- Но мы очень, очень рады, что прожили эти два года здесь, - поспешно добавляет Тали. - Мы приобрели бесценный жизненный опыт…
- И что вы теперь с ним будете делать?
- Я думаю, - замялся Амос, - мы еще точно не решили, но нам предложили работать вожатыми в сельскохозяйственной школе…
Стало ясно, что решение они приняли давно, что уже успели подыскать новый жизненный вариант. И хотя это понятно и разумно, но все-таки отдает предательством. Конечно, были до сих пор и другие, кто не приживался и уходил, но Тали и Амос и Эсти - они же из первых! Мы же с ними с самого начала пути! Эсти - она же росла у нас на глазах, нет в кибуце ни одной девушки, которая бы не дежурила у ее кроватки ночами! Она же - дочь полка!
Тали начинает плакать. Я не выдерживаю, подсаживаюсь, глажу ее по руке:
- Талька, ты не думай, я понимаю, как вам нелегко все бросить… Конечно, Эсти одной скучно…
Тали громко всхлипывает, Амос вздыхает, обнимает ее за плечи и уводит, всем своим видом показывая, как тяжко дается им это решение.
- Конечно, зубы залечили и теперь уходят! - возмущался на следующий день Эльдад. - Я счета видел! Одна Талька семнадцать пломб поставила! Не считая моста и трех коронок!
- Ну ладно тебе! - мрачно махнул рукой Рони. - Тебя послушать, так они с полковой кассой убегают.
- Именно! Один их ребенок чего нам стоил? Посчитай - сколько ее возили, за садик Наарану платили, из-за нее девчонки дежурили…
Упреки в адрес Эсти мне слышать невыносимо:
- Оставь! Дети - это тебе не доходная статья хозяйства!
Но я тоже чувствую, что этот уход значит больше, чем просто исчезновение подруги и милой, всеми любимой девочки. Как будто их разочарование доказывает всю бесперспективность эксперимента под названием Итав.
Так же, по-видимому, восприняли это и остальные "ветераны". Вдруг, словно очнувшись от прекрасного сна, огляделись вокруг и отдали себе отчет в неисчислимых сложностях и сомнительных выгодах пребывания здесь, у черта на куличках… Каждым овладел страх, что другие уже где-то, а он - нигде… Никому не хочется остаться тем последним, которому предстоит выключить свет.
- Для кого мы здесь вкалываем? - то и дело говорит Эльдад. - Мы хотим построить свое будущее, а тут - пропасть долгов, черная дыра!
- Здесь невозможно растить детей! - поддакивает все еще незамужняя, но далеко загадывающая Рина.
- Здесь нет для меня девчонки, - покусывая травинку и поглядывая в мою сторону, говорит Ури.
- У меня аллергия на солнце! - запальчиво заявляет Дов, озабоченно рассматривая родинку на груди.
- А на воду и на воздух у тебя нет аллергии? - не выдерживаю я.
- Нет, ты что? Я серьезно! Смотри, - он начинает сдирать с себя рубаху, - вот полюбуйся! Я, когда приехал сюда, у меня ни единой родинки не было, а теперь?!
- Говорят, такая смерть - самая мучительная, - сострадаю я, обозрев бесконечное множество темных пятен на волосатой груди.
- Сюда заходит один автобус в день!..
- У меня все приятели - кто в Индии кайфует, кто в Таиланде гуляет, кто по Эквадору путешествует… Меня кореш давно в Гоа зазывает…
Через две недели Тали и Амос погрузили на грузовик свои пожитки и уехали, пообещав навещать. Я смотрела вслед машине, и на душе была тоска, как будто меня забыли. Осиротевший детский домик заперли, и показалось, что из кибуца улетучилась душа. Стало ясно, что этот уход означает конец счастливых времен.
Так оно и есть. В один из вечеров нас удостаивает своим посещением Ицик. Он сообщает, что на данном этапе Объединенный кибуц принял решение не селить семейные пары в Итаве, а оставить здесь только одинокую молодежь.
