– Нет, – отвечает Шейн, пытаясь сообразить, как бы объяснить Паскалю, что Майкл не болен, просто перенес много пластических операций. – Molto… э-э… ambulatory.
– Что вы ему сказали? – спрашивает Дин.
– Он… он сказал, вы хорошо выглядите, и я ответил, что вы за собой следите.
Майкл благодарит.
– Спросите его, нужны ли ему деньги.
Паскаль с отвращением вздрагивает. Слово "деньги" он знает.
– Нет. Я приехать… искать… Ди Морей.
Майкл расстроенно качает головой:
– Я не знаю, где она. Простите меня. – Он поворачивается к Клэр, словно надеясь на ее помощь.
– Я уже в интернете искала, – говорит Клэр. – Просмотрела все списки актеров, занятых в "Клеопатре". Нигде ни слова.
– Естественно. Ты и не найдешь ничего. Это псевдоним. – Пожевав губу, Майкл обращается к Шейну: – Пожалуйста, переведите. Скажите, мне очень жаль, что я так себя тогда повел.
– Lui è dispiaciuto, – говорит Шейн.
Паскаль кивает. Он понял, но принял ли извинения? Неясно. "Что-то между ними серьезное произошло", – думает Шейн. Раздается жужжание, Клэр достает телефон и тихонько говорит:
– Сам за своей курицей сходишь.
Все трое смотрят на нее.
– Извините, – говорит Клэр и открывает рот, чтобы объяснить, но тут же его и закрывает.
– Скажите, что я ее найду, – просит Майкл.
– Egli vi aiutera а… э-э… trovare il suo.
Паскаль снова кивает.
– Скажите, что я немедленно этим займусь, что для меня честь помочь ему. Я должен искупить свою вину, замкнуть круг. И еще скажите, я не хотел никому причинить вреда.
Шейн растерянно трет лоб, глядя на Майкла и Клэр.
– Я не знаю, как это… ну, то есть… Lui vuole fare il bene.
– И это все? – спрашивает Клэр. – Он слов пятьдесят сказал, а вы только пять.
– Я же вам говорил, что я не переводчик, – обиженно отвечает Шейн. – Я не знаю, как это все перевести. Я просто сказал "он хочет все исправить".
– Нет-нет, все правильно. – Майкл смотрит на Шейна с восхищением, и тот вдруг представляет, как превращает этот диалог в сценарий. – Именно этого я и хочу: все исправить. Клэр, это сейчас наша первоочередная задача.
Шейн глазам своим не верит. Еще утром он сидел в подвальной комнате у родителей, а сейчас допущен в кабинет самого Майкла Дина и слушает, как легенда раздает указания. Ибо сказано: "Действуй!" Главное – верить в себя. И тогда весь мир вознаградит тебя за эту веру.
Майкл Дин вытаскивает на середину стола круглую подставку для файлов и принимается с треском ее крутить.
– Я прямо сейчас позвоню Эммету Байерсу. А ты пока посели мистера Турси и переводчика в какую-нибудь гостиницу.
– Слушайте, – неожиданно даже для самого себя огрызается Шейн, – я уже сто раз сказал: я не переводчик, я писатель.
Повисает пауза, и Шейн тут же начинает жалеть, что влез не вовремя. Может, черная полоса в его жизни еще не окончилась? Вот раньше он совершенно точно знал, что впереди его ждет столько всего интересного и прекрасного! Ему все это говорили, не только родители, но и совсем чужие люди. Конечно, и в колледже, и в Европе, и в аспирантуре успехи у него были весьма скромные (и те за счет родителей, как любила повторять Сандра), но он всегда верил, что прославится.
Зато потом, когда их короткий брак начал рушиться, Сандра (и чудовище психолог, явно перешедший на сторону противника) нарисовала совсем другую картинку. Мальчик, которому никогда ни в чем не отказывали родители, никогда ни в чем не утруждали, не заставляли работать и содержали даже тогда, когда по всем канонам ему полагалось быть самостоятельным, стал разрушать все, к чему прикасался (улика номер один: инцидент с полицией во время весенних каникул в Мексике). Посмотрите на него, ему почти тридцать, а у него никогда не было настоящей работы! Он закончил колледж семь лет назад, два года назад – аспирантуру, женился, а его мама по-прежнему каждый месяц покупает ему одежду! ("Просто она любит мне одежду покупать, не запрещать же мне ей? Она расстроится".)
