяй. А что там с этим?
– Севкой? А! Забудь, не твой вопрос! – Кучеренко неопределенно взмахнул рукой. Этой проблемы для него уже не было.
Глава 38
Вишняков уже пришел. Кажется, только закрыл за собой калитку, а уже стоит возле ее дома. Топчется, как малолетка перед первым свиданием. Вишняков навесил на лицо улыбку и ступил на кирпичную дорожку, ведущую к дому. Краем глаза ухватил колыхнувшуюся занавеску. Еще потоптался на крыльце, вздыхая и томясь неведомо от чего. Он готов не был. Слишком короткий путь от его дома до ее. Придумать, с чего начать разговор, он не успел. "Бог в помощь" – пожелал он себе и постучался. Никакого ответа. И где она? А занавеска? Ведь трепыхнулась, или у него глюк?
Елена по ту сторону двери стояла ни жива ни мертва.
"Не хочет пускать!" – дошло, наконец, до него, – "Вот это да! Во, попал! И что делать-то? Ломиться, пока не откроет? Или уйти? Нет уж, дудки, Елена Ивановна! Я уже здесь!". С досады он саданул ладонью по двери. Потом дернул за ручку. С недоумением глядя, как открывается дверь, совсем даже не запертая, чертыхнулся. Морщась от боли в ладони – все – таки сильно саданул – он шагнул в полутемные сени и тут же дальше – в дом. Всего два шага – раз и два. Что-то теплое коснулось его груди. От яркого света он на секунду зажмурился, на ощупь, как слепой, схватил это теплое и прижал к своим губам. Руки, пахнущие молоком и еще чем-то сладковато – сдобным. Веки тяжело опустились, давая блаженное неведение, возможность узнать так, не глядя, свое, родное, только тебе предназначенное. Уже без сомнений и страхов. Почти мертвыми от напряжения губами он ткнулся в ее щеку, неудовлетворенный, отмирая, попытался уловить ее дыхание. Поймал, впился губами, уже горячими и смелыми в ее мягкий рот, готовый то ли крикнуть, то ли застонать. Получился вздох. Шумный, прерванный его поцелуем, просящий и стыдливый. Он скорее почувствовал ее стыд, чем услышал. Испугался, что оттолкнет, не поняв, что нет ничего постыдного, наглого. Прижал крепче, чтобы не шелохнулась даже, немного боясь причинить ей боль, а, потому отвлекая ее от этой боли губами, которые, казалось, сами, отдельно от него знали, что им делать. Они дышали уже вместе, выныривая на поверхность и жадно глотая воздух. Вместе проваливались в очередной поцелуй, и никому из них не удавалось сказать ни словечка. Он торопился, жадничал, руками ощупывая ее плечи, бедра, губами изучая лицо, шею и ямочку над ключицами. Она почему-то притягивала его неимоверно. Уткнувшись в эту ямочку, он терялся, слабело разгоряченное тело и хотелось уже всего и поскорее. Кто-то там свыше подсказывал не спешить, но он все чаще дотрагивался до этой ямочки, а потом, осмелев, опустился ниже и замер. Никогда не было так боязно сладко. И тут же пришло понимание, почему не надо торопиться. Дальше не должно быть на бегу, вот так, на пороге комнаты, залитой ярким солнцем. Дальше нужно не спешить, нужен вечер, а потом ночь, а потом утро! А иначе это теряет свой смысл, получается банальный половой акт, торопливо и бестолково. Он так не хотел. То есть он хотел, до черноты в глазах от одной только мысли. Но не так.
Она почувствовала, как он остановился. Почувствовала и поняла. Только по своему, застыдясь внезапно своего порыва, до красноты в и так пылающем лице, до запнувшегося вдруг дыхания. И отодвинулась. Набравшись силы, упершись в могучую грудь и вытянув вперед руки. И отвернулась, чтобы он не догадался, как ей вдруг стало больно. Она никогда не брала чужого! А он был чужим. Лучше бы она не знала его жену, не видела никогда. Тогда может быть… Нет! И тогда бы не могло. Хотя сейчас вдвойне тяжело. Ей очень нравилась Анна. Елена вспомнила ее заплаканное лицо, сцепленные до боли руки, горячие слова, и ее охватил стыд.
