Анна сразу прошла в комнату. Решение пойти к Елене созрело сразу же, как Петр рассказал ей о напрасных поисках. Потерять сына! Анна знала, что это. И знала, что нельзя быть одной. Мысли у всех матерей одинаковые – душа рвется к нему, к ребенку. Много что можно натворить, и уйти вслед тоже можно. Кажется ведь, что так будет единственно верно. Если бы не Петя! Он был рядом всегда, день за днем, забросив дела, занимался только ею. В первое время, уединившись в туалетной комнате, она слышала его тяжелое дыхание по ту сторону двери. Он то и дело окликал ее, не давая даже задуматься ни о чем таком! А потом это прошло – желание уйти вслед за сыном. О погибшем тогда же муже она почти не думала, бессильно обвиняя его в случившейся аварии. Потом и это прошло. Осталась только боль. Светлая, но боль. Вот от нее избавиться не возможно.
Елена повернула голову на скрип двери. И тут же вскочила.
– Здравствуйте, – пролепетала она. Зачем эта женщина здесь? Что ей нужно?
– Елена, выслушайте меня, пожалуйста, – Анна на миг растерялась, углядев в глазах Елены настороженность.
– Я слушаю.
Что она могла сказать ей, эта никогда не знавшая нужды и горя женщина? Кто на самом деле может ей что-то сказать, что-то объяснить?
– Лена, давайте вы переедете к нам. С Сашей. На время, – Анна решила, что сразу скажет главное.
– Зачем?
– Вам нельзя оставаться одной. Я знаю.
Елена молчала.
– Мы с Петей одни в доме, а он огромный, вы же видели! Вам будет удобно, поверьте. И живность вашу возьмем. Вам нельзя сейчас одной, – повторила она настойчиво.
– Нет, спасибо.
Анна не выдержала.
– Я бы не стала вас так настойчиво зазывать, если бы не прошла сама через смерть сына и мужа. Да, я их потеряла в один день. Сыну было всего пять лет. Если бы не Петя тогда! Он просто не давал мне возможности остаться одной ни на минуту. А мне этого только и хотелось. Он спрятал в доме все: ножи, вилки, таблетки, моющие средства. Он все запирал в шкаф, когда выходил за продуктами. И меня запирал. Однажды я отковыряла дверь на балкон. Всего-то третий этаж! А мне казалось, если я полечу вниз – так, как – будто с небоскреба. Он снял меня с перил. Убаюкивал, как ребенка. Кормил с ложки. А потом отвел меня к одной своей знакомой. Не старая еще женщина. Современная, муж у нее, как я потом поняла, бизнесмен. Гадалка или ведунья, я не очень разбираюсь в терминологии. Она мне тогда сказала всего-то несколько слов. А я от нее вышла здоровой. Своими слезами и горем ты, – сказала она, – задерживаешь души своих родных у земли. Чем же они так перед тобой провинились? Ты жалеешь не их, а себя, потому что они бросили тебя здесь одну. Это всего лишь твой эгоизм. Своими стенаниями и воплями ты их не вернешь. Душа, когда она уходит из тела, радуется. Этот ее путь на земле пройден, она должна теперь дождаться нового вселения. Отпусти их. Помни о них светло и без горечи. Потому как горе твое о себе, а не о них. А уйти ты сможешь только тогда, когда придет твое время – Потом она вынула всего три карты из колоды и сказала, что мое время не пришло. Я должна пережить еще два события: большую любовь и рождение дочери, – Анна не заметила, что по щекам ее уже давно текут слезы. И, что сидит она уже не на шатком стуле, а на кровати. Елена, обнимая ее, ласково что-то шепчет ей на ухо. И укачивает ее, как маленькую.
– Ну, вот. Пришла успокоить, называется! – всхлипнула она, улыбаясь. Елена мягко отстранилась.
– Не было нужды за меня беспокоиться, Анна. Я ведь знаю, мой сын жив. Пока я не увижу его мертвым, я так и буду считать его живым. С ним просто случилась беда. Спасибо вам, что пришли. И Петру Павловичу передайте благодарность за приглашение. Но я справлюсь. Я же не одна, Санек со мной. Ну, какие такие мысли у меня могут возникнуть, ей – Богу!