Последние недели их совместной жизни прошли ужасно. Казалось, на нем по живому производят вскрытие. Сандра пыталась убедить его, что не он, – или, по крайней мере, не он один – виноват в своих несчастьях. Что ему просто не повезло родиться во времена, когда выросло целое поколение молодых людей, избалованных матерями. Что им прививалась незаслуженная и ничем не подкрепленная уверенность в себе. Что они жили в аквариуме, полном родительской любви, в инкубаторе, набитом ненастоящими победами.
Таким мужчинам никогда не приходилось сражаться, говорила Сандра, и сражаться ты не умеешь. Все вы вырастаете безвольными и слабыми. Милые телята, вскормленные материнским молоком.
И тогда вскормленный материнским молоком Шейн сделал то, что лишь подтвердило правоту Сандры. После особенно тяжелой ссоры он дождался, пока жена уйдет на работу, собрал вещи и уехал на их общей машине в Коста-Рику Друзья рассказывали, будто там набирают рабочих на кофейные плантации. Машина приказала долго жить в Мексике, Шейн без денег кое-как добрался до Портленда и поселился в доме родителей.
С тех пор он не раз пожалел о своем поведении, извинился перед Сандрой и даже иногда пересылал деньги за ее часть машины (в основном – те, что дарили ему бабушка с дедушкой на день рождения) и обещал вскорости вернуть оставшееся.
Самым неприятным в разговоре про телят было не то, что Сандра права. Права, конечно, тут и отрицать нечего. Нет, самым неприятным было то, что раньше он этого в себе не замечал. Ты и в самом деле веришь, что молодец, презрительно говорила Сандра. И он действительно верил. А вот теперь, когда она разнесла на части его мир, вера эта куда-то испарилась.
Первые несколько месяцев после развода Шейну было очень пусто и одиноко. И еще стыдно. Раньше как-то само собой разумелось, что таланту нужно время, чтобы созреть. Атеперь курс сбился, руль сломался, и Шейн все глубже погружался в пучину депрессии.
И именно поэтому, как он сейчас понял, так важно использовать этот второй шанс, доказать, что "Действуй" – это не просто девиз, не татуировка и не детская иллюзия, а правда жизни. И он не домашний теленок. Он бык, борец, победитель.
Шейн делает глубокий вдох, смотрит на Клэр Сильвер, потом на Майкла Дина и говорит с былой убежденностью:
– Я пришел, чтобы рассказать о своем сценарии.
6. Наскальные рисунки
Апрель 1962
Порто-Верньона, Италия
Узкая тропинка струилась по скалам, как полоска шоколада по белому свадебному торту Поворачивала влево и вправо, обходила препятствия. Начиналась она позади деревни. Паскаль осторожно шагал вперед, постоянно оглядываясь на отстающую Ди. На самом верху дорожку смыло – зимой шли сильные дожди – и остались только голые камни. Паскаль обернулся и взял девушку за теплую руку. Впереди показалась совершенно неожиданная здесь апельсиновая роща – шесть кривых сучковатых деревьев, по три с каждой стороны тропы. Стволы были привязаны к скалистым стенам проволокой, чтобы их не сдуло в море.
– Чуть-чуть остается, – сказал Паскаль.
– Все хорошо, – ответила Ди.
Им оставалось взобраться на последний уступ. Внизу, в шестидесяти метрах под ними, показалась деревня.
– Плохо чувствуете? Остановиться или идти? – спросил Паскаль. Он потихоньку снова привыкал говорить по-английски.
– Не будем останавливаться. Так приятно прогуляться по горам!
Наконец они взобрались на самую вершину и встали на утесе. Ветер дул в лицо, внизу пульсировало море, укрывая камни под деревней белой пеной.
