– И тоже нет. Истории – это народы, империи. Они могут жить долго, как Рим, или погибнуть быстро, как Третий рейх. Истории расцветают и рушатся. Меняются правительства, меняется мода, одни государства захватывают другие. Взять хотя бы поэму. Она жила долго, много веков, как Римская империя, и распространила свое влияние на весь мир. Роман вознесся вместе с Британией. Погоди-ка? А что у нас вознеслось вместе с Америкой? Кино?
Паскаль ухмыльнулся:
– А если я сейчас спрошу, похожи ли истории на империи, вы скажете…
– Что истории – это люди. У меня, у тебя, у твоего отца – у каждого своя история. Они разбегаются в разные стороны, сталкиваются, умирают. Иногда нам везет и две истории сливаются воедино. Тогда мы ненадолго становимся чуть менее одинокими.
– Вы так и не сказали, зачем сюда приехали.
Алвис поболтал в стакане вино.
– Писателю, чтобы стать великим, нужно четыре вещи: страсть, разочарование и море.
– Это только три.
Алвис сделал большой глоток.
– Разочарование надо пережить дважды.
Бендер под влиянием винных паров начинал видеть в Паскале младшего брата. И те же родственные чувства испытывал Карло по отношению к американцу. Эти двое часто засиживались ночами и говорили, говорили, каждый о своем, не очень слушая друг друга. Пятидесятые прокатились мимо, боль от военных потерь поутихла, и в Карло начал вновь оживать бизнесмен. Он поделился с Бендером своей мечтой привлечь туристов в Порто-Верньону. Алвис был против, он считал, что от очарования этих мест не останется и следа.
– Когда-то все итальянские города были обнесены крепостной стеной, – Алвис снова взялся читать лекцию, – в Тоскании до сих пор на каждом холме можно найти развалины. В минуту опасности все крестьяне собирались за стенами, которые давали защиту от разбойников и вражеских войск. В Европе крестьяне как класс исчезли лет тридцать-сорок назад, но в Италии-то они остались! После двух тяжелых войн дома наконец начали строить в долинах, вне крепостных стен. Стены рушатся, но вместе с ними рушится и итальянская культура. Италия становится похожей на все европейские страны. Туристы, желающие быть поближе к итальянскому духу, приносят с собой свою культуру и разрушают вашу.
– Ну да, – ответил Карло. – На этом я и хочу построить свой бизнес.
Алвис показал на скалистые хребты, окружающие деревню:
– Но эту стену, ее возвел сам Господь – или вулканы. Их нельзя снести. И строить вне их не получится. Здесь никогда ничего не будет, кроме пары десятков домов. Зато однажды окажется, что это последний кусочек настоящей Италии.
– Вот именно! – Карло уже изрядно выпил. – И тогда туристы повалят сюда валом, согласен, Роберто?
Стало тихо. Старший сын Карло был бы ровесником Алвиса, если бы не авиакатастрофа над Северной Африкой. Карло вздохнул:
– Прости, Алвис. Оговорился.
– Ну да, – ответил американец и потрепал Карло по руке.
Сколько раз Паскаль засыпал под звуки их разговоров, просыпался среди ночи, а они все еще сидели на крыльце. Писатель постоянно рассуждал на какие-то смехотворные темы ("А потому, Карло, канализация – это величайшее достижение человечества, это возможность избавиться от всякого дерьма, от плодов стычек, случек и изобретательства"). А Карло возвращал его обратно к теме туризма, спрашивая своего единственного американского гостя, как сделать Pensione di San Pietro более привлекательным.
Алвис и об этом говорил охотно, но, как правило, заканчивал тем, что умолял Карло ничего не менять.
– Они скоро все побережье засрут, Карло. А тут все будет по-прежнему. Смотри, какое великолепие кругом! Как тут тихо! Вот оно – величие природы.
– Так я это и буду рекламировать! Только название, наверное, нужно английское. Ну-ка, скажи по-английски: Primo Albergo Tranquillo con Una Bella Vista del Villaggio di Scogliere.
