Как и предсказывала Наташка, мать Федора обрадовалась невестке, скоренько, пока не родился внук, прописала ее на свою жилплощадь, торопилась после уроков домой, чтобы приготовить беременной снохе что-нибудь вкусненькое и ругала Федора, который по-прежнему шастал со своим фотоаппаратом по улицам города. Полина, вспоминая свою мать, доярку с красным от постоянно вливаемого в себя самогона, лицом, смотрела на свою свекровь, как на нечто неземное. Стараясь разгрузить работавшую в школе маму Веру, Полина убиралась в комнате и ждала ее прихода, как не ждала никогда мужа, чаще радуясь его отсутствию. Так, заботясь друг о друге, они прожили восемь лет. Уже умер сосед Василий, в комнату которого они с Федором переехали, как самые нуждающиеся в жилплощади, Сашенька пошел в первый класс, как вдруг Вера Карловна заболела. "Полинушка, не бросай Федора, пропадет!" – она произнесла на последнем выдохе и, прочитав в глазах ее согласие, закрыла глаза. Именно в дни похорон Полина до конца осознала, что такое Любовь. Любовь не мужчины и женщины, любовь не к партии или Родине. Любовь человека чистой души и открытого сердца ко всем, кто встречался у него на пути. Скромную учительницу младших классов провожали так, как не удостоился ни один из первых лиц города. Живыми цветами был усыпан пол в квартире, подъезде и дорожка перед домом. Бывшие ученики семьями, с малыми детьми и престарелыми родителями подходили к гробу Веры Карловны, чтобы сказать ей последнее "прощай". Полина смотрела на мужа, который с удивлением вглядывался в поток людей и, кроме злости и отвращения, не испытывала ничего. "Как такой женщине в сыновья досталось это недоразумение? Если только в роддоме подменили?", – пыталась понять она. Но синие глаза на лице Федора доказывали, что он родной сын своей матери. Со смертью Веры Карловны отношения Полины и Федора сошли почти на нет. Помня о своем обещании, Полина терпела его, тратившего заработанные преподаванием гроши на пленку и проявитель. Она пошла работать в магазин продавцом обуви, только бы ее сын ни в чем не нуждался. Продавая по воскресеньям импортные сапоги на рынке в Энергетике, она имела лишние рубли к зарплате. По сути, она тащила семью одна…
– Мам, ты мне скажешь хоть что-то? – Саша посмотрел на часы, – Ты молчишь уже двадцать минут.
– Да, Сашенька. Я, собственно, вот о чем. Возьми документы со стола, просмотри. Там завещание твоего отца.
– Мам, ну какое завещание? Что, отец миллионером был? После него, кроме двушки в блочном доме и пары фотокамер еще что-то осталось? А о каких еще детях идет речь? – вдруг удивился он, пробежав глазами по строчкам.
– Наверное, он знал, что писал. Видишь, все делится поровну между всеми детьми, законными и нет.
– И много этих, незаконных?
– Я не в курсе.
– Ну, даже, если так. Я готов поделиться, – Саша улыбнулся, – Что ты так беспокоишься?
– Если в течение полугода никто не объявится, все достанется тебе.
– Да пусть и объявятся! Представляешь, у меня сестричка! Или брат, на худой конец.
– Ты не понимаешь…
– Мам, тебе что, жалко нескольких тысяч долларов от продажи этой хаты? Да, брось ты! Ты же никогда не была жадной! У нас что, денег больше нет? Ты разорилась? – Саша по-прежнему улыбался.
– Не шути так, не нужно. Да, у меня сейчас есть некоторые трудности. Да и мало ли что со мной может случиться? Тебе еще учебу закончить нужно, а там жениться надумаешь!
– Господи, мама! Да заработаю я, все будет хорошо. Меня уже в "Эгиде" ждут. Я и сейчас для них проект делаю. Такие программисты, как я, мам, на дороге не валяются. Сын у тебя б-альшая умница! – Саша поднялся с кресла и подошел к матери.
– Господи, ты такой же бессребреник, как твоя бабушка.
– Ага! Я же Курлин. Потомственный дворянин в седьмом поколении, – Саша шутливо поклонился.