- Почему? Какая разница? - я испуганно смотрю на Рони. А вдруг он пожалеет, что женился… Вдруг скажет: "Ну, раз так, то…"
- Мы пришли к выводу, что здесь пока нет необходимых условий для семей, для детей. Мы зазываем людей уже почти три года, но, несмотря на тяжелое экономическое положение, семьи с детьми сюда не идут. Если и находятся желающие жить в Бике, то - в более благополучных Нааране и Гильгале. А есть еще и мошавы вроде Аргамана или Гитита, с их частными хозяйствами, и городские поселения, вроде Эфраима, где коттедж для молодой семьи стоит гроши… Так что решено пока опираться на молодежь. Холостяки приходят и уходят, но это меньше дестабилизирует остальных… Абсорбция семьи в кибуце требует гораздо большего вклада, и нет смысла тратить деньги впустую.
- Но у нас нет никаких детей… - мне так не хочется быть виноватой в нашем изгнании. Я боюсь, что Рони, душу вложивший в Итав, будет убит сообщением, но он перебивает меня и говорит:
- Ицик прав, Саш. Сегодня детей нет, а завтра они могут быть. А что нам предлагают? - спрашивает он деловито.
Такой он - Рони, во всем видит лучшую сторону, новые перспективы и возможности. Пока я приживаюсь и привязываюсь к старому месту, он уже ищет что-то новое.
- Есть несколько кибуцев, заинтересованных в вас, с вашим опытом проживания в Гиват-Хаиме и в Итаве. В течение нескольких дней с вами свяжутся представители их приемных комиссий.
- А на каких условиях нас примут в другой кибуц?… - Рони начинает уточнять детали, и становится ясно, что решение оставить Итав им принято. Впереди - новая жизнь.
После ухода Ицика я спрашиваю Рони:
- А ты хочешь уйти в другое место?
Он пожимает плечами:
- Наверное. Ицик прав - здесь мы и вправду в тупике. Люди не идут к нам! Мы не оказались ни для кого привлекательными… Это кайфовое место, и молодежи здесь хорошо, но мы свое сделали… - Он уже говорит так, как будто сам уже не часть этой молодежи, а принадлежит к руководству, и добавляет: - В большом кибуце я могу сам расти, заниматься многими интересными вещами, а тут что?
Рони понравился кибуц Гадот, и мне тоже. Он похож на Гиват-Хаим, только немного меньше, и не в прибрежной части страны, а на севере, в Верхней Галилее, у подножья Голан. Дорога в него пролегает через Тверию, под эвкалиптами вдоль берега Кинерета, а затем петлями поднимается на луга Верхней Галилеи, и сверху открывается изумительный вид на голубую арфу Тивериадского озера, утопающего в зелени холмов… За Рош-Пиной, на перекрестке Маханаим, дорога сворачивает к кибуцу.
Гадот значит "Берега", берега Иордана, разумеется. Кибуц мирно лежит в зеленой долине реки, поросшей туями и эвкалиптами. До шестьдесят седьмого года Гадот подвергался постоянным обстрелам с сирийских позиций на Голанах, откуда вся долина видна, как на ладони. Про трагическую судьбу кибуца даже песня была сложена, в которой рассказывалось о девочке из Гадота: малышка вышла из бомбоубежища и увидела, что в кибуце больше нет домов… В песне говорилось, что до тех пор, пока не повернутся вспять воды Иордана, ничто больше не будет грозить мирной жизни людей в долине. Гостей возят на гору, где превращена в монумент бывшая сирийская позиция.
Теперь бомбоубежища в Гадот закрыты, ряды каменных домиков увиты лозами и окружены цветами, а детские ясельки и садики полны славными ребятишками. В центре поселения возвышаются красивая столовая и огромный концертный зал, а в конце красивой аллеи ждет наступления длинного лета большой голубой бассейн с зелеными лужайками и белыми лежаками… Нас сводили даже в кибуцный магазин. В Итаве торговали лишь сигаретами, тампонами, маслом для загара, большими банками с моющей пастой "Амой" да жетонами для телефона-автомата. Ничего другого и не требовалось. Здесь же покупательная способность провоцировала кучу потребностей, и на полках красовалась косметика, клетчатые мужские рубашки, женские кофточки, детские игрушки, картинки в рамочках, плетеные салфеточки, вазочки и прочие предметы, украшающие быт. На фоне этого благополучия Итав казался трудовой колонией.