– "Самая лучшая и самая тихая гостиница с прекрасным видом, расположенная в горной деревушке". Как-то это длинно. И чересчур сентиментально.
Карло спрашивал, в каком смысле это название sentimentale?
– Слова и чувства – они как деньги. Раз – и ничего не стоят. Инфляция. Если ты скажешь про бутерброд, что он великолепный, смысла в твоих словах будет ноль. После войны все обесценилось. Слова и чувства теперь маленькие – но очень точные. Скромные, как нынешние мечты.
И Карло Турси послушался его совета. В шестидесятом году, когда Паскаль учился во Флоренции, Алвис Бендер приехал в деревню, поднялся по ступеням и встретил хозяина, сиявшего от гордости. Хозяин показал рыбакам и американцу новую вывеску: отель "Подходящий вид".
– И что это значит? – спросил один из рыбаков. – Пустующий бордель?
– Vista adeguate, – перевел Карло.
– Какой идиот станет говорить про свою гостиницу, что вид из нее просто подходящий?
– Bravo, Карло, – сказал Алвис. – Отличное название.
Прекрасную американку рвало. Паскаль сидел в полной темноте у себя в комнате и слушал, как девушку выворачивает. Включив свет, он взял со стола часы. Четыре утра. Юноша тихонько оделся и поднялся по узкой лестнице на третий этаж. Не дойдя до верхней ступеньки, он увидел Ди, прислонившуюся к дверям ванной комнаты. Девушка задыхалась. На ней была тонкая белая ночнушка, коротенькая, выше колен. Из-под ночнушки торчали такие длинные и гладкие ноги, что Паскаль остановился и дальше двинуться уже не мог. Американка была почти такой же белой, как ее рубашка.
– Простите, Паскаль, я не хотела вас разбудить.
– Это ничего.
Она повернулась к унитазу, и ее снова вырвало, но в желудке уже ничего не осталось, и девушка согнулась от боли.
Паскаль начал было снова подниматься, но остановился, вспомнив, что говорил Гвальфредо. "Подходящий вид" – не место для американки.
– Я буду звать доктора, – сказал он.
– Не надо, – ответила Ди, – все хорошо. – Она схватилась за бок и осела на пол. – Ой!
Паскаль помог ей вернуться в постель и выбежал на улицу. Врач жил в трех километрах отсюда, в Портовенере. Очень добрый старый dottore, настоящий джентльмен, он и по-английски умел. Раз в год этот врач перебирался через горы, чтобы осмотреть рыбаков. Паскаль сразу решил, кого пошлет за ним, – Томассо-коммуниста. Жена Томассо открыла дверь и отступила в глубь комнаты. Томассо натянул штаны с подтяжками, торжественно водрузил на макушку "ленинскую" кепку и пообещал Паскалю, что не подведет.
Паскаль вернулся в гостиницу. Тетя Валерия сидела в комнате Ди и придерживала девушке волосы всякий раз, как та нагибалась над тазом. Контраст между женщинами был разителен. У Ди – светлая прозрачная кожа, гладкие блестящие волосы. У Валерии – смуглое лицо, темные усики и рыжие пружинки волос.
– Ей надо пить, чтобы было чем блевать, – сказала Валерия.
На столе, рядом с романом Бендера, стоял стакан воды.
Паскаль начал было переводить, но Ди, кажется, слово aqua и сама поняла. Она взяла стакан и выпила воду.
– Простите, что я так вас побеспокоила, – сказала девушка.
– Чего она там бормочет? – переспросила тетя.
– Просит прощения за беспокойство.
– Скажи ей: такие рубашки только шлюхи носят. Вот за что надо извиняться! За то, что искушает моего племянника своими тряпками.
– Я не буду ей этого говорить!
– Скажи этой продажной свинье, чтобы уезжала, Паско.
– Хватит!
– Это ее Господь за такую рубашку наказал.
– Помолчи! Совсем на старости лет из ума выжила!
Ди Морей удивленно слушала эту перепалку.
– Что она говорит?
– Э-э… – Паскаль сглотнул. – Ей жаль, что вам плохо.
Валерия выпятила нижнюю губу.