– Петр Павлович…
Он посмотрел на нее и испугом.
– Лена…
– Только не надо ничего говорить, хорошо?
– Да как же так? – глянул растерянно. Ведь только что! Не может, чтобы вот так просто!..
– Все получилось случайно! – она говорила убедительно, уже глядя прямо ему в глаза. Только он сразу разгадал в них смертельную тоску, спрятанную неумело, неопытно. И рассердился. Да что же за детский сад!
– Лена, не обманывай меня. Вот именно сейчас мне не ври. Так, как ты сейчас пытаешься придумать, не бывает. Ты хочешь беды?
– У нас и так беда, Петя! У тебя беда, у Анны и у меня. Одна на всех!
– Анна здесь совсем ни при чем! И ты ей нравишься, переживает она за тебя, сама видишь.
– Вот именно! А я…
– Да что ты? Она взрослый человек, сама разберется, как ей к этому относиться!
– А ты жесток!..
– Я?! – он вдруг догадался. И рассмеялся. Болван! Ну, конечно! Сам же об этом недавно подумал! "Моя родная, какая же она… Я люблю ее! Уже за одно то, как она может болеть за других люблю!"…
– Я люблю тебя, – сказал на выдохе. Шагнул, чтобы обнять. Она молча сделала шаг назад. В глазах стояли обидные слезы. Как у маленькой девочки, которая никак не может понять, почему взрослые над ней смеются. Понимает, что необидно, любя, но смеются же! И она только и может, что сказать: "Не смеись!" – картавя, и давясь слезами. И глядя на взрослых с надеждой – а вдруг вы меня еще любите?
Вишняков просто прижал ее к стенке. "Я не дам ей шанса улизнуть. Я сейчас ей все объясню!" – он думал так, держа ее в тисках своих рук, заглядывая в лицо, ловя губами скатывающиеся по щекам слезинки. Она была такой растерянной, потерявшейся, а он чувствовал себя таким уверенным! Он знал, чего не знала она! Сейчас он ей скажет, и будет смотреть, как в глазах заплещется радость. Нет, сначала недоверие, испуг, а потом облегчение и радость! И они будут смеяться вместе. А потом…
Он успел заметить испуг в ее глазах прежде, чем кто-то оторвал его от нее и отшвырнул в сторону. От неожиданности он осел на пол, больно подвернув под себя ногу.
– Елена, с вами все в порядке? – Махотин, все еще злой от увиденного, тянул ее за руку к стулу.
– Вы зачем? – Елена непонимающе перевела взгляд с сидящего на полу Вишнякова на Махотина.
– Он вам ничего не сделал?
– Да что сделал-то?
– Так я что, зря его?
– Конечно, зря! – Вишняков уже поднялся с пола и двинулся к Махотину. В тот момент, когда тот повернулся, его кулак уже летел навстречу его лицу. Удар был мощным. Махотин, не удержавшись, припал спиной к стене.
– Ты, козел, у тебя жена дома! А ты тут! Я тебе за Анну! – Махотин потрогал разбитую губу.
– Так ты из-за Анны? То-то я вчера заметил… – до Вишнякова, что называется, дошло! Ах, защитничек чертов! Глаз на Анну положил, оказывается!
– Стоп! – Вишняков решил, что на сегодня хватит уже…эмоций! – Анна мне не жена. Она моя приемная дочь. Она дочь погибшей подруги моей первой жены Светланы. Все понятно?
Он смотрел только на Елену. Все именно так – недоверие, испуг, облегчение и радость! Он смотрел на ее раскрасневшееся лицо, на веселый ужас – вспомнила все! – на глаза, подернутые влагой – слезы еще не высохли – и не видел никого вокруг. Он бы так и смотрел, но вдруг она побледнела и, оттолкнув его, бросилась к двери. Вишняков обернулся. В комнату, опираясь на плечо участкового и поддерживаемый с другой стороны хорошенькой девчушкой, входил парень. Он сразу догадался, что это пропавший Миха. Санек, протиснувшись под рукой брата, кинулся к матери.
