Жить и умереть в Париже - Надя Лоули 3 стр.


* * *

Спустя несколько часов после известия о жуткой гибели Влада она уже летела в Париж. Аэропорт "Шарль де Голль" сначала напугал ее лавиной пассажиров и многочисленными переходами - он был преддверием незнакомого, грандиозного города, столицы мира, о которой Ольга прежде только читала в книгах.

Она полюбила Париж сразу. Развернутый к людям, к жизни, этот город подставил ей свое плечо и смягчил чудовищный удар - гибель Влада. В его смерть Ольга долго не могла поверить. Она не видела его мертвым, на похоронах не присутствовала, да их и не было, под чужим именем его захоронили в чужой земле, на общественном кладбище, как невостребованного. Тогда она чувствовала себя виноватой: жива, богата, свободна, живет, дышит, радуется, надеется. А Влад остался там, забытый всеми. Всеми, но не Ольгой. Она долго воскрешала в памяти все их встречи и расставания, ссоры и примирения, радости и печали, эти невосполнимые ощущения единения души и тела.

Чем был для нее Влад, Ольга в полной мере поняла лишь после его смерти. И особенно остро, когда оказалась перед необходимостью заново строить свою жизнь один на один с новой, незнакомой реальностью. От их совместной жизни не осталось даже фотографий. В их годовом скитании по югу Франции было не до того. Когда в спешке бежали из России, и подавно было не до сентиментальных сборов.

В Париже, где у нее не было ни одной знакомой души, Ольга наконец окончательно осознала, что это все не кошмарный сон, а новая реальность, в которой ей предстоит жить.

Она сняла маленький номер в недорогом отеле в центре Парижа, поблизости от Люксембургского сада, на улице Сен-Сюльпис. Рядом прелестные бульвары Сен-Мишель и Сен-Жермен. В глубине Латинского квартала - Сорбонна, студенческая мекка мира. Первое время Ольга без устали бродила по улочкам, которые жили своей особой, не прекращающейся ни на час жизнью и днем и ночью. Гуляла в Люксембургском саду, часами сидела на скамеечках, наблюдая за возней детишек и воробьев в песке, за причудливой, успокаивающей игрой света и тени в воде каналов.

Еще не зная толком, что ей следует предпринять, что делать, Ольга каждое утро спешила на уроки французского языка в знаменитую школу "Альянс Франсез". Сейчас самым важным было освоить язык, понять лучше эту культуру, влиться в этот город, который - теперь Ольга знала это наверняка - стал городом ее жизни.

Конечно, нелегко учить язык почти с нуля, когда тебе уже за тридцать, когда группа состоит в основном из молодой, хваткой и не имеющей комплексов азартной молодежи, демонстрирующей свое превосходство в возрасте. Но это, как ни странно, только стимулировало Ольгу. Она привыкла все делать хорошо, с полной отдачей.

Заучивая в день по тридцать-сорок слов, Ольга уже через месяц начала говорить: в магазинах, в ресторанах, в транспорте. Пусть пока с ошибками, с погрешностями в произношении, но это был опьяняющий французский, это было - как острое и прохладное шампанское на языке, и Ольга буквально упивалась этими новыми ощущениями, этой новой свободой и счастьем - понимать и быть понятой. Она чувствовала, как с каждым днем становится здесь все больше своей, и это ощущение заменяло ей на первых порах отсутствие близких людей.

Располагая большими деньгами, Ольга вела очень скромный образ жизни. Интуиция подсказывала ей, что надо не суетиться, не спешить и не высовываться. И главное, не привлекать к себе внимание. Счет в банке давал ей возможность не думать о куске хлеба и крыше над головой. Ей надо было обосноваться в Париже, пустить корни. Годовая виза заканчивалась, и необходимо было что-то предпринять. Для всех в России она умерла тогда вместе с Владом. Да и для кого "для всех"? Родители погибли в автокатастрофе, бабушка, которая растила ее, умерла десять лет назад. Детей у Ольги не было. И теперь она поняла, что это к лучшему… Она одна на этой земле, и надо выжить во что бы то ни стало, ведь надеяться не на кого, даже поплакаться некому.