– Это все Петя! Он за вас испугался. Он очень хороший, правда! – Лицо вдруг порозовело.
– Да – да, конечно, – проговорила Елена очень быстро, отворачиваясь.
– Он всегда поможет, вы приходите к нам, Лена, хорошо?
– Хорошо, спасибо, – голос Елены опять стал спокойным и отстраненным.
Анна поднялась.
– Я пойду, спокойной ночи.
– Спокойной ночи, Анна.
Санек, затаив дыхание, подслушивал под дверью. Ему не было стыдно ни капельки. Как же он тогда узнал бы, зачем приходила эта королева к маме. А она оказалась такой же, как и все женщины – плаксой. И не такой уж и красивой. Он едва успел отскочить от двери, чтобы не получить в лоб шишак.
– Спокойной ночи – пискнул он в спину удалявшейся Анне. Но она, кажется, его даже не услышала.
Глава 23
Махотин смотрел ей вслед. Не слышал, что ему там втолковывает участковый, кивал не впопад, что-то мычал, якобы поддерживая разговор. Вот она скрылась за дверью Елениного дома. Он очнулся.
– Извините, Семен Лукич, я что-то пропустил, – произнес он, все еще мысленно держа в памяти ее образ. Все повторялось. Та же болезнь, тот же ступор. Всю дорогу до дома Тихоновых он молчал. А Анна просто рассуждала вслух, видно репетируя предстоящий разговор с Еленой.
Лукич смотрел на Махотина, и в нем опять закипало раздражение.
– Я вижу, что вы меня совсем не слушаете. Давайте уже расстанемся до утра, лады? – он устало кивнул куда-то в сторону леса.
– Да, конечно. Увидимся, – Махотин облегченно вздохнул. Нет, ему никак не хотелось сейчас ни говорить, ни думать о других. Только о себе и о ней. Он сравнивал Анну с Любавой, понимал, что они разные, и не понимал, как он мог после стольких лет памяти мог предать ее. Он представил себе Любаву и не почувствовал привычного волнения. Только стало грустно. Вспомнил тут же Анну, и во рту стало сухо, сердце забухало, руки судорожно вцепились в руль. "Клин клином" или это выражение здесь не подходит?" – ему было немного страшно от того, что Любава окончательно уходит от него в небытие. "Я ее все равно буду всегда помнить", – успокоил он себя. Он не видел ее мертвой. Он не был на похоронах, он в это время сидел в КПЗ. Она приходила к нему в воспоминаниях живой, такой, какой он видел ее в последний раз, уезжая по делам в город. На крыльце их дома, с дочкой, завернутой в тонкое одеяльце, на руках. С ласковой прощальной улыбкой.
Махотин подъехал к своим владениям и посигналил. Тут же на крыльцо выбежала Алена. Глядя на ее сияющее личико, он неожиданно ощутил укол стыда: будто уже согрешил. И легкого страха: вдруг заметит? Поставив машину на сигнализацию, Махотин закрыл за собой калитку на большой кованый крюк.
– Пап, ну, наконец-то! Рассказывай!
– Погоди. Дай хоть умоюсь, я весь в пыли, – соврал он, чтобы выиграть время перед встречей с женой. Вот кто его просчитает в момент!
– Иди, я воду в умывальник сама налила. Ты хоть в курсе, что мыться нужно вон там, в конце двора? – Алена показала на какие-то кусты. За ними виднелось небольшое строение.
– Там наша туалетная комната? – пошутил он.
– Ага. С джакузи и кожаным сиденьем на унитазе. Иди же, мы с мамой уже успели испытать все прелести колхозной жизни.
– А у нас еда есть? – спросил он с надеждой, – Хоть хлеб с консервами?
– С этим все в порядке. Нам готовит соседка Нюша. Принесла на вечер жареной картошки и котлет.
– Здорово, – Махотин зажмурился от предвкушаемого удовольствия, только сейчас в полной мере ощутив голод.
Когда он вошел в дом, Алена уже накрывала на стол.
– Пап, нужно привезти микроволновку, а то и разогреть еду не на чем, – Алена виновато пододвинула ему тарелку с остывшей пищей.