- У нас чудесные возможности для того, чтобы растить детей, - сказала глава приемной комиссии. - В Тель-Хае предлагаются интереснейшие курсы для наших женщин, от терапии методом Александра и до тканья ковров… К нам регулярно приезжают лекторы, фокусники, мимы… Разумеется, у нас есть парикмахерская, каждую неделю бывает косметичка из Рош-Пины, - небрежно, но коварно добавила тетка.
- А где я буду работать? - я делаю вид, что дешево не продамся.
- Большинство женщин у нас работают в детских учреждениях - яслях, детских садах. Начальная и средняя школа - тоже здесь, у нас, а старшеклассников возим в районную. Способным ребятам обеспечена возможность сдавать экзамены на аттестат зрелости, и после армии кибуц оплачивает некоторым обучение в высших учебных заведениях, - продолжает тетка рассыпать соблазны.
- А какие в Гадот отношениями между людьми? - допытывается Рони, которого не волнуют косметички и парикмахеры. Рони не спрашивает, где он будет работать, не потому что ему все равно, а потому что уверен: любая работа будет для него только начальной ступенькой. Он создан для того, чтобы стать руководящим товарищем.
Тетка всплескивает руками:
- Изумительные! Конечно, мы слишком большое хозяйство, чтобы все дружили со всеми, нас почти сто пятьдесят человек, но никаких социальных проблем нет. А ты, Саша, такая молодая, ты не боишься, что тебе окажется не просто жить в коммуне? Вдруг захочется взбунтоваться против общинной дисциплины? - и она посмотрела на меня так, как будто подозревала, что именно я способна внести разлад в дружную, незамутненную дрязгами жизнь товарищей.
- Не знаю, - признаюсь я честно. - Собственно, я прямо из родительского дома попала в кибуц. Жить самой по себе, без посторонней указки, как-то не пришлось. Может, и надоест когда-нибудь. Но пока нравится…
Так захотелось, чтобы приняли… Переезд в Гадот стал казаться выигрышем в лотерее. Теперь, когда я поняла, что будущего в Итаве у нас нет, желание выходить на полевые субботники в сорокаградусную жару окончательно сошло на нет. Вдруг все - и ночные посиделки у костра с песнями времен первых поселенцев, и подъемы до рассвета, и жизнь без телевизора - все это показалось детским баловством в отсутствие взрослых.
Я призналась себе в непосильности взятой на себя роли - ну, конечно, какой из меня первопроходец, освоитель целины, строитель кибуцев в Стране Обетованной? Да никакой! Теперь мне самой ясно, что все эти два с половиной года я только притворялась, потому что хотелось быть такой же сильной, успешной, как все израильтяне вокруг, хотелось, чтобы и Рони, и все остальные ребята уважали меня! А сейчас можно признаться, что на самом деле хочется жить спокойно и привольно - никогда больше не полоть сорняки, работать в кондиционированном помещении, ходить на концерты, записываться на разные интересные курсы, учиться горшки лепить или, скажем, заниматься плетением макраме. Мечталось ездить - в порядке общей очереди - за границу, получать вдвое больший личный бюджет, покупать вещи в этом волшебном магазине, по-человечески высыпаться, ездить хоть каждый день в бассейн… Да мало ли какие неограниченные возможности новой, интересной, культурной, богатой и красивой жизни открывались в Гадот! Мимы, фокусники!
Как спешили мы: Рони - обаять новых людей, открыть для себя новые пути личного и профессионального роста, я - наслаждаться комфортом и легкой жизнью! Не остановило даже то, что представители Гадот категорически отказались держать в кибуце злую кусачую собаку.
Дурного Шери приютил Ури. Он верит, что его можно выдрессировать.