Ди стояла у самого края, такая хрупкая, что Паскалю хотелось схватить ее, чтобы ветер не сдул девушку в пропасть.
– Какой потрясающий вид, Паскаль!
Бледно-голубое небо с пятнышками перистых белых облаков переходило на горизонте в темно-синее море.
Вершины гор были опутаны паутинкой тропинок. Паскаль указал на одну из них, на северо-западе.
– Вон там Синк Терре. А там, – он махнул на восток, в сторону большого залива у них за спиной, – Ла-Специя. Вон наша дорога, на юге.
Тропа, по которой им предстояло пройти, поднималась еще на километр, а затем спускалась в никем не населенную бухту.
– Там Портовенере. Сначала легко, потом трудно. Из Венере только для коз.
Девушка шла за Паскалем. Впереди лежала легкая часть пути, повороты, вверх и вниз по холмам. Внизу море превратило горы в скалы, но здесь, наверху, местность была более пологой. И все же им пару раз пришлось хвататься за ветки апельсиновых деревьев и виноградные лозы, чтобы сползти вниз по крутому склону или взобраться на уступ. На одной из вершин девушка остановилась у развалин старого римского укрепления. Ветер и дождь обтесали их за долгие годы, и руины стали похожи на ряд торчащих из земли зубов.
– Что это? – Она погладила белый камень.
Паскаль пожал плечами. Тысячелетиями армии устраивали тут свои форпосты, наблюдая за морем. Развалин тут было столько, что Паскаль их уже не замечал. Иногда, правда, юноша смотрел на остатки старинных крепостей и ему становилось грустно. Вот все, что осталось от великой империи. Что же тогда после него останется? Пляж? Теннисный корт у моря?
– Идем, – сказал юноша. – Совсем чуть-чуть.
Они прошли вперед, и Паскаль показал девушке дорогу, спускавшуюся к Портовенере, до которой оставался еще примерно километр. Юноша взял Ди за руку, сошел с тропы и начал продираться через кустарник вверх по склону. Они выбрались на площадку, с которой открывался потрясающий вид на побережье, в обе стороны. Ди ахнула.
– Идем, – снова позвал Паскаль и начал осторожно спускаться на уступ.
Ди поколебалась, но пошла-таки следом, и вскоре они добрались до места назначения, небольшого бетонного купола, притаившегося среди камней. Его-то Паскаль и хотел показать американке. Купол уже так слился с ландшафтом, что лишь квадратные бойницы пулеметных гнезд выдавали его происхождение: дот, оставшийся здесь со времен Второй мировой.
Паскаль помог девушке забраться на крышу. Ветер совсем растрепал прическу Ди.
– Это с войны? – спросила она.
– Да, – ответил Паскаль. – Тут всюду война. Они смотрели корабли.
– Тут шли бои?
– Нет. – Паскаль махнул рукой на горы: – Место слишком… – Он хотел снова сказать "одиноко", но решил, что это слово не подходит. – Isolato?
– Изолированное? На отшибе?
– Si, да. – Паскаль улыбнулся. – Война тут только мальчики стреляют лодка.
Дот построили в нише в скале, и сооружение совершенно сливалось с ландшафтом. Сверху его вообще нельзя было заметить, а снизу он казался обычным камнем. Три прямоугольных окна выходили на море. Внутри располагалось пулеметное гнездо. Берег отсюда просматривался от Порто-Верньоны до невысоких гор Пунта дель Луого и дальше, до самой Риомаджьорры, последней деревни в Синк Терре. Отсюда и Портовенере было видно, и даже остров Палмарла. И везде белела пена прибоя, поднимались ввысь скалы, зеленели сосны, оливковые деревья, виноградники и сады. Отец говорил Паскалю, будто древние верили, что этот берег – конец плоского мира.
– Как красиво! – Ди забралась на крышу дота.
Паскаль был очень рад, что ей понравилось.
– Хорошее место думать, да?
Ди улыбнулась:
– И о чем же ты здесь думаешь, Паскаль?