– А плита на что?
– Это как? – Алена округлила глаза.
– Пусть мама покажет, – он кивнул на Лизу, которая с безучастным видом сидела на кровати и листала старый журнал. Та даже не повернулась в его сторону. "Вот, артистка! Ну, и фиг с ней!" – он встал, подошел к газовой плите и отвернул вентиль на баллоне. Поднес спичку к конфорке, пламя весело вспыхнуло.
– Сковорода есть в доме?
Алена подала ему сковородку. Глядя, как отец, налив из бутылки подсолнечного масла, вываливает на нее содержимое тарелки и ставит на огонь, она недоверчиво спросила:
– И что, разогреется?
– А ты помешивай, чтобы все прогрелось. Помешивай, помешивай, – он сунул в руку дочери ложку.
– Долго еще?
– Попробуй!
Алена зацепила ложкой кусок картошки.
– Вроде, нормально.
– Теперь давай, выкладывай обратно в тарелку. Осторожней! – прикрикнул он, видя, как дочь неловко наклоняет сковороду.
– Ты ее еще воду в самоваре кипятить научи, – подала голос с кровати Лиза.
– Как это? Мы же чайник привезли электрический! – Алена посмотрела на медный самовар, стоящий на тумбочке.
– Сейчас, доем, и пойдем во двор. Чайку с дымком на ночь – м-м-м…кайф! Ты пока щепок набери в сенях. Или доску найди, там есть, я видел. Я сам щепок наделаю.
– Ты – ы? – отец не переставал ее удивлять.
– Он ведь у нас деревенский житель, два года в деревне прожил, пока… – Лиза скривилась.
– Заткнись! – Махотин не выдержал.
Алена испуганно смотрела на мать и отца. Она видела, как у матери к вечеру окончательно испортилось настроение. Особенно после пользования "удобствами". Алена подозревала, что дело вовсе и не в них, в конце концов, мама прекрасно представляла, что ее ждет. Просто она злилась, что отец их оставил одних. Но как же она не может понять! Ведь человек пропал. Естественно, что отец предложил помочь. И она бы пошла, только не позвал никто. Алена еще раз посмотрела на мать: та побледнела и замолчала. Алена перевела взгляд на отца и испугалась уже по – настоящему. Она видела, как сжались его кулаки. Черт бы их побрал со своими тайнами. Алена прекрасно поняла, из-за чего опять сыр – бор! Ларкина мать – вот причина их постоянных ссор. И чего кипешат: она же умерла давно! А что, если папа ее до сих пор любит? Не может быть такого. Любить умерших нельзя, можно только вспоминать. Вот как она бабушку и дедушку, папиных родителей. Как они с ней играли, бабушка волосы заплетала, блинчики еще обалденные помнит и дедову трубку, которая так вкусно пахла душистым табаком. А мама, похоже, ненавидит папину первую жену. За что ж так? От нее все скрывают, как от маленькой. Темная, как говорится, история. Интересно, а Ларка знает правду?
Алена потянула отца за руку.
– Пап, пошли. Вот доска от ящика. Пойдет?
– Пойдет, – Махотин подхватил самовар за обе ручки, – открой дверь.
Они пили "чай с дымком". Это было здорово! Алена и сама не могла понять, куда делась ее раздражительность. По телу разливалось тепло. Эмалированная кружка с отбитой эмалью стучала о зубы, когда она делала большой глоток. Это было так громко в ночной тишине, так нелепо, что они с отцом дружно смеялись после каждого глотка. Всхлип! – Клац – Ха-ха. А потом лай какой-то собачонки. Отец рассказывал о поисках, она слушала, и ей казалось, что она была с ним. Он перечислил всех, с кем успел познакомиться за сегодняшний день. "Завтра пойдешь знакомиться сама", – говорил он, и Алена решила, что – да, так и нужно. Здесь все просто: привет, как зовут и – друзья. И еще ей хотелось в лес. Она смотрела на него сегодня из-за забора. Он манил ее своей чернотой, этот лес. Одной, конечно, страшно. Но завтра она уже не будет одна.