Подыскивая квартиру в хорошем парижском районе, она выдавала себя за финскую журналистку. От своих соотечественников она интуитивно старалась держаться подальше, прекрасно зная, что действительно "мир тесен" и всегда есть шанс встретить "знакомых своих знакомых". Этого Ольге хотелось меньше всего, она прекрасно понимала: тот, кто убил Влада, должен убить и ее. Зато финнов во Франции было мало, и этим она воспользовалась, имея вполне скандинавскую внешность.

Частным путем (через газету), без контракта, она договорилась на год с хозяйкой небольшой квартирки в Семнадцатом округе Парижа, на бульваре Батиньоль, и въехала сразу, с одним небольшим чемоданчиком.

А месяц спустя, оказавшись на концерте классической музыки, Ольга почти случайно познакомилась со своим будущим мужем. Тогда оркестр и часть оперной труппы Страсбургского театра, где он служил, гастролировали в Париже. Стоя на сцене, Жан-Марк вдруг увидел красивое, полное внутреннего огня и силы лицо. Женщина смотрела сквозь него огромными отрешенными глазами, словно видела что-то доступное только ей…

В антракте он против правил вышел в фойе и разыскал поразившую его незнакомку. Он попросил Ольгу не уходить после концерта, пригласив ее в закрытый бар для артистов. Так начался их роман.

Напору чувств, которые обрушил на нее Жан-Марк, Ольга противостоять не могла. Однако, не считая возможным скрывать от него то, что произошло в ее жизни за последние годы, Ольга рассказала Жан-Марку обо всем. Это было честно и правильно. Знал он и то, что у Ольги кончается виза и ей надо что-то решать, так как на свою бывшую родину вернуться она не может.

Жан-Марк сам предложил ей выход в виде женитьбы. Он понимал, что не занял в сердце Ольги то место, которое заняла в его сердце она, и все же взвалил на себя груз ее проблем, подписал все бумаги на получение французского гражданства, а после развода благословил на новую жизнь.

Ольга не забыла этого, она понимала, что ее "французская судьба" сложилась во многом благодаря благородству и бескорыстию Жан-Марка. Даже расставшись и живя в разных городах, они остались самыми близкими людьми, ездили друг к другу в гости, болтали ночами напролет, советовались, спешили на выручку, если возникала такая необходимость.

И в какой-то момент своей парижской жизни Ольга почувствовала, что может перечеркнуть прошлое без сожалений и ностальгических переживаний. С тех пор словно начался отсчет новой эры. Впереди была длинная, неизвестная, волнующая жизнь.

* * *

Игорь подошел к высотному зданию на Смоленской площади и позвонил по мобильному телефону Андрею. Тот, несмотря на ранний час, был уже на месте. Сделав запись в книге посетителей и показав документы, Игорь поднялся на одиннадцатый этаж.

Тогда, в первой половине восьмидесятых, на излете брежневской эпохи, все политические и, что главное, экономические структуры находились в руках и под бдительным надзором правящей верхушки.

Только оказавшись "наверху", можно было рассчитывать на свой кусок пирога. Когда престарелые генсеки начали умирать один за другим, вызывая в народе уже не столько сочувствие, сколько смех, стало ясно, что тому, кто окажется ближе к пирогу, и достанется лучший кусок. И тут случилась горбачевская "перестройка". А потом началось лихое ельцинское правление. Все слои общества сдвинулись, пришли в движение, точно земная кора во время землетрясения.

В конце восьмидесятых уже надо было что-то предпринимать. Еще до того, как начнется передел партийной и государственной собственности, до того, как стремительно развивающиеся криминальные структуры начнут подбирать все под себя. И тогда их маленькое "комсомольское братство" разработало план снятия "большого куша", который поможет им пережить надвигающиеся трудные времена, поможет быстро оправиться и опять оказаться на плаву.