– Вот именно… – Полина с любовью посмотрела на сына.
…"Полинушка, береги эту шкатулку, Федор со своим увлечением не от мира сего. Здесь все, что осталось от фамилии Курлиных. И кольцо это, – Вера Карловна протянула коробочку, – Твое. Сашеньку воспитывай в доброте и любви к людям, я Федора упустила, каюсь. Все, что я тебе рассказывала о моих родителях, расскажи и ему. Я уже не успею…", – Вера Карловна словно чувствовала приближение конца…
И Полина все сохранила. И Сашу воспитала в уважении к предкам. Пересказывая истории Веры Карловны, она и сама чувствовала себя причастной к этой фамилии, несправедливо забытой потомками.
– Мам, мне бежать надо. Не грузись ты по поводу наследства. Жить нам есть где, – Саша широким жестом обвел комнату, – На жизнь нам с тобой я заработаю, даже, если ты у меня кончишься, как бизнесвумен! Сядешь дома, наконец, я тебе внучков подкину, будешь бабкой. Кстати, твой Михаил Ильич что-то давно не звонил! Я против деда для своих детей ничего не имею, учти! – Саша, на ходу рассовывая по карманам куртки телефон, ключи и бумажник, чмокнул Полину в подставленную щеку.
Услышав звонок мобильного матери, он задержался в дверях.
– Да, хорошо. Постараюсь поскорее. До встречи, – сказала она в трубку.
– Что, объявился?
– Да, и просит приехать. Срочно. Что-то голос мне его не понравился….
– Так поезжай быстрее. Все прояснишь на месте, – Саша еще раз наклонился к матери, – Он, может быть, просто сгорает от страсти, ты же у меня такая красавица, – шепнул он ей на ухо и, увернувшись от легкого шлепка, выбежал на площадку.
Глава 40
Она словно вела безмолвный диалог с Агафьей, которая мнилась ей живой и полной сил. Этот сон – не сон был повторением последнего разговора с ней, разговора, после которого Катя для себя окончательно решила, что уедет в город, в мир. Только затем, чтобы разобраться до конца, кто и что правит этим миром. То, что говорила ей Агафья, ей не нравилось. Запутывало ее, лишало смысла ее жизнь. Эту земную жизнь, а не какую-то там, после смерти. Ей хотелось увидеть всех, кто перевернул ее судьбу. И это были вполне реальные люди, с фамилиями, именами и своей судьбой. В которую она должна вмешаться. Если нельзя так просто, то с помощью тех сил, на которые она рассчитывала.
…– Ты ведьма? Это же против Бога? – спросила Катя у Агафьи.
– Ведьма. Что в этом плохого? "Ведьма" – от слова "ведать". Знать о том, что недоступно другим. Чтобы помочь этим другим. Это ли безбожно?
– И что ты знаешь? Что можешь?
– Травы знаю. Гадать могу. Молитвы целительные.
– Но церковь против гаданий и ворожбы!
– А что церковь? Ты вот в институте училась? Кто у вас там главный?
– Ректор, но причем здесь это?
– Он следил за тем, чтобы вас учили по программе, чтобы вы изучали науку, а потом работали по ней? Вот церковь и есть такой же институт. Со своей наукой – религией. Кому-то нужно, чтобы люди жили по такой науке…
– А как же отпущение грехов?
– А кто тебе сказал, что грехи отпускаются? Ты думаешь, согрешил, попу покаялся, тот помахал над тобой ладанкой, дал к руке своей приложиться, да и все грехи прощены?
– А как же?
– Нет, милая. Прощение добиться невозможно, только послабление. И не попу, простому смертному, взявшему на себя величайший грех – посредничество перед Богом, это послабление давать. А уж отпускать-то грехи! Кто ж ему позволит?
– А как же жить, с грехом в душе?
– А не нужно держать грех. Покайся, перед собой покайся или перед образом святым. Ради Него, а не ради встречи с попом мы в храм ходим. В Бога веруем, в справедливость созданных им законов. Сказано, воздастся по делам нашим, значит, так оно и есть. Воздастся. За каждый грех совершенный.
– А послабление тогда за что дается?