Они вернулись в дом уже за полночь. Лиза к ним так и не вышла. Махотин лег на скрипучую кровать, на влажные еще простыни и посмотрел вниз. Лиза спала на надувном матрасе, укрывшись с головой теплым одеялом. "Господи, как же я мог на ней жениться? Она же совсем чужая! Меня к ней и не тянуло, как к женщине, никогда. Как же я сней столько лет прожил?", – он отвернулся к стене. Перед закрытыми глазами вдруг всплыл образ Любавы. Вдруг ее лицо стало медленно таять, начали проступать черты Анны. И вот перед ним уже она. С ласковой, как и у Любавы, улыбкой. И от нее идет такое тепло, что Махотину хочется к ней немедленно прикоснуться. И он засыпает.
Глава 24
Кучеренко всегда знал, откуда растет хвост. Нутром своим звериным чуял, когда действительно опасность, а когда так, фуфло. Сейчас запахло бедой. Он виду не подал при Крестовском, что заволновался, но что-то вроде досады, что теперь этим нужно будет заниматься, испытал. Разъелись они в последнее время, расслабились. Раньше бы заскучал без живого дела, а сейчас покой ценить научился. Комфорт и покой. Как это зять Креста – бац и в деревню! На деревянный толчок! Навоз нюхать! Он бы уже так не смог. Кучеренко передернул плечами. Молоток, Бориска. В свое время это он уговорил Крестовского не противиться браку дочери. Раз уж освободили его. Лизка тогда с ума сходила, высохла вся. С того дня, как Махотин дверью шваркнул и ушел к своей колхознице. Хотя, что греха таить, хороша девка была! Глазищи! Кстати, задумался Кучеренко, у самого Крестовского похожие, только потусклее будут, помутнее. Так это от жизни…сложной. Вот он как мягонько их жизнь обозвал. А ведь жестко они тогда конкурентов убирали, без соплей и жалости. На городском кладбище иной ряд – весь их работа. Говорят, убиенные убийце по ночам сняться. Брехня, никто ему не снится. Засыпает, как проваливается. Просыпается, словно заново родился. Нервы крепкие, вот и вся психология. Один раз только и пожалел жертву, так сказать. Уж больно молода! Крест тогда долго не соглашался, добро не давал. Но потом сломался. И все так хорошо для них разрешилось.
А что с письмом дурацким делать, надо подумать. Сначала он съездит в эту Рождественку, к Бориске, и его поспрашивает. Если это он – полбеды. Он точно ничего не знает. Знал бы!.. Хуже, если не он. Всего-то и остается два человека, которые в курсах тогда были. И то косвенно, не докладывал им никто. Когда Серегу, шофера тогдашнего, к стенке прижали, он все выложил: и откуда информация и как получена. Он умнее своей женушки оказался, выводы-то правильные сделал. А она овца овцой, ничего не поняла. Это ее и спасло. А его не спасло, отметелели пацаны по самые яйца, душу отвели. Потом – в лесочке бросили. С тех пор – ни слуху, ни духу. А жена подумала, что он ее бросил. По первости он, Кучеренко, за ней еще приглядывал, но она только дочкой больной занималась. Правда, однажды случился у нее короткий романчик с Махотиным, очень короткий! Он даже Кресту ничего не сказал, чего по мелочам тревожить!
Итак, двое еще знали. Серега Котов с таким здоровьем, которое ему организовали, вряд ли выжил. Эх, не лез бы со своим мелким шантажом, парень-то свой был, проверенный! А тут такой прокол! И против кого попер – против Креста! Одно слово – самоубийца! Конечно, найти его сложно. Скорее, под землей уже. А вот жену его, Галина Ветрову и искать не нужно. Живет все там же. С нее он и начнет.
Кучеренко встал с мягкого кресла и прошелся по кабинету. Придется ехать самому. В принципе, Рождественка недалеко. Нужно только предлог придумать, не с пустыми же руками к Махотину являться. Он надел куртку и похлопал себя по карманам. Ключи, документы, сотовый – на месте. Вышел в приемную.
– Катя, я в Рождественку. Приедет Евгений Миронович, скажешь ему.