Старый вопрос. Как на него ответишь? О чем думают люди? Мальчиком он сидел тут и представлял себе, какой он, остальной мир. Теперь Паскаль в основном думал здесь о своей первой любви, Амедии, которая осталась во Флоренции. Проигрывал в голове их последний разговор, гадал, надо ли было сказать какие-то другие слова. А иногда просто размышлял о мире, о своем месте в нем. Такие большие и сложные мысли не перескажешь даже на итальянском, не то что на английском. И все же ему хотелось попробовать объяснить.
– Я думаю… все люди в мире… и я один, да? И иногда я смотрю здесь луну… да, для всех… все люди смотреть луну. Да? Здесь, Франция, Америка. Для всех людей, одно время, одна луна, да? – Он представил себе, как его милая Амедия смотрит на ту же луну, что и он, из окна ее дома во Флоренции. – Иногда смотреть одна луна хорошо… А иногда… очень грустно, да?
Она некоторое время пыталась понять сказанное.
– Да, я тоже так думаю, – наконец сказала Ди и сжала руку Паскаля.
Паскаль от такой сложной английской фразы совсем обессилел, но он и рад был, что ему удалось сформулировать абстрактную мысль. А то последние два дня он все больше про "как комната" и "еще мыла" говорил.
Ди смотрела в море. Паскаль знал, она ждет, когда появится яхта Оренцио. Он успокоил девушку, сказал, что отсюда они лодку непременно заметят. Американка села, поджав коленки, и принялась разглядывать дальний, более плодородный, чем в Порто-Верньоне, берег, поля и виноградники.
Паскаль махнул рукой в направлении деревни:
– Видите камень? Я строю теннис… там.
Ди изумленно посмотрела вниз:
– Где?
– Там. – Они ушли немного в сторону от деревни, и отсюда он едва мог разглядеть площадку. – Будет primo корт.
– Подождите! Вы что же, корт прямо на скале строите?
– Мой отель станет destination primo, да? Очень роскошный.
– Я все равно не поняла, где он там поместится.
Паскаль наклонился поближе к ней и вытянул руку. Ди прижалась щекой к его плечу, чтобы смотреть точно туда, куда он показывал. Паскаль почувствовал, как руку пронзает электрический разряд, и воздуху снова не хватало. Ему казалось, что милая Амедия всему его научила и что смущаться он больше не будет, так нет же, вот он опять дрожит как лист на ветру.
Ди все никак не могла поверить своим глазам.
– Вон там? Там будет корт?
– Да. Я делаю камни… плоско. – Он вдруг вспомнил правильное английское слово. – Выравниваю, да? Будет очень известный, лучший теннис в Леванте. Primo корт, прямо из моря.
– И что, мячики не будут все время падать в море?
Он посмотрел на девушку, потом на свою площадку. Интересно, она хоть раз в жизни в теннис играла?
– Нет, игроки ударять мяч, – он показал двумя руками, – с этой стороны и с этой.
– Да, но ведь они и промахиваются иногда?
Паскаль недоуменно взглянул на девушку.
– Паскаль, вы когда-нибудь в теннис играли?
Вот тут она ему наступила на больную мозоль. Для итальянца Паскаль был довольно высоким, но вырос он в Порто-Верньоне, какой уж тут спорт? Довольно долго юноша ужасно стеснялся этого обстоятельства.
– Я вижу много картинки, – сказал он. – И размеры из книги.
– Ну представьте, что игрок, тот, что у моря, промахивается. Мяч ведь улетит в море?
Паскаль задумчиво потер подбородок.
Ди улыбнулась:
– Вы можете забор повыше сделать.
Паскаль смотрел на море и представлял, как на волнах качаются желтые мячики.
– Да, – сказал он. – Забор. Забор! Конечно. – Вот он дурак-то!
– Я уверена, у вас выйдет прекрасный корт.
Паскаль искоса разглядывал профиль американки и развевающиеся на ветру волосы.
– Мужчина, который сегодня приедет… У вас… любовь? – Паскаль и сам не ожидал от себя такого вопроса. Девушка повернулась к нему, и он смущенно опустил взгляд. – Надеюсь, не плохо, что я спрашивал?
– Конечно-конечно. – Ди вздохнула. – К сожалению, да… кажется. Хотя не стоило бы.