– А за раскаяние искреннее, за понимание греха и за дела добрые, совершенные без корысти. И за Любовь. Ко всем людям, даже к врагам своим. Когда ты полюбишь врага своего, сама у себя прощения просить будешь за то, что дала ему возможность причинить себе зло. А месть – она только еще один грех родит. И ничего боле.
– Неправильно это. Зло должно быть наказано.
– А с чего ты взяла, что тебе, смертной, дано право решать, кого наказывать, а кого нет? – Агафья строго посмотрела на Катю, – Не возносись! Смиренной будь! Без тебя решат, кому и что положено.
– А как же ты?
– И я простая смертная. И грехов на мне тьма, потому, как не всегда иду по законам Божьим. И мне сполна отмеряется.
– Не страшно жить?
– Жить не страшно. Умереть в муках страшно. Но это уж кому как уготовано…
Не поняла тогда до конца Агафью Катя. Про себя решила, что не отступится от замысла своего. Когда-нибудь, но отомстит за себя. И отомстила….
Почему же тошно так? Радоваться должна, а не получается. Матвея глаза полные слез представляются. И сострадания к ней. Подлинного, не игра совсем. Не жалости, а сострадания. Словно за несколько минут он всю ее жизнь прожил. И все ее горе на него обрушилось. Вот так Катя теперь чувствовала. Удовлетворило это ее? Да нет. Наоборот, только еще мук добавило. Больно ей, Кате, что так его страдать заставила. Права, Агафья оказалась, лишний грех теперь своей тяжестью давит…
– Катенька, ты чего в темноте? Давно домой вернулась? – в голосе Светланы не было любопытства, только беспокойство.
– Давно.
– Как встреча прошла, не расскажешь? – Светлана присела на край кровати.
– Запуталась я, Света. Что-то с самого начала не так пошло.
– Что не так-то?
– Матвей разговор так повернул, что я перед ним виноватой оказалась!
– В чем?
– Во всем. Прямо ничего не говорил, но смерть Федора и покушение на Зотова связал с моим приездом.
– А ты на что рассчитывала?
– Сама знаешь, как зелье должно было подействовать! Он должен бы мне в рот смотреть! Ничего не понимаю! Он с первых минут верх в разговоре взял.
– А ты бы хотела наоборот. Ну, и хорошо, что так, – Светлана с облегчением вздохнула.
– Нет, ты мне скажи, почему на него не подействовало?
– И не должно было. Я подменила тебе содержимое пузырька. И не ругайся, – Светлана предостерегающе подняла руку и в голосе ее послышалась твердость, – Сама мне потом спасибо скажешь, когда поймешь до конца, что ты могла натворить.
– Ты все о грехах! Вот и Агафья все время твердила…
– Катя, ты семью разбить задумала! Неужели ты не понимала, что платить тебе за это придется самой?
– Я уже заплатила! И греха еще не совершила, а заплатила! Я ребенка потеряла! Я! А он плакал, Света, как будто я убила его ребенка на его глазах. Он все время задавал один и тот же вопрос: почему я ему ничего не рассказала? Он заставил меня почувствовать себя преступницей. Потому, что, если бы я ему сказала тогда о своей беременности, все сложилось бы по-другому. Я винила его, а он теперь винит меня! И это называется – отомстила. Но ему больно, очень больно!
– А ты радуешься?
– Нет, я не рада. Потому, что мне теперь больно еще и за него! Вот так получилось, не иначе! – Катя смотрела на Светлану лихорадочно – сухими глазами.
– Катенька, со временем боль утихнет, ты же знаешь! Поедем домой, в деревню. Там ты отдохнешь душой. Давай сегодня прямо, вечерним и поедем. Что нам собираться, что ли, долго?
– Да, наверное, так будет лучше, – Катя посмотрела на Светлану и, наконец, расплакалась.
– Вот и ладно. Давай поторопимся, – Светлана посмотрела на часы, – А то пропустим последний автобус.
Катя села на кровати и стала нашаривать ногами тапочки. "Моя попытка убежать от себя не удалась. Права была Агафья, нигде нам грехов не отмолить. За все придется расплачиваться!" – подумала она, выходя из комнаты. Проходя по коридору, она услышала звонок своего мобильного. Свернув на кухню, где на столе лежал телефон, она почему-то была уверена, что это звонит Матвей. Номер этот был только у него и у Пионовой.