– Хорошо, Владимир Осипович. Вы вернетесь сегодня?
– Да, – он отвернулся и еще раз похлопал себя по карманам. Привычка все перепроверять по нескольку раз часто помогала избежать неприятных моментов.
Глава 25
Лариса себя ругала. Это случалось так редко, что она никак не могла подобрать подходящие слова, чтобы себя обозвать. "Кретинка озабоченная" – наконец решила она про себя. Стыдно не было. Просто потому, что стыдно не было никогда. А вот досада не уходила. Что это такое с ней происходит? Крестовский хоть и старый, но мужик. Это она может ввести их, мужиков, в ступор, но не они ее. Они же просчитываются, как простое арифметическое действие. Даже такие, как Всеволод. Кстати, нужно как-то технично от него избавиться. Не обостряя, но и не оставляя надежды. Он не дурак, поэтому поймет сразу, что у него проблемы похуже, чем то, что Лариса его бросила. Раз отошла в сторону – дело плохо, подумает он. Значит, Крестовский поставил на нем крест! А на ней Дед тоже поставил крест? Лариса растерялась. Вот и нашелся человек, давший понять, что она ему по фигу. От нее еще никто не отворачивался! Еще ни одна мужская спина не выражала такого холодного равнодушия. А как выпроводил?! "Извини, мне нужно работать", – он и не работает уже давно. На него уже давно его же деньги пашут. Он же ее за красивую дурочку держит, догадалась она. Ножки, глазки и ума крохи. А зачем ему такая? Такая у него в приемной сидит. Катей зовется. Как ему доказать, что она, Лариса Махотина, умнее многих мужчин?
Лариса ехала по Московскому, вернее, стояла в пробке. Оглянувшись, она поняла, что находится уже почти на выезде из города. Сейчас, за кольцом, поток машин разобьется на три. "Может быть, съездить в эту Рождественку, посмотреть, что за дом приобрел отец?" – подумала она, решая куда повернуть. Неожиданно она почувствовала, что очень хочет есть. "Кажется, тут недалеко трактир с потешным названием "Ясен пень", – она повернула налево. "Вот он!" – мест на парковочной площадке было мало. Она втиснулась между джипом и "десяткой".
В этом трактире она была только раз. С отцом. Ей понравилось. Ели простую окрошку, но со сбитнем вместо кваса, котлетки из парной телятины и на сладкое – пирог с вишней. И еще там не гремела попсовая музыка. Толстые перегородки из бревен между столиками, лавки и столы из дуба. В центре – круглый стол с закусками. Бочки с вином и пивом – подходи и наливай. Деньги тут ж – девушке с косой. Лариса не стала проходить в глубину зала, села за крайний стол. "Я всегда считала, что Дед относится ко мне как-то по-особенному. Уж точно, не как к внучке. Что же произошло, отчего он переменился?" – ей казалось, что поведению Крестовского должно быть вполне логичное объяснение. То, что он жил один, делало его в ее глазах свободным. Сколько же баб мечтают занять вакантное место возле него! Он – билет в безбедную жизнь. Но ей-то не его деньги нужны! А что? Уж не его дряхлое тело! А дряхлое ли? Ее размышления прервал чей-то знакомый голос. Лариса оглянулась. По лестнице, ведущей в зал со второго этажа, спускался Всеволод. На его руке повисла девица, чей хорошо очерченный ротик явно выдавал ее профессию. Лариса прикрылась журналом. Всеволод подтолкнул девушку в сторону бара, а сам сел за соседний столик прямо за перегородкой, за которой сидела Лариса.
– Ну, что скажешь? Все обдумал? – Севка, похоже, продолжил с кем-то ранее начатый разговор.
– Рискованно! – хриплый голос отвечавшего Лариса раньше никогда не слышала.
– Ну, знаешь! А бабки какие?! Тем более, в первый раз что ли заказ получаешь?
– Фигура уж больно… – собеседник Всеволода явно набивал себе цену.
– Так это и надо: есть фигура, нет фигуры! А бабок больше не дам. Я твои расценки знаю. Так согласен?
– А цербер его где будет?
– А кто его знает?
– У Кучера чутье звериное, все говорят.