– Ты ей повторил мои слова?
– Да, – ответил Паскаль. – Я все ей сказал.
В комнате стало тихо. Ди закрыла глаза, ее согнуло от нового приступа тошноты.
Спазм прошел, и девушка тяжело задышала.
– У вас такая милая мама.
– Она не мама. Она тетя. Tia Valeria.
Валерия подозрительно переводила взгляд с одного лица на другое. По-английски она не понимала ни слова, но имя свое разобрала.
– Надеюсь, Паскаль, что ты не женишься на этой шлюхе.
– Тетя!
– А твоя мать считает, что женишься.
– Хватит!
Валерия нежно убрала волосы со лба девушки.
– Что с ней такое?
– Cancro, – тихонько сказал Паскаль.
Ди не подняла головы.
Валерия задумчиво пожевала щеку.
– А-а, – наконец сказала она, – все с ней будет хорошо. Скажи этой потаскухе, что с ней все будет хорошо.
– Не буду я ей этого говорить.
– Скажи, – убежденно повторила Валерия. – Скажи ей: пока она живет в Порто-Верньоне, ничего с ней не сделается.
– О чем ты?
Валерия протянула Ди еще один стакан воды.
– Здесь никто не умирает. Дети и старики, это да. Но из тех, кто может плодиться, тут еще ни один не помер. Такое уж у этих мест старое проклятие: дети шлюх мрут как мухи, а сами они живут со своими грехами до глубокой старости. Если ты здесь вырос и не загнулся, значит, жить тебе еще никак не меньше сорока лет. Давай. Скажи ей. – Она похлопала прекрасную американку по руке и ободряюще кивнула.
Ди Морей поняла, что женщина хочет ей что-то сказать.
– Что? – переспросила она Паскаля.
– Это ерунда, – ответил Паскаль. – Сказки бабушек.
– Переведите! Ну пожалуйста, – попросила девушка.
Паскаль вздохнул и потер бровь.
– Она говорит, что молодые люди не могут умирать в Порто-Верньона. Ни один не умирать. – Он пожал плечами и улыбнулся. Надо же, какие идиотские предрассудки! – Старая магия… stregoneria… Старые ведьмы говорят так.
Ди Морей повернулась и взглянула на круглое усатое лицо Валерии. Старуха кивнула и погладила девушку по руке:
– Уедешь – умрешь, как шлюха. Ослепнешь, высохнешь и будешь скрести сморщенную детородную дыру.
– Большое вам спасибо, – по-английски ответила Ди.
Паскаля самого замутило.
Валерия наклонилась вперед и резко сказала:
– Е smettila mostrare gambe a le nipote, puttana. Хватит ногами тут светить, потаскуха.
– И я вам того же желаю, – ответила Ди. – Спасибо вам!
Через час, с рассветом, в бухту вернулся Томассо-коммунист. Остальные рыбаки уже вышли в море. Томассо помог доктору Мерлонги сойти на пристань и отправился в тратторию. Там Валерия подала герою премиальный завтрак. Томассо снял кепку и некоторое время сидел молча, преисполненный важности своей миссии. Но голод взял свое, и рыбак снизошел до еды.
Мерлонги был облачен в длинное шерстяное пальто, галстук он повязать не успел. На ушах топорщилась седая поросль. Старый доктор с трудом вскарабкался на третий этаж вслед за Паскалем и все никак не мог отдышаться.
– Простите, что мы вас побеспокоили, – сказала Ди. – На самом деле мне уже полегчало.
Доктор говорил по-английски куда лучше Паскаля.
– Какое же тут беспокойство? Всегда приятно пообщаться с красивой девушкой.
Он посмотрел ей горло и послушал дыхание при помощи стетоскопа.
– Паскаль сказал, у вас рак желудка. Когда вам поставили диагноз?
– Две недели назад.
– В Риме?
– Да.
– Они использовали эндоскоп?
– Что?
– Эндоскоп. Это такой новый инструмент. Вам в желудок должны были опустить трубку и сделать снимок опухоли.
– Я помню, мне врач в горло фонариком посветил.