– Слушаю, – она постаралась, чтобы голос звучал спокойно, – Кто это? Кто?! Господи, как же ты меня нашла?!
– Что случилось? – Светлана вбежала в кухню, услышав громкий возглас Кати.
– Это Ариша. Она как-то узнала мой номер, – прошептала она тихо, бессильно опускаясь на стул.
– Скажи, чтобы приезжала сюда. Прямо сейчас. Говори адрес, – Света произнесла это быстро и настойчиво.
– Арина, ты можешь приехать по адресу, который я тебе скажу? Записывай….
"Неисповедимы пути твои, Господи, но ты оставляешь за нами право выбора. А что, если Катя сейчас отказалась бы встретиться с сестрой? Так бы и жила дальше с тяжестью в душе…", – Светлана уже открывала дверцу холодильника, чтобы посмотреть, что можно поставить на стол. Она была уверена, что встреча сестер состоится.
Глава 41
– Мама, я тебе битый час толкую, что там был Лешка! Ты пойми, неважно, кого убили, покушались на него.
– Да с чего ты это взяла? – Раиса Сергеевна смахнула в открытую ладонь крошки со стола.
– Мама, я же просила! Возьми щетку и совок! Что ты, как клушка деревенская!
– Не ругайся! – крошки посыпались в раковину.
– Может, и хорошо, что он от нас ушел? Мы ему теперь не семья, что с нас спрашивать? – Татьяна задумалась. Когда-нибудь его достанут. А с мертвого, какой спрос? Придут к ней, мол, жена – должна знать. А что знать-то? Она в стороне от его дел была всегда. Да и не интересно ей было про его дела. Деньги дал – а, откуда, ее не касается. Стоп! Папка в сейфе. Он брякнул мельком как-то, что важные в ней документы. Может, забрал?
Татьяна, не обращая внимания на то, что Раиса Сергеевна что-то ей говорила, вскочила со стула и почти что бегом двинулась в спальню.
Сейф был пуст. "Ну, и отлично. Головной боли меньше", – решила она, запирая дверцу.
– Мам, ты где? – послышался голос сына из коридора.
– Ой, Петруша пришел, – Раиса Сергеевна, давно не видевшая внука, прибежала первой. Петр чмокнул бабушку в щеку.
– Петенька, – Татьяна сменила гримасу раздражения на радушную улыбку, – А похудел-то как!
– Есть хочу. И побольше, – Петр, тряхнув жидким хвостиком волос, стянутых на затылке резинкой, направился прямиком на кухню.
Татьяна внимательно присмотрелась к сыну. Она не видела его толком больше месяца. Изредка он ночевал дома, но, прощаясь с матерью, на бегу выхватывая из ее протянутой руки деньги, спешил закрыть за собой дверь. Татьяна, обладавшая тонким обонянием, улавливала исходящий от ее сына, какой-то чужой запах. Запах пота и лекарства. Но спросить с него ответ не успевала. Он убегал. Она поймала себя на мысли, что Петр ни разу за это время не спросил ее ни о Зотове, ни, вообще, о делах семьи. "Что это, эгоизм молодости?" – подумалось ей вдруг с обидой.
– Садись, Петруша. Бери хлебушек, ешь, – Раиса Сергеевна суетливо метала на стол еду из холодильника.
– Как тут вы? – Петр жадно ел суп из глубокой тарелки и закусывал его бутербродом с салом.
– Что ты вдруг заинтересовался? – Татьяна не смогла сдержать только что пережитую обиду.
– А что? Что-то случилось? – Петр, доев суп, уже пододвигал к себе тарелку с разогретой картошкой и курицей.
– Случилось. Твоего отца чуть не убили.
– Это уже старая новость, – Петр продолжал жевать, – Ба! Дай чайку покрепче!
– Он от нас ушел, Петя.
– Как это? – Петр недоверчиво посмотрел на мать.
– Собрал вещи и ушел.
– К бабе какой?
– Нет, Петруша, Алексей ушел из семьи, – Раиса Сергеевна с укоризной посмотрела на дочь. Она винила во всем ее, не сумевшую удержать такого мужика!