С переездом не тянули, тем более что, решившись оставить Итав, мы стали чувствовать себя там дискомфортно. И все же - то ли всеми овладела апатия, то ли остающимся было все равно, то ли им помешала излишняя вежливость и прежняя дружба, но прямо в лицо нам так никто и не сказал, что мы предали важное общее дело, нашу мечту и остальных ребят.
Никто, кроме Шери.
Когда в конце марта грузовик с нашими пожитками выезжал за ворота Итава, пес отчаянно скулил и жалобно тявкал до тех пор, пока мы не отъехали так далеко, что больше не могли его слышать. Но любопытство и надежда начать новую, лучшую, в этот раз уже набело, жизнь в большом, неизведанном мире пересилили во мне все, даже мучительную боль расставания со своим псом, даже грусть прощания с друзьями и с громадным куском собственной жизни.
* * *
Мы сменили раскаленный сухой зной Меркурия-Итава на влажную парилку Венеры-Гадот. Несмотря на атмосферу влажной сауны, здесь нет кондиционеров, а вентилятор с накинутым на него мокрым полотенцем не спасает ни днем, ни ночью.
От Итава Гадот отличается не только климатом. Тут не существует той коллективной жизни, которая подхватывает всех, как могучая волна. Каждый замыкается в своей собственной семье, заводит близких, но немногочисленных друзей, занимается своими делами и имеет свои пристрастия.
Новичкам приходится искать место в этом устоявшемся обществе, новых друзей и новые занятия.
На протяжении многих лет в Гадот приезжали волонтеры со всего мира - вкусить экзотики кибуцной жизни. Некоторые осели в кибуце, так что иностранцы не кажутся здесь заморским чудом. Ослепительная норвежка Трус потрясает друзей удивительным заморским кофе-фильтром, толстая англичанка Сюзанн преподает в школе английский, американка Даян, отчаявшись, видимо, найти в ассимилированных Штатах еврейского мужа, променяла идеалы капитализма на Моше-механика. Но из Советского Союза, травмированного развитым социализмом, по-прежнему только я одна. К нам прикрепили опекающую семью - Йоэля и Эйнат. Толстушка Эйнат работает в детском саду, у нее трое детей, и хотя она испекла шоколадный пирог для новоселов, "химии" между мной и ней не возникло, и опека ни в чем больше не проявилась. Рони, разумеется, моментально сдружился с Йоэлем.
С детьми мне работать не пришлось. Не мог такой могучий портновский талант пропадать втуне.
Меня определили в гладильню при прачечной. Раз в неделю гадотовцы связывают свою грязную одежду в простыни и с тюками на плечах тянутся к прачечной. Всю неделю белье сортируется, стирается, и оттуда направляется в наши с Брахой надежные руки. Моя строгая начальница принадлежит к кибуцной аристократии - она родилась в Гадоте и прожила здесь всю жизнь. Существование в условиях безденежной экономики не только не атрофировало предпринимательские таланты Брахи, но напротив, обострило их чрезвычайно. Она сразу увидела заложенные во мне возможности, из которых самой важной была та, что робкой новенькой можно было велеть делать все, что кладовщица считала правильным.
- Будем шить нашим женщинам! Давно пора начать этот новый сервис! - бодро заявила Браха.
Ради нового начинания она готова рискнуть собой. В течение рабочей недели мы обе гладим мятое, штопаем порванное и складываем чистые вещи в личные ячейки товарищей. А между глажкой и штопкой я крою и сметываю для своей начальницы белое платье в черный горошек, с черной оторочкой по подолу.
В пятничный вечер Браха гордо выступает, обтянутая гороховым ситцем. После выходных она приводит свою подругу - Яэль, которой тоже требуется приодеться, желательно в сарафан в ярко-оранжевых тонах…
Рони выбрал работу в коровнике и затеял кружок бриджа, я чувствую, что мне тоже нужно завести хобби, я больше не хочу постоянно ждать его. Я буду учиться ездить верхом. Главный лошадник Эран посадил меня на кроткую кобылку с именем героини арабского фильма - Мона, - и терпеливо учит седлать ее, привставать в стременах и удерживаться на лошади в галопе. За это я обязалась давать Моне корм, чистить и водить на пастбище. Несколько раз в день я навещаю конюшню, не могу налюбоваться новой подопечной. В Гадот несколько страстных лошадников. Один из них - Адам, красивый смуглый парень с длинными черными волосами до пояса, похожий на голливудского индейца, даже пришел в кибуц из-за собственного коня, потому что здесь удобнее его содержать. Адам проводил со своим любимцем каждую свободную минуту, не замечая взглядов гадотских невест, но в какой-то момент рядом с ним оказалась такая же стройная, черноволосая и красивая Яфит.
