Олег поморщился. На какое-то мгновение он забылся, но этот простой вопрос быстро вернул его к действительности.
– Вместе с процентами пятьсот тридцать две тысячи, – нехотя ответил он.
Игорь поднял брови, но промолчал.
Интересно, что это значило? Много? Или мало?
– А у тебя были когда-нибудь проблемы с деньгами? – поинтересовался Олег.
Пауза.
Доктор молчал, уставившись в одну точку.
– Были, – наконец ответил он.
Встал и вышел в сени.
Он вернулся через пару минут с миской, где лежали морковка, луковица и несколько картофелин, уселся за стол и молча принялся чистить овощи.
Олегу очень хотелось расспросить его поподробнее, но у доктора было такое выражение лица, что он не решался.
– Вот я никак не могу понять, – все же начал он осторожно. – Почему так получается: ты пашешь как папа Карло, пытаясь прокормить семью, а какой-нибудь мудила, вовремя приватизировавший заводик или отбивший у конкурента ларек, теперь стрижет себе купоны и в ус не дует. Ну скажи мне, вот как так выходит, что одни вкалывают и ничего не имеют, а другим – причем, заметь, не самым лучшим – деньги просто к рукам липнут?
– Понятия не имею, – пожал плечами Игорь. – Я, как видишь, не денежный мешок.
– А разве тебя это никогда не интересовало? – не отставал Олег.
Его действительно всерьез волновала эта тема.
Доктор помолчал.
– Знаешь, у меня есть брат, – сказал он после паузы. – Двоюродный. Он из тех, кому, как ты говоришь, деньги к рукам липнут, хотя он ничего не приватизировал и не отбивал.
– Так не бывает. Чем он занимается?
– Бывает. Он построил деревообрабатывающую фабрику. Заготавливает древесину, обрабатывает ее и продает по всему миру, в основном китайцам. Правда, ему жалко продавать, так что сейчас он строит мебельный комбинат.
– И что?
– А то. Говорят, что деньги любят тех, кто к ним равнодушен.
– Ты хочешь сказать, что твой брат к ним равнодушен?
– Не поверишь – равнодушен.
– Чушь собачья, – фыркнул Олег. – Был бы равнодушен, не делал бы всего этого.
– А тебе не приходило в голову, что некоторые люди могут делать что-то не ради денег, а просто потому, что им это нравится? – поинтересовался Игорь, пристально глядя на собеседника.
– Не верю, – покачал головой тот.
Доктор пожал плечами и промолчал.
– И ты хочешь сказать, что деньги его совсем не испортили, да? И он остался хорошим порядочным человеком? – саркастично спросил Олег.
– Ну, почему же не испортили? Еще как испортили. Он стал жестким. Очень жестким. Но, наверно, иначе и нельзя, если от тебя зависит судьба производства и жизнь сотен людей. Да, он живет в своем доме, а не в двухкомнатной квартире, и ездит не на шедевре отечественного автопрома, а на "Ауди". Но это только потому, что, насколько я знаю, так хотела жена и так удобней. Ему самому это все, по большому счету, до фени. Он не из тех, кто кому-то что-то доказывает.
– Ну, не знаю, – вздохнул Олег. – Все равно несправедливо.
– А где ты вообще видишь справедливость? – усмехнулся Игорь. – Разве справедливо, когда жирный бездельник всю жизнь бьет жену и счастливо умирает от инфаркта, а какой-нибудь умница и трудяга сгорает во цвете лет от рака поджелудочной и мучается так, что не вышепчешь? Или когда молодой и, в общем-то, здоровый парень благополучно переносит пустячную операцию и не просыпается после наркоза? Это справедливо?
Он в сердцах кинул очищенную картофелину в котелок с водой и взял следующую.
– Знаешь, ты мне напомнил… – произнес Олег, задумчиво разглядывая толстого сонного окуня. – Бык говорил что-то такое… Типа, это ты виноват, что его брат не проснулся после операции.
Игорь уронил картофелину на стол и изумленно посмотрел на Олега:
– Так вот это кто… – сказал он после долгой паузы. – Я помню тот случай.
Он подобрал картофелину, дочистил ее и кинул в котелок.
– И что там было? Ты действительно виноват в его смерти? – спросил Олег.
– И да, и нет, – ответил Игорь. – Нет – потому что я хирург, а не анестезиолог. Да – потому что я отвечал за операцию в целом.