Синьор Мерлонги пощупал ее живот.
– Вообще-то я должна в Швейцарию ехать лечиться. Может, там есть этот… скоп. Они хотели, чтобы я уехала еще два дня назад, а я вместо этого приехала сюда.
– Почему?
Девушка взглянула на Паскаля.
– Я должна встретиться здесь с другом. Он сам выбрал это место, потому что тут тихо. А потом я, наверное, поеду в Швейцарию.
– Наверное? – Врач тщательно прослушивал ее легкие, ощупывал живот, нажимал и постукивал. – Почему "наверное"? В Швейцарии лечат, вам надо туда.
– Моя мама умерла от рака… – Девушка закашлялась. – От рака груди. Мне было двенадцать. Так тяжело было на это смотреть! Даже не на саму болезнь, а на лечение. Никогда этого не забуду! Понимаете… – Она замолчала и сглотнула. – Ей отрезали груди. А она все равно умерла. Папа всегда жалел, что не забрал ее домой и не дал ей просто сидеть на крылечке и смотреть на закаты.
Доктор опустил стетоскоп и нахмурился.
– Да, лечение бывает тяжелым. Это нелегко. Но с каждым днем медицина совершенствуется. Придумывают новые средства. В Штатах… есть прогресс. Облучение. Химиотерапия. Сейчас все намного лучше, чем было при вашей маме.
– А прогноз для рака желудка? Он тоже улучшился?
Врач ласково улыбнулся ей:
– Кто вас лечил во Флоренции?
– Доктор Крейн. Американец. Он работает на киностудию. Наверное, лучше никого не найти.
– Да-да, – кивнул доктор, – конечно. – Он приложил стетоскоп к ее животу и прислушался. – Какие жалобы у вас были? На боль и тошноту?
– Да.
– Болело вот тут? – Он положил руку ей на грудь, и Паскаль ревниво поморщился.
Ди кивнула:
– Да. И изжога.
– А еще?
– Аппетит пропал. Устаю быстро. Все тело ломит. Часто хочется в туалет, и потею сильно.
– Так, – кивнул доктор.
– И еще кое-что. – Она посмотрела на Паскаля.
– Я понял. – Доктор повернулся к Паскалю и сказал по-итальянски: – Пожалуйста, не могли бы вы подождать в коридоре?
Паскаль вышел на лестницу и встал на верхней ступеньке, прислушиваясь к тихим голосам. Через несколько минут вышел врач. Вид у него был обеспокоенный.
– Ну как, доктор, все плохо? Она умирает?
Вот ужас-то будет, подумал Паскаль, если их первая американская гостья, к тому же актриса, умрет в гостинице. А вдруг она и вправду принцесса? Ему вдруг стало ужасно стыдно за такие эгоистичные мысли.
– Наверное, ее надо в большой город перевезти, там уход будет получше?
– Не думаю, чтобы сейчас ей что-то угрожало. – Доктор Мерлонги отвечал задумчиво и рассеянно. – Кто ее сюда послал, Паскаль? Вы знаете этого человека?
Паскаль сбежал по лестнице и вернулся с клочком бумаги, который прислали вместе с Ди. Доктор внимательно прочитал записку. Там говорилось, что счет следует прислать в римский Гранд-Отель некоему Майклу Дину, сотруднику кинокомпании "Двадцатый век Фокс". На обратной стороне ничего написано не было. Врач поднял голову:
– Вы знаете, как девушка, страдающая от рака желудка, будет описывать свои симптомы, Паскаль?
– Нет.
– Она будет жаловаться на боль в пищеводе, тошноту, отсутствие аппетита, рвоту, возможно, живот немного распухнет. По мере того как будет распространяться опухоль, появятся и другие симптомы. Будут задеты кишки, мочевыводящий канал, почки. Может быть, прекратятся менструации.
Паскаль покачал головой. Бедная женщина!
– Разумеется, это все симптомы рака желудка. Но вот загвоздка: какой врач, столкнувшись с такими симптомами у молодой женщины, не сделав эндоскопии и биопсии, поставит диагноз "рак", а не куда более очевидный?