– Вот это да! Ну, и хрен с ним! – Петр махнул рукой.
– Петя! – Раиса Сергеевна возмущенно всплеснула руками.
– Да, а денег он нам оставил? Жить на что будем? Ты же не работаешь! – Петр посмотрел на мать.
– Он считает, что ты сам можешь себя обеспечить.
– Я?! Козел, как был жадным козлом, так и остался! – Петр со злостью стукнул по столу кулаком.
– Сегодня опять на него покушались, – Татьяна говорила равнодушно.
– Удачно? – Петр издевательски улыбнулся.
– Петя! – Раиса Сергеевна испуганно смотрела на внука.
– Что, жив? А жаль. Черт, как не повезло с папашками-то! Один раньше времени на тот свет отправился, другой – жмот, – Петр поморщился.
– Петя, повтори, что ты сказал, – Татьяна напряглась.
– Да знаю я уже давно, что Зотов мне не родной! Чего ты так всполошилась, мамань?
– Господи Иисусе! И молчал ведь! – опустилась на стул Раиса Сергеевна.
– Кто тебе сказал? – Татьяна уже ничему не удивлялась.
– Да Курлин твой любимый! Тоже мне любовничка нашла! Мать, с таким спать – себя не уважать!
– Петя! Он же умер! Как ты можешь? – Раиса Сергеевна во все глаза смотрела на внука.
– Да, ладно, баб! Ведь ты тоже все знала, да? Соучастница, значит! Что же ты, мамочка, получше-то никого мне в биологические папаши не нашла? С денежками, например. А то даже наследства не с кого получить! Впрочем, Зотов же мне по документам отец? Хоть после него что-нибудь останется!
– Это уже слишком, Петя. Ты заговариваешься.
– Кстати, а Зотов в курсе, что я не сын ему?
– Сейчас, да.
– Жаль. Я бы к нему сейчас поплакаться пошел. Где он живет теперь? Надеюсь, квартирку эту он оставил?
– Да. Ушел в бабушкину.
– Ладно, хоть так.
– Петруша, а ты что домой-то носа не кажешь? Ночуешь у кого? – Раиса Сергеевна задала, наконец, давно мучавший ее вопрос.
– Да, у друзей. Не переживай, баб!
– Да худой ты больно! Хоть бы покушать приходил, чем там питаетесь?
– Да какая разница! Видишь, наелся сейчас!
– Душ принять не хочешь? – Татьяна опять уловила этот неприятный запах.
– Да, конечно, – Петр откинулся на стуле и полез в карман.
– Ты куришь? – Татьяна удивилась.
– Мам, сейчас девяносто девять процентов молодежи курит!
– Но раньше ты не курил!
– Я раньше много чего не делал, – тихо сказал Петр, поднимаясь со стула, – Пойду ванную налью.
– Тань, что делать теперь? Петруша-то все знает, оказывается.
– А что делать? Что изменилось? Ну, узнал он! Но, Федор, подлец! Обещал не видеться с ним! А Петька молодец! Скорее всего, он и у Курлина денег брал! – рассмеялась она.
– Таня, какая ты циничная!
– Уж, какая есть! Ладно, нужно Петьке белье чистое дать.
Раиса Сергеевна накапала себе сердечных капель и выпила их, запив теплой водой. Сердце, словно зажатое плотными тисками, слегка отпустило. Она безумно любила внука. Дочь она тоже любила, но Таня в последнее время совсем ее не слушала. Если бы слушала, мужа не отпустила бы! А такой мужик, как Зотов, долго ли один будет? Ну, сейчас около него женщины нет, так вон их сколько молодых! Он видный, ее зять, хотя и пострадал во взрыве. Но почти здоров! Татьяна вот сказала, ремонт сам делает в квартире. Где она себе другого найдет в полтинник-то? Дура она, не по-умному распорядилась…
– Мама!!! – громкий крик дочери заставил ее вздрогнуть. Сердце опять забилось часто – часто. Раиса Сергеевна заставила себя подняться со стула и, по возможности быстро, пошла в сторону ванной комнаты. Она была уверена, что Татьяна кричала оттуда.