– Так ты поэтому сбежал сюда? – осторожно поинтересовался Олег.
– Нет, – помолчав, отозвался доктор.
Он как раз закончил чистить овощи, встал из-за стола, взял кастрюлю с очистками и пошел во двор.
Ночью началась гроза. Гром гремел так, что казалось, будто на соседней улице взрывается пороховой склад. Вспышки молний заливали светом комнату. На мгновение становилось так светло, что я мог прочитать слова и цифры на большом календаре за прошлый год, висевшем на стене напротив меня.
Наконец, полыхнуло так, что я даже прикрыл глаза от вспышки яркого, почти дневного света и похолодел, поняв, что сейчас случится нечто. Долгие секунды ничего не происходило, а потом прямо надо мной раскололось небо. От грохота затряслись стены дома.
А у меня по всему телу волосы встали дыбом от ужаса и восторга.
Я лежал в горнице на диване и с некоторым злорадством думал о человеке в соседней комнате, который в эту минуту не спит и который знает, что я тоже не сплю, как и все остальные жители деревни. И поэтому он не сможет меня сегодня убить, даже если захочет.
Не знаю, как долго продолжалась небесная вакханалия, но все же через какое-то время гроза стала стихать. Вспышки света сначала утратили яркость и перестали освещать самые дальние уголки горницы, а потом и вовсе прекратились. Постепенно гром становился все тише и тише, и совсем скоро можно было слышать только монотонный убаюкивающий шелест дождя за окном.
Я не спал. Я боролся с воспоминаниями.
Эти тени были очень живучи, и как обычно они оказались сильнее меня. Я устал и сдался.
Они прорвались сквозь все выставленные мной заслоны и заполонили крошечную темную комнату, где я пытался затаиться. То, что прятаться бесполезно, мне было понятно уже давно – от себя не спрячешься. Но все равно день за днем, ночь за ночью я упорно старался забыться. Наивный! Эта война с самим собой сначала отравила алкоголем мозг, а затем тоской и безразличием иссушила душу.
Иногда днем мне казалось, что освобождение близко. Но приходила ночь, а вместе с ней и ясное понимание, что дневная надежда была не больше чем иллюзией – я ничего не забыл.
И сейчас, лежа на диване и слушая дождь, я отчетливо осознавал, что так будет продолжаться столько, сколько я живу: я всегда буду помнить о том, что сделал.
Я убил человека.
Нет, не младшего брата Быкова – там был несчастный случай. Мы сделали все, что могли, но он не проснулся. Такое случается – редко, но все же случается. В жизни каждого хирурга рано или поздно наступает момент, когда все его мастерство, все знания оказываются бессильными. Ты торжествуешь, что опять обманул костлявую, а она в этот миг наносит удар в спину. Вот и в тот раз все именно так и вышло.
Я был виноват в смерти Быкова-младшего, но я его не убивал. Я убил другого мальчика.
Не своими руками – он умер от кровопотери. Но это я дал ему умереть.
В тот день плановых операций было всего две: одна тяжелая полостная с резекцией части пищевода пожилому мужчине и другая по удалению желчного пузыря жене бывшего начальника одного из Департаментов городской администрации, а ныне депутата областной Думы.
Первую операцию проводил я, и она была изматывающей. Так что вторую я был бы не прочь спихнуть на Максима – молодого хирурга, которого мне навязали чуть больше года назад. Моя начальная неприязнь к нему сменилась симпатией, когда обнаружилось, что парень он шустрый и толковый. Как и большинство начинающих хирургов, он грешил излишней самоуверенностью, но я и сам когда-то был таким и знал, что с возрастом это пройдет.
К сожалению, вторую операцию тоже пришлось проводить мне, поскольку депутат не только вполне официально оплатил в кассу стоимость операции, но и приватно вручил мне некую сумму, которая должна была гарантировать, что именно я удалю желчный пузырь его горячо любимой супруге.
Мне как раз позарез были нужны деньги – мне только что помяли машину, – поэтому я особо не колебался. Тем более что операция обещала пройти без проблем. Так что деньги я взял и даже в приступе великодушия позволил волнующемуся депутату наблюдать за ходом операции.