Как-то, году в девяносто первом, на даче, под водочку и селедочку, Андрей рассказал, что готовится пакет новых реформ, касающихся приватизации (тогда и слово-то дико звучало!). Это был сигнал к действию. Это означало - срочно нужны деньги для получения в фактическую собственность максимального количества государственных объектов.

В их маленьком сообществе Игорь всегда старался быть негласным лидером. Осознанно или бессознательно, он доминировал над остальными, обязательно участвуя во всех дружеских и деловых сборищах. Словом, любил держать руку на пульсе.

Поначалу Андрей и Влад относились к этому со снисходительной улыбкой: ну что тут скажешь, хочется парню поиграть в начальство. Но когда закрутились серьезные дела, такой "партийный контроль" начал их серьезно беспокоить.

У Влада в городе Ачинске, на огромном сталелитейном производстве, которое возглавлял его комсомольский сотоварищ Женька Потацкий, был уже "схвачен" полулегальный бизнес по отходам металлического сырья. В Москве же, в "Союзвторсырье", работала бывшая комсомольская подружка Аллочка - мастер высшего пилотажа по бухгалтерским и другим бумажным делам. Она могла официально, соответственно существующему законодательству, оформить нужные документы. План был прост: быстро и нелегально разбогатеть, а потом честно поделить деньги и вложить их в собственный бизнес.

Съездив в командировку в Сибирь, Влад договорился с Женькой о продаже всех металлических отходов через "Союзвторсырье" одной маленькой финской фирме по государственным расценкам. Продавали отходы и оформляли документы на рубли, а деньги поступали на банковский счет в Финляндии в долларах.

Когда схема заработала, на счета, открытые в Хельсинки, потекли огромные суммы. Металл на Западе стоил дорого, а в тогдашней России - копейки. Отходы поступали тоннами не только из Красноярского края - позднее были охвачены почти все металлургические комбинаты Сибири и Урала. В начале девяностых дело дошло и до городских свалок. И не только. Повсеместно были открыты полулегальные пункты скупки цветных металлов. Бомжи, алкаши и просто голодные российские граждане ринулись отвинчивать, откручивать и отрезать все, что не только плохо, но и хорошо лежало: болты из железнодорожных рельсов, провода высокого напряжения, водопроводные вентили…

Деньги шли на счета "комсомольского братства", которое еще не осознало, что богато не только по российским, но и по западным меркам.

Бывшие партийные боссы, комсомольская номенклатура семидесятых-восьмидесятых годов становились теперь во главе приватизированных заводов, фабрик, нефтяных и газовых промыслов, банков…

Так начиналась эра постсоветского капитализма. Эра надежд, эйфории, демократических иллюзий. Эра красных пиджаков, золотых цепей, бритых затылков, рэкета и первых миллионеров.

Перед маленьким "комсомольским братством" теперь стояла задача, поделив деньги, войти легально в большой бизнес. Игорь собирался открыть первый частный банк в Питере, осторожный Андрей хотел по-прежнему оставаться в "аппарате", но вел какие-то переговоры с газовиками и нефтяниками, Влад готовил бумаги для скупки акций металлургических заводов Урала и Сибири…

Теперь, когда почти узаконенной второй валютой в государстве стал доллар, но старый закон о наказании за валютные махинации никто еще не отменил, действовать надо было осторожно и с умом.

В Хельсинки, на счетах несуществующего кооперативного хозяйства, филиале "Росвторсырья", лежали деньги на имя директора сталеплавильного завода города Ачинска Евгения Потацкого.