– Это мы его с Аленой нашли, мам! Он знаешь, где был? За болотом, в старой избе! В подполе! Там его фигура держала! – Санек трещал без умолку.
Елена осторожно обняла сына и посадила его на кровать. Ощупала замотанную грязной тряпкой голову.
– Скоро Валентина подойдет. Надо бы к ней было везти, но да ты у нас сама медичка, так, Елена? Разберетесь тут. Палыч, надо поговорить! А что это у тебя с физиономией, Борис? – усмехнулся он одними глазами.
– На шкаф налетел, – мрачно зыркнул на Вишнякова Махотин. Тесть, блин, нашелся!
То, что теперь уж он точно женится на Анне, он не сомневался. Уже целых пять минут. Разведется с Крестовской дочкой и женится! И дело свое в деревне откроет. Деньги, если руки и голова есть, везде делать можно.
Он кивнул Михе на его "спасибо" и вышел на крыльцо, где уже о чем-то спорили Лукич и Вишняков.
– Ты пойми, не придет он больше туда. Он что, совсем тукнутый? Нужно было сразу кого-то оставлять, а сейчас чего уж?
– Оно так, а вдруг?
– Слушай, Лукич! Миха что сказал? В подполе кроме ложки да кружки ничего не было. Да ты сам-то смотрел ли?
– Не до того было. Миха совсем ослаб, быстрее нужно было выводить его.
– А сейчас, если и было у него что-то в тайнике каком, он уже давно забрал. Ты думаешь, он нашел что там, на кладбище?
– Да шут его знает! Искал ведь! На смертоубийство чуть не пошел! Я вообще удивляюсь, как это он Мишку в живых оставил?
– Давай вот что. На кладбище сейчас сходим. Миха объяснил, как он тайник открыл?
– Да.
– Сдается мне, что там уже ничего нет. Миха что видел?
– Ничего не успел рассмотреть. Только блеснуло что-то, сказал.
– Думаю, блестеть там уже нечему. Но сходим, для успокоения. Если пусто – он сюда больше носа не покажет.
– Тогда мы никогда не узнаем, кто Миху стукнул!
– И что? Главное, он жив. Я сейчас, – Вишняков вернулся в дом.
Елена грела на плите куриный бульон.
– Лена, мы пойдем, тебе что помочь? Я Анне позвоню, она придет.
– Не надо, спасибо. Вон у меня помощница, – она кивнула на Алену, которая влажной тряпочкой обтирала Михе лицо.
Вишняков нагнулся к Елене и поцеловал ее в щеку. Елена счастливо улыбнулась.
– Я пошел, пока, – Вишняков кивнул Саньку, смотревшему на него и мать с испугом и детской обидой – а мне ничего не сказали! – и вышел во двор.
Санек подошел к брату.
– Ни на минуту мать оставить нельзя без присмотра! – проворчал он.
– Ты это о чем, Санек? – громко говорить Миха не мог.
– Любовь у нее. С твоим шефом! – ввернул Санек иностранное словцо и солидно кашлянул, – ну да Бог с ними! Миха улыбнулся. Про Палыча он догадался уже давно.
Глава 39
Лариса медленно сняла туфли и сунула ноги в домашние тапочки. Насмешливо глянула на лодочки Лизы, выразив этим взглядом все свое отношение к женщине, обувь которой сродни коротким лыжам. Ее тридцать пятый притягивал одобрительные взгляды мужчин и завистливые вот таких бедолаг. Ладно бы рост у ее мачехи был подходящим! Так нет, природа подшутила над ней по полной программе – Лиза была на полголовы ниже самой Ларисы. "Нелепая!" – вот какую характеристику она мысленно дала жене своего отца.
– Здравствуй, Лариса! – Лиза старалась говорить спокойно, хотя, поймав взгляд падчерицы, была готова тут же съездить мерзавке по лицу. "Смотри, смотри! Шавка дворовая! Вот уж чего в тебе нет и никогда не было, так это породы! Среди навоза родилась, туда и отправишься. Кстати, вместе со своим папочкой!" – после того, как Лиза приняла окончательное решение, в душе ее обосновалась вся злость, накопленная годами. И эта злость требовала выхода.