Все шло по плану. Я только-только подобрался к желчному пузырю, когда по скорой привезли подростка с подозрением на внутреннее кровотечение. Он был в бредовом состоянии и не мог объяснить, что с ним произошло. Перепуганные родители рассказали, что мальчик вернулся домой поздно вечером весь в синяках и кровоподтеках и наотрез отказался как отвечать на вопросы, так и ехать в приемный покой. Утром ему стало хуже, но он еще был в сознании и продолжал отказываться от помощи. Однако через несколько часов, когда его состояние резко ухудшилось и он начал заговариваться, родители вызвали скорую.
Один из моих хирургов был в отпуске, другой взял неделю без содержания и улетел хоронить тещу, так что у меня оставались только Максим и еще один совсем зеленый интерн.
Когда мы вскрыли подростку брюшную полость, то обнаружили многочисленные повреждения внутренних органов. Разорванную селезенку надо было срочно удалять.
– Справитесь? – спросил я Максима.
– Справимся, – ответил тот. Интерн, поколебавшись, кивнул в знак согласия.
И я вернулся к пациентке.
Конечно, я мог бы остаться и сам прооперировать мальчика. Но тогда, по-хорошему, пришлось бы вернуть деньги депутату, а я их уже потратил. К тому же он обещал помочь с выделением дополнительного финансирования на открытие научного центра на базе моего отделения. Так что я решил завершить начатое.
Максим с интерном по очереди прибегали ко мне за консультацией, и у меня сложилось впечатление, что они действительно справляются.
Я ошибся.
Когда я, наконец, освободился и присоединился к ним, было слишком поздно.
Через полчаса мальчик умер от потери крови, и я понимал, что это моя вина.
Самым ужасными минутами в моей жизни были те, когда я пытался объяснить почерневшим от горя родителям, почему не стало их шестнадцатилетнего сына. Я не помню, что лепетал тогда. Да это и не важно. Важно то, что их сын умер из-за меня. И я это знал. И все это знали.
Когда постоянно сталкиваешься с болью, страданием, а иногда и со смертью, на душе поневоле нарастает мозоль, и ко многому начинаешь относиться несколько отстраненно. Хирурги – вообще народ циничный.
Но тот случай встряхнул меня так, как ничто другое в жизни. Я очнулся и осознал, что мозоль на душе превратилась в коросту. Моя вина была безмерной, и ничто не могло искупить ее.
Мне не было прощения. И даже если бы когда-нибудь Господь простил меня, я бы себя не простил.
С того дня моя жизнь изменилась окончательно и бесповоротно. Я пережил все – административное разбирательство, отстранение от должности, осуждение и презрение со стороны одних коллег, жалость и злорадство других.
Когда все закончилось, я уехал, ни с кем не попрощавшись.
Дед принял меня без объяснений и никогда ни о чем не спрашивал. Я сам рассказал ему все незадолго до того, как он умер. Я боялся, что он отшатнется от меня, но этого не случилось.
– Это твой крест, тебе его и нести, – сказал дед, выслушав меня. – Только смотри – не сломайся под ним.
Когда он умер, я потерял последнего человека, любившего меня безусловно.
Перед самой смертью дед сказал нечто такое, чего я сначала не понял.
– Отдавай, – прошептал он.
– Чего? – растерялся я.
– Отдавай, – повторил дед.
И ушел.
Я долго не мог понять, что он хотел этим сказать. И только в последнее время, до меня, кажется, начало доходить.
День пятый
Его разбудила гроза. Не сразу.
Поначалу ему снился сон, в который естественным образом вплелись громовые раскаты и вспышки молний. А может, это из-за грозы ему приснилось, что он шел по голой безжизненной земле, а над ним бушевала стихия.
Черное небо прорезали огненные зигзаги, освещая выжженную равнину до самого горизонта. Вокруг ни души. Ни дерева, ни камня. Только он, растрескавшаяся земля, да грохот над головой.
Дождя не было. Может быть, он лил где-то в другом месте, но здесь пока было сухо. Ураганный ветер дул прямо в лицо, пытаясь сбить с ног и норовя сорвать одежду, но Олег упорно шаг за шагом шел вперед, пока идти стало невозможно. Он беспомощно стоял, сгибаясь под порывами ветра, и смотрел, как огненные стрелы бьют в землю, постепенно приближаясь к нему.