– А он? Тоже любит?
– Да-да, конечно, любит. Только себя, и очень сильно.
Паскаль секунду соображал, потом понял, что она пошутила.
– А! Очень смешно.
Порыв ветра снова подхватил ее волосы, и она подняла руку, чтобы придержать пряди.
– Паскаль, я прочитала роман того американца.
– Книга… хорошая, да?
Мать Паскаля никогда Бендера не любила, не то что они с отцом. Если он такой великий писатель, говорила она, чего ж тогда только одну главу за восемь лет накропал?
– Она очень грустная. – Ди прижала руку к груди. Паскаль не мог оторвать взгляда от тонких пальцев.
– Простите, – он прокашлялся, – что вы читать грустная история в мой отель.
– Да нет, она очень хорошая. Там такая безысходность, что моя безысходная тоска показалась мне не такой уж и страшной. Я понятно выразилась?
Паскаль неуверенно кивнул.
– Я снималась в "Клеопатре", это фильм о разрушительной силе любви. Впрочем, наверное, все на свете истории как раз про это. Паскаль, вы когда-нибудь влюблялись?
– Да. – Он поморщился.
– Как ее звали?
– Амедия.
Сколько ж времени прошло с тех пор, как он последний раз произносил это имя вслух? Паскаля потрясла власть, которую имело над ним простое сочетание звуков.
– Вы ее по-прежнему любите?
Вот тут ему как никогда не хватало знания английского.
– Да, – сказал он наконец.
– А почему вы не с ней?
Паскаль резко выдохнул и сказал:
– Это не просто, да?
– Да, – согласилась Ди, глядя на череду белых облачков, вынырнувших из-за горизонта. – Это не просто.
– Идем. Еще одно.
Паскаль потащил ее к дальней стене бункера. Он отодвинул камни и ветки и показал девушке небольшую квадратную дыру в бетонной крыше. Потом протиснулся внутрь, соскользнул вниз и поднял голову Ди не тронулась с места.
– Безопасно, – сказал Паскаль, – вниз. Спускайтесь.
Ди проскользнула в щель и спрыгнула на пол. Внутри было темно, пахло чем-то затхлым, и приходилось нагибаться чуть-чуть, если не стоять в центре. Тусклый свет падал только из трех прямоугольных окошек.
– Смотрите, – сказал Паскаль, зажег спичку и поднял ее над головой.
Ди подошла поближе. На голой бетонной стене кто-то нарисовал пять картин, одну за другой, точно в галерее. Паскаль зажег еще одну спичку. Художник даже некоторое подобие деревянных рамок к ним пририсовал. И хотя писал он на бетоне и краски давно потрескались, все равно было видно, что художник очень талантливый. Первая картина изображала берег под окнами бункера, кипящие волны, крыши Порто-Верньоны в правом углу. На следующих двух были очень официальные портреты двух немецких солдат. И наконец, два одинаковых изображения одной и той же девушки. От ветра и холода краски со временем выцвели и поблекли, поток воды, стекающий по стене во время зимних дождей, стер часть пейзажа, трещина прошла через самый центр одного из портретов солдат и немного задела первое изображение девушки. Но в целом картины удивительно хорошо сохранились.
– Позже… солнце проходит сквозь них, – Паскаль показал на бойницы, – и тогда они… живые. Девушка molto bella, да?
Ди завороженно смотрела на стену.
– Да!
Спичка погасла, и Паскаль зажег следующую. Он обнял Ди за плечи и повернул ее к портретам солдат:
– Рыбаки рассказывал, два немецких солдата жили здесь в войну, смотрели море, да? Один нарисовал.
Юноша, совсем мальчик, на первом портрете смотрел куда-то в сторону. Гордо поднятая голова, мундир, застегнутый на все пуговицы. Второй, постарше, был изображен в рубашке с распахнутым воротом. Этот, казалось, смотрел Ди прямо в глаза. В его взгляде, хоть краски и поблекли, читалась настоящая страсть.
– Вот этот – художник, – уверенно сказала Ди.
– Откуда вы знаете? – Паскаль наклонился к картине.