– Привет! Ты как будто в деревне должна быть, я не ошибаюсь? – Лариса уже догадалась, что Лиза вернулась домой не спроста. "Что там еще ее папочка начудил?" – подумала она весело.
– Если я здесь, значит мне это нужно! – Лиза сделала акцент на слове "мне".
– Нужно, так нужно! – Лариса равнодушно пожала плечами и прошла мимо мачехи на кухню. Молча залезла в холодильник, достала бутылку с гранатовым соком и налила себе полный стакан. Она знала, что Лиза терпеть не может гранаты, поэтому покупала всегда только этот сок. Никем не объявленная холодная война в масштабах одной семьи! Лиза, даром, что вдвое старше, отвечала ей овсянкой по утрам, молоком и кофе без кофеина, упорно готовя четвертую порцию и демонстративно ставя тарелку и стакан на ее место за столом. Хотя сама она овсянку проглатывала с трудом. С аппетитом завтракали только ее муж и Алена, которым по большому счету было все равно: муж был всеяден, а Алена любила любые каши и любое молоко, сок и прочие напитки.
Лариса допила сок и вымыла за собой стакан. Она никогда не даст повода для упреков! Капля сока, пролитая из банки, была тут же вытерта салфеткой. Краем глаза захватив Лизу, пьющую кофе в гостиной, она прошла к себе. Не сказать, что она любила свои "апартаменты". Но она была по своему благодарна отцу, который настоял на ее "отселении". Она в любой момент могла закрыть на ключ дверь в свой коридор, чтобы ее никто не доставал. Впрочем, ее уже давно никто не доставал. Все – таки в том, что ты подкидыш, есть свои преимущества! Не поимев родительской любви в детстве, она не нуждалась в ней и сейчас. То, что ее подложили к отцу под дверь в корзинке, она воспринимала с юмором. Могли бы и просто кинуть на помойке! И такое случается. Она чувствовала, что отец по – своему дорожит ею, но, только уже став взрослой, догадалась почему. Он говорил, что мать была красавицей. Глядя на себя в зеркало, она ему верила. Но отец, вспоминая неведомую ей Любаву, – имечко какое-то идиотское! – не смотрел на свою дочь: мысли его были далеко в прошлом. Лариса поняла – любит он ее, даже мертвую. Это радовало! Потому, что означало Лизкин облом. Это было слегка неприятно – он не видел ее, свою дочь. И в этом была еще и выгода для нее: чувствуя себя виноватым, он ни в чем не мог ей отказать. А, может быть, ему казалось, что балует он свою первую жену…Она никогда не приставала к отцу с вопросами, что случилось с ее матерью. Он сам рассказал, когда ей исполнилось четырнадцать. Поцапавшись с Лизой, хлопнув дверью спальни, он в час ночи постучался к ней в комнату. Она никогда не видела отца таким… жалким. Осунувшееся лицо с мешками под глазами могло быть и от выпитой водки, конечно. Он плюхнулся в кресло на тонких ножках, которое едва выдержало его массу, и задал ей вопрос, хочет ли она знать, как погибла ее мама? Она не хотела. А он все равно рассказал. И тут в Ларисе проснулась злость. В отличие от отца – и чего он такой слепой! – она сразу определила для себя виновницу – Лизка! Сама или с чьей-то помощью – это она подожгла дом! Как отец не видит – только ей это было выгодно. Он стал свободен, и она добилась своего – прибрала таки его к рукам! Очевидное, невероятное по своей подлости преступление. Есть мотив – месть, есть преступник – брошенная невеста, а спичку кинуть – не фиг делать! Так она отцу и сказала. Он посмотрел на нее как-то враз протрезвевшим взглядом и поднялся с кресла. "Ты просто Агата Кристи! Как сюжетик закрутила!" – тихо сказал он, вроде бы даже с уважением. И с опаской. Да, книжки знаменитой детективщицы стояли на ее полках рядами, она собрала у себя, кажется, все, что печаталось на русском языке. Восхищаясь ее холодным умом и логикой, Лариса впитывала в себя любую информацию – пригодится! – и училась смотреть на все как бы со стороны – только трезвый взгляд может дать правильную оценку!