Спрятаться было негде. Впрочем, в глубине души он знал, что прятаться бесполезно. Так что ему оставалось только стоять и смотреть на приближение развязки. Молнии били в землю все ближе и ближе. И вот, наконец, небо раскололось надвое, и там вспыхнуло нечто настолько ослепительное, что стало светло как днем. Огненный столб ударил прямо в Олега и прошел через него смертоносным электрическим разрядом.
Он даже не успел почувствовать боль, как с ужасом обнаружил, что смотрит на себя со стороны. Точнее, на то, что от него осталось – черный обуглившийся остов.
А потом он проснулся.
Судорожно втянул в себя воздух и обнаружил, что лежит на кровати, вымокший насквозь. Сердце колотилось, как сумасшедшее. Комнату озарила очередная вспышка, снова прогремел гром. Это была просто гроза, а вовсе не божья кара, как ему приснилось.
Олег лежал и слушал, как гроза постепенно уходит в сторону, и понемногу успокаивался. Сердце вошло в нормальный ритм. Он сел на кровати, обхватив голову руками.
Что это было? Знак? Предупреждение?
Что же он наделал? Как получилось, что из-за каких-то в общем бессмысленных вещей он поставил под угрозу жизнь тех, кого любил больше всего на свете? Так ли уж ему нужен был этот гигантский плазменный телевизор? Или двухдверный холодильник, занявший все свободное место в их крошечной кухне? Или супер-навороченный музыкальный центр, от которого закладывало уши?
Да, хорошие вещи украшают жизнь. Но всегда были и будут предметы, которые ты не сможешь себе позволить. И если тебе не по карману Porsche "Panamera" или вилла на Сардинии, то надо принять это и не рвать жилы, доказывая себе и другим, что ты не хуже остальных.
Зачем?
Кому это было нужно? Ему? Оказывается, единственное, что ему нужно на самом деле, так это чтобы жена и сын были живы и здоровы. Вот и все. Так просто.
Как же он мог не понимать этого раньше? Как допустил, чтобы на карту были поставлены жизни не только родных людей, но и совсем незнакомого ему человека? С чего он взял, что может обменять жизнь жены или сына на жизнь этого доктора?
А ведь Игорь не сделал ему ничего плохого. Наоборот, совершенно бескорыстно оказал помощь и предложил ночлег.
И какое ему, Олегу, дело до того, что совершил или не совершил в прошлом этот человек? И с чего он взял, что может распоряжаться чужой жизнью только на том основании, что Игорь виноват в чьей-то смерти? Да если даже и так! При чем здесь он, Олег? Разве он Господь Бог?
Он усмехнулся, и смех этот был похож на рыдание.
Последние недели его жизни были подчинены одной цели – убить человека. Не найдя другого выхода, он принял этот – не сразу, мучительно сопротивляясь, но принял. А что, если он поторопился? Что, если был другой выход, который он от ужаса и растерянности пропустил?
Он чуть не совершил непоправимое. А как бы ему жилось дальше со знанием того, что он убил человека? Однажды Олег попытался представить себе это, но не смог. Это было настолько мучительно, что он перестал себя терзать. Он решил тогда, что пусть будет, что будет, а дальше посмотрим.
Не будет ничего дальше. Нельзя жить дальше, решившись убить человека.
Жаль, что он потратил столько драгоценного времени, чтобы осознать эту простую истину. Не убий!
Ему страстно захотелось немедленно сказать об этом Игорю, и он вскочил с кровати. Доктор наверняка не спит. Разве можно спать в такую грозу?
Олег прошел в горницу, подошел к дивану и застыл, вглядываясь в лицо лежавшего перед ним мужчины. В темноте было не разобрать, закрыты у него глаза или открыты.
Доктор лежал на спине, запрокинув руки за голову. За шумом дождя его дыхания не было слышно.
– Ты спишь? – шепотом просил Олег.
Игорь не ответил и даже не шелохнулся.
Олег постоял еще немного, а затем тихонько развернулся и пошел в свою комнату.
Дождь шел всю ночь и прекратился лишь под утро.
Уже начинало светать, когда я, наконец, уснул.
Всю ночь я думал – о разном. О том, как жил прежде. О том, как буду жить отныне.
Прошло всего несколько дней, а моя жизнь готовилась сделать новый поворот. Я чувствовал это – пришло время двигаться дальше.
Нет, я не простил себя. Но я понял, что несмотря ни на что все еще жив. И не имею права сидеть тут, спрятав голову в песок.