По соседству с нами живет Ахава со своим мужем Хаимом и их двумя детьми. Совместное их проживание с собственным потомством является фактом исключительным, если не возмутительным. Хаим, сын кибуца, привел Ахаву из города, еще не подозревая, что когда она родит сына и младенцу исполнится четыре недели, Ахава наотрез откажется сдавать его в общую детскую на ночь. Хаим в этой ситуации позорно спасовал и заявил, что поддерживает жену. Руководство не спешило применять крутые меры.
- Молодая, ей непривычно, со временем надоест, еще рада будет по вечерам освободиться… - говорили старожилы.
Но Ахава оказалась с большими странностями: родила второго сына, и его тоже стала укладывать в собственной комнате. Общественность не знала, как реагировать на ее чудачества. С одной стороны - опасный прецедент. Если каждый будет делать со своими детьми, что хочет, то развалится вся система воспитания, вся социальная жизнь кибуца. А с другой, - при попустительстве Хаима не ясно, какие меры воздействия можно применить. Ахава и Хаим - оба - полноправные члены общины, его родители - уважаемые основатели хозяйства, пережившие вместе с остальными самые тяжкие сирийские обстрелы, да и времена уже не те, чтобы выгонять за страстную материнскую привязанность к своим чадам. На упрямицу не влияют ни беседы с психологами, ни с руководством. Решено избрать средний путь - не наказывать, но и не поощрять, то есть - не выделять большей квартиры и надеяться, что Ахава ограничится двумя детьми, а зараза ее дурного примера не поползет дальше…
- И как там поживает твоя соседка? - выясняет у меня Браха, орудуя утюгом.
- По-моему, нормально. Она мало с кем общается. После работы приносит детей из яселек, играет с ними на траве… Вечером вместе с Хаимом укладывают малышей…
- Несчастные крохи! - вздохнула Браха. - Подумать только! У нас это было самое лучшее время - после того, как родители уходили! Начиналась настоящая жизнь! Небось, чувствуют себя обделенными.
- Особо несчастными они не выглядят, - честно признаю я.
- Маленькие еще, не осознают свое особое положение! Спрашивается, зачем в кибуц пришла, если ей наши порядки не нравятся?
- Хаима полюбила? - предполагаю я самое худшее, со свойственным мне романтизмом.
- Ну да, - пренебрежительно отмахнулась Браха. - Экое сокровище! Я с этим Хаимом весь детский сад на одном горшке просидела! Одно достоинство - подкаблучник!
- В конце концов, кому это мешает?
- Попомни мое слово - такие, как эта Ахава, подтачивают самые принципы нашей общинной жизни - дружбу, сплоченность, общение, взаимозависимость, взаимопомощь! Сначала детей в собственной комнате растить возьмутся, потом сами ужин начнут готовить, каждый по вечерам у себя дома, со своим хозяйством, и чем мы от города отличаться будем?
- Ахава говорит, что уже есть кибуцы, где все дети у родителей спят…
- Вот-вот, - вздохнула Браха. - Все рушится, куда идем? Из-за таких сумасшедших, как эта Ахава. Что с нами будет? И чего плохо было? Вся армия на наших детях, выращенных в общих спальнях, стоит! Так нет, нашлась, понимаешь, хочет показать, что она одна своих детей любит! Слава Богу, я хоть успела четверых вырастить…
Браха держит в голове гардероб всех ста пятидесяти жителей кибуца, и каждая вещь, попадающая под её утюг, рождает в кладовщице цепь воспоминаний и ассоциаций.