– Какой же?
– Беременность.
– Беременность? – громко переспросил Паскаль.
Доктор зашикал.
– Вы думаете, она…
– Я не знаю. Сейчас еще слишком ранний срок, чтобы сердцебиение прослушивалось, и симптомы у нее тяжелые. Но если бы ко мне обратилась пациентка такого возраста с жалобами на тошноту и раздувшийся живот, изжогу и отсутствие месячных… Знаете, рак желудка чрезвычайно редко встречается у молодых женщин. А вот беременность, – он улыбнулся, – куда чаще.
Они шептались, хотя Ди, конечно, не понимала по-итальянски.
– Погодите, выходит, рака у нее нет?
– Не знаю. Надо помнить, что у ее матери рак был. Вполне возможно, у американских врачей другие методы диагностики, до нас еще не дошедшие. Я просто говорю, что, основываясь на этих симптомах, диагноз поставить нельзя.
– Вы ей об этом сказали?
– Нет, – рассеянно ответил врач. – Я ничего говорить не стал. Она столько пережила, я не хочу давать ей ложную надежду. Если этот ее друг… – он взглянул на листок, – Майкл Дин, приедет, спросите его, что он знает.
Пожалуй, в списке вопросов, которые Паскаль хотел бы задать человеку из мира кино, этот был последним.
– И вот еще что, – доктор взял Паскаля за руку, – вам не кажется странным, что фильм снимают в Риме, а ее отправили сюда?
– Они искали тихий уголок у моря, – ответил Паскаль. – Я спросил, может, ей в Портовенере, но мне ответили, что нет.
– Разумеется. Я же не говорю, что у вас тут плохо. – Доктор Мерлони сразу отреагировал на испуганный тон Паскаля. – Но ведь, скажем, в Сперлонге почти так же тихо и до Рима гораздо ближе. Так почему же ее послали к вам?
Паскаль пожал плечами:
– Тетя говорит, молодые тут не умирают.
Доктор вежливо засмеялся.
– Ладно, вот появится этот человек, и тогда мы что-нибудь узнаем. Если на следующей неделе она еще не уедет, попросите Томассо-коммуниста привезти ее ко мне на осмотр.
Паскаль кивнул. Они вернулись в комнату американки. Девушка спала. Золотистые, как оливковое масло, волосы разлились по подушке. Одной рукой она прижимала к себе тарелку с макаронами. Рядом лежала рукопись романа Бендера.
4. Улыбка небес
Апрель 1945
Окрестности Ла-Специи
Автор: Алвис Бендер
А потом пришла весна, и вместе с ней конец моей войны. Генералы, штабные крысы, послали сюда слишком много солдат, войска нужно было чем-то занять, и мы протопали маршем по всем закоулкам Италии. Всю весну мы шагали по меловым долинам в предгорьях Апеннин. Путь был свободен, нас ждали деревни, рассыпанные по зеленым холмам близ Генуи крошками высохшего сыра. Из подвалов понемногу выбирались на свет сердитые худые итальянцы. Конец войны, мерзкая формальность. Мы ютились в брошенных землянках и бункерах. Притворялись друг перед другом, будто нам не терпится повоевать, а на самом деле были довольны, что немцы быстро отступают и мы не успеем догнать их на марше. Линия фронта, Linea Gotica, отодвигалась все дальше и дальше.
Мне бы радоваться, что остался жив, так нет же: на меня напала черная тоска. Мне было страшно, одиноко, меня корежило от варварства, царившего вокруг. Но главное несчастье пришло снизу. Ноги подвели. И превратились в красные, мокрые, распухшие от инфекции копыта. Мои ноги перешли на сторону противника. Пока они меня не предали, я думал в основном о трех вещах: сексе, еде и смерти, думал каждую минуту на марше. Настала весна, и думать я теперь мог только об одном: сухие носки. Меня преследовали галлюцинации. Я бредил сухими носками. Я вожделел их. Представлял, как после войны куплю пару толстых вязаных носков и суну в них измученные ноги. Как я умру стариком с сухими ногами в шерстяных носках.