Всю свою жизнь я лишь получал – пришло время отдавать. Я понял тебя, дед. И, возможно, этот несчастный человек возник на моем пути не случайно. Может быть, мне следовало начать с него?
Послышались осторожные шаги. Олег подошел к дивану и замер, прислушиваясь ко мне.
– Ты спишь? – прошептал он.
Я лежал и не дышал. Сердце билось как колокол. Мне казалось, что не услышать его мог только глухой.
В это мгновение я понял, что от того, как поведет себя сейчас этот человек, зависит все. Если он решит убить меня – ну что ж, значит, так тому и быть. Я отдам ему себя. Возможно, это и есть искупление.
Кажется, он стоял возле меня вечность. Я же лежал с закрытыми глазами и молил лишь об одном: чтобы все, наконец, закончилось.
Не знаю, о чем он размышлял и почему не сделал то, для чего пришел, но он вдруг развернулся и пошел прочь.
Я дослушал, как он уходит, потом подумал, что после такого испытания для нервов не смогу уснуть до утра, и тут же провалился в сон.
День шестой
– Алё! – послышался голос Федора. – Есть тут кто живой?
Олег с трудом разомкнул веки и увидел соседа, застывшего в дверном проеме. Федор почесал круглый живот под засаленной тельняшкой. Потом после некоторого раздумья почесал затылок и снова замер.
– А где хозяин? – спросил Олег, усаживаясь на кровати и зевая.
Он еще не проснулся окончательно.
– Дак-ыть… Уехал, – отозвался Федор и махнул рукой в непонятном направлении.
– Как уехал? – растерялся Олег. – Когда?
Сосед недоуменно пожал плечами:
– Днем. Вчера.
У Олега закружилась голова:
– Как вчера? Мы же с ним вот только что говорили!
Повисло напряженное молчание. Олег не знал, что думать. Федор – что говорить.
Наконец, сосед переступил с ноги на ногу и, вспомнив что-то, полез в карман треников.
– Вот, – показал он сложенный вчетверо лист бумаги. – Просили утром передать.
Олег вскочил с кровати, схватил письмо и быстро пробежал его глазами.
– Я… это… Омара заберу. Мне разрешили, – сказал Федор.
Он забрал книгу с кухонного стола, потоптался в дверях и вышел.
Олег сидел на старом продавленном диване и смотрел, как большая зеленая муха изучает сахарницу на столе. Забраться под крышку ей не удалось, и она, раздраженно жужжа, полетела прочь.
Он вздохнул, поднес к глазам письмо и в который раз стал его перечитывать:
"Привет! Обойдемся без долгих предисловий. Если Федор все сделал, как я просил, то сейчас где-то около десяти утра, и по моим подсчетам ты проспал часов двадцать.
Извини, мне пришлось тебя усыпить – чтобы ты не путался под ногами и не мешал мне собираться. Надеюсь, голова болит не очень? Не переживай – в чае была только травка.
Не знаю, зачем ты приходил ко мне ночью, во время грозы, но в любом случае спасибо, что не сделал того, зачем пришел. И я не собираюсь давать тебе еще один шанс.
Уж прости, но я собираюсь жить дальше. Понятия не имею, где и как, но буду жить. Может, уеду за границу представителем Красного Креста или Всемирной организации здравоохранения – кстати, давно хотел увидеть Африку. А может, просто переберусь куда-нибудь поближе к морю.
Теперь, что касается тебя.
Сходи на кладбище и найди могилу моего деда. Поправь цветы возле памятника так, чтобы прикрыть год рождения, и сфотографируй. Быкову скажешь, что Ермаков Игорь Григорьевич умер прошлой весной, и покажешь снимки. Причем, ты даже не соврешь. Да и дед, я думаю, не стал бы возражать. Так что воспользуемся тем, что мы с ним полные тезки и родились в один день.
И последнее. Я поговорил с братом (у которого деревообрабатывающий комбинат). Он сказал, что даст тебе денег – без проблем. Отдашь, когда сможешь.
Ну, вот и все. Прощай!
Игорь
P.S. В следующий раз думай, прежде чем делать.
P.P.S. Ты вряд ли поймешь, да это и не важно, но все равно – спасибо!"
Олег аккуратно сложил листок, встал с дивана и пошел на улицу.
Апрель – июль 2009 г.
Примечания
1
Photoshop – компьютерная программа обработки рисунков и фотографий.