Оформив документы для заграничной командировки, Женька отправился в Финляндию: решать вопрос о снятии налички и переправки ее в Москву…

…Много лет назад, молодые, красивые, веселые, уверенные в себе, они в удалой комсомольской компании, в студенческом лагере на крымском побережье Черного моря, играли в волейбол на теплом пляжном песочке, по вечерам у костра пели песни под гитару, строили планы на будущее…

Крепконогие и грудастенькие комсомолочки в бикини и мини-юбках, будущие "боевые подруги" партноменклатуры, хорошо подкованные не только в основах марксизма-ленинизма, сейчас, забыв про все на свете, лихо отплясывали на танцплощадках шейк и твист. Среди них и внешностью, и поведением отличалась одна, в которую явно или тайно была влюблена почти вся мужская половина компании: тоненькая светловолосая Оленька Азарова, "русалочка", как ласково звали ее друзья. К комсомольской элите, законно вкушающей блага на Черноморском побережье, она, по сути, никакого отношения не имела. Если, конечно, не считать, что попала Оленька сюда как девушка комсомольского лидера Владислава Корнеева. Об их головокружительном романе ходили легенды. Оленьке завидовали в глубине души все зубастые и хваткие "комсомольские богини". Они с удовольствием сожрали бы ее, по косточкам разобрали на каком-нибудь комсомольском собрании, навсегда закрыли бы ей доступ в "верха", где сами так хорошо и на месте себя чувствовали. Однако все прекрасно понимали, что подруга Влада неприкосновенна. Этот ореол недосягаемости и очарования закрепился за Ольгой, стал частью ее имиджа.

Игорь влюбился в Ольгу сразу и бесповоротно. Однако та пресекла даже самые невинные ухаживания. В душе это только раззадорило его - Игорю никогда никто не отказывал, все желаемое он привык получать немедленно, тем более что сам был завидной партией - симпатичный, подающий большие надежды в смысле карьерного роста, а у комсомолочек на это было отличное чутье. Но Ольга была девушкой его друга, поэтому Игорь загнал глубоко внутрь себя все обуревающие его страсти, стараясь никогда и ничем себя не выдавать. Казалось, он простил судьбе эту несправедливость. Судьбе простил, но не Владу и Ольге.

* * *

В сиреневой туманной дымке проступали, как на переводной картинке, очертания собора Сакре-Кер.

Алик вышел на балкон гостиничного номера, потянулся и с удовольствием обвел взглядом раскинувшуюся внизу панораму Парижа. Раннее утро золотой осени освещало крыши домов с маленькими мансардами, напоминающие скворечники. Внизу, у подножия Монмартрского холма, жизнь уже кипела и бурлила: туристы с фото- и видеокамерами осаждали огромную лестницу и павильончики подъемника, скользящего вверх, к подножию собора Сакре-Кер, а навстречу туристическому потоку двигался поток людей, спешащих на работу, - вниз, к бульвару Рошешуар, в парижское метро, летящее здесь по навесному мосту.

Уже не первый раз завтракая в одном из многочисленных кафе на площади Холма, Алик не переставал удивляться, что с самого утра эта богемная, любящая поспать публика - художники со своими мольбертами и картинами, потягивая горячий кофе из пластиковых стаканчиков, занимают места под навесами от дождя. Он заказал типичный французский завтрак: крепкий кофе, горячие круассаны, абрикосовый конфитюр и йогурт. Алик уже заметил, что французы утром едят мало, предпочитая отдать должное обеду, который начинается в полдень, и тогда жизнь в Париже часа на два замирает. Святое для французов время: офисы закрыты - рестораны, кафе, бистро забиты до отказа, даже на огромных террасах, заставленных крошечными столиками, невозможно найти свободного места. После двух часов насытившаяся толпа, оставляя это поле битвы туристам, исчезает до вечерней трапезы, которая затягивается до глубокой ночи.

Эта приверженность ритуалу почти умиляла Алика, и он использовал ее, чтобы спокойно пообедать часа в три-четыре, когда рестораны почти пусты. Французская кухня нравилась Алику своей легкостью и разнообразием, но с непривычки он был постоянно голоден и мечтал о наваристом супе и котлетах с жареной картошкой.

Они с Аркадием решили сегодня вечером погулять в русском ресторане, поесть привычной еды. С вечера они отыскали в рекламном каталоге ресторан "Петрушка", который находился возле площади Святого Августина, на улице Лабор.

Аркадий еще спал. Этот разный жизненный ритм позволял им не слишком досаждать друг другу. По-настоящему друзьями, да и просто сколь-нибудь близкими людьми они никогда не были. Работа в службе безопасности своего шефа - то единственное, что их связывало. Это вынуждало их сосуществовать, не противоборствуя и по возможности не противореча друг другу.

Находясь несколько дней в Париже, они еще плохо ориентировались на местности, не понимали языка, который казался им птичьим щебетом. А на их английский французы в общем-то реагировали слабо. Конечно, они были за границей и до этого, но Израиль, где половина населения говорила по-русски, или Германия, где тоже многое напоминало родную стихию (даже кухня - сосиски, колбаса и картошка - казалась своей), ничего общего не имели с Францией. Здесь все было по-другому, они никак не могли попасть в своеобразный ритм этой жизни, приноровиться к манере французов приветливо улыбаться и не обращать ни на что внимания.

Они приехали в Париж с заданием разыскать по фотографии (правда, двенадцатилетней давности) русскую женщину, которую звали Ольга Азарова. Им предстояло выйти на ее след. Двенадцать лет назад она скрылась с большими деньгами, которые принадлежали их шефу. Случайно узнав, что эта женщина осталась жива, он отрядил их в Париж. Следовало найти ее во что бы то ни стало, вернуть деньги, а дальше - по ситуации…

Получив годовую бизнес-визу, они, располагая приличными командировочными, могли вести вполне достойный образ жизни, проживая в хорошем отеле, не отказывая себе в еде и не лишая себя маленьких развлечений.

Каждый вечер Аркадий, неофициальный лидер их группы, отчитывался по мобильному телефону перед шефом, докладывая обстановку, даже если ничего существенного не происходило.

Темное прошлое Аркадия не мешало ему выглядеть достаточно импозантно. Однако все, кто имел с ним дело, обращали внимание на его холодные, серые, слегка навыкате глаза, обрамленные белесыми ресницами, резкие носогубные складки, неприятный тонкий рот. С таким человеком невозможно было чувствовать себя свободно и спокойно.

Алик казался полной ему противоположностью и по характеру, и по привычкам. С правильными чертами лица, длинным разрезом карих глаз, обезоруживающей улыбкой, он больше походил на француза или итальянца. И самое главное, был намного приветливее и мягче своего партнера.

Несостоявшийся спортсмен, несостоявшийся семьянин (жена с маленьким сыном ушла от него к богатому и удачливому сопернику), он последние годы, что называется, плыл по течению. Иногда уходил в кратковременные запои. И тем не менее в некоторых особенно деликатных ситуациях шеф неизменно обращался к Алику. В отличие от Аркадия, он легко располагал к себе любого человека умением общаться, шармом и щедростью. Так что в этой парижской одиссее он был просто незаменим.

Проснувшись достаточно поздно, Аркадий, не изменяя привычке, начал заниматься подобранным по специальной системе комплексом физических упражнений. Это было для него так же привычно, как принять душ или почистить зубы. Бывший дзюдоист, он не потерял хорошей физической формы.

Кровать Алика была уже аккуратно заправлена (он постоянно удивлял горничных - ведь это было их делом), а кроссовки стояли у дверей, значит, он сделал свою привычную пробежку. "Наверное, уже где-нибудь гуляет…" - решил Аркадий и заказал себе завтрак в номер.

Итак, сегодня вечером - поход в русский ресторан. Они глянут на местных русских, поедят привычной еды, расслабятся. Впереди был день.

Назад Дальше