поезде Стрый – Ивано-Франковск, выписанная гражданину Сидхардхе. Хотя тогда почти все ездили в пригородных поездах без билета. Как раз началась эпоха невыплат заработанного. Когда я ехал в Делятин один с двумя маленькими детьми, кондукторы даже не спрашивали, есть ли у меня билет. Мои мальчишки очень любили грызть черствый хлеб. Когда я им давал по ломтику черного хлеба в вагоне, на нас все смотрели как на святое семейство. Но денег тогда действительно совсем не было.
Мы ехали на лето в Делятин, потому что там был дешевый сыр, были ягоды, грибы и яблоки, была хорошая колодезная вода. По вечерам, когда дети засыпали, я брал из запасов на чердаке какую-нибудь пилку, или эмалированную миску, или несколько керамических пепельниц и шел это продавать в какой-нибудь из ночных баров, которых в то время в Делятине было больше, чем во Франковске или Львове. Пепельница, "попшьничка" – это было любимое украинское слово Джона. Он говорил, что если бы у
него когда-нибудь родилась дочка, вот так нежно он бы ее назвал. В центре Львова было тогда только два ночных заведения. Один из них – бар гранд-отеля. С Фациком мы хотели выпить ночью кофе. У нас даже было немного денег, и мы зашли в тот бар. Оказалось, что кофе там стоит один доллар. И именно доллар, а не купонами по курсу. Долларов у нас не было. Мы вышли из отеля и через каких-то двадцать шагов нашли на тротуаре какие-то бумажки. Оказалось, что это были два доллара.
Можно было возвращаться пить кофе. Однако мы пошли в другое заведение – под отелем "Львов". Там было очень симпатично, стояли длиннющие столы с такими же лавками с обеих сторон. Незнакомые люди вынуждены были сидеть друг возле друга, как на сельской свадьбе. За два доллара мы поужинали, выпили бутылку и даже кофе на рассвете. Кроме всего прочего, нас с Фациком связывала буря на озере. Оно было большим и глубоченным. Фацик хотел половить щук
на блесну. Лучше всего это делать в движении. Мы нашли настоящий дубок – лодку, вытесанную из одной вербы. Я должен был грести одним веслом, а Фацик – забрасывать и держать удочку, вытаскивать щук. Довольно далеко от берега стало понятно, что пирога пропускает воду. Приходилось вычерпывать ее руками. Но все было хорошо, пока внезапно не поднялся ветер и не начался дождь. Большие и быстрые волны раскачали дубок так, что тяжело было даже усидеть, вода заливала его со всех сторон, били молнии. Мы даже коротко попрощались на всякий случай. Но доплыли до берега, потеряв только туфли, которые были у меня так долго, что даже назывались Петром и Павлом. Фацик был одним из тех троих человек в моей жизни, которых я считал совершенными во всем без исключения. Дед Михась был вторым. О третьем я уже так не думаю. Дед Михась привез бабушку Зоню и папу в Делятин в пятьдесят шестом. Примерно через год в отпуск после Венгрии
приехал один родственник-офицер. Устроили прием. Наконец офицер поднял тост за успех венгерской кампании. Дед не хотел за такое пить и попытался выйти из-за стола. Но он сидел под стенкой, зажатый другими гостями, те его не выпускали. Тогда дед запрыгнул на переполненный стол, пробежал по нему, не зацепив ни одной тарелки, ни рюмки, ни бутылки, перепрыгнул через еще каких-то людей и пошел домой. Как раз в ноябре пятьдесят
шестого погиб дед Марьяны. В Ужгороде его застрелил советский офицер. Он был совсем молодым, у него было двое маленьких дочерей. Должен был много работать. Поздно вечером они с напарником везли картофель для какого-то магазина. По дороге их остановил офицер и попросился третьим в кабину грузовика. Он молча сидел себе и сидел, а водители вскоре начали разговаривать друг с другом, перейдя по привычке на венгерский. Они говорили о том, где можно
было бы раздобыть немного дров для дома. Так же без слов офицер вытащил пистолет и застрелил Марьяниного деда. Напарник едва успел выпрыгнуть из машины и забежать в какие-то кусты. Офицера даже никак не наказали. Рядом была война в Венгрии, на Закарпатье сконцентрировались войсковые резервы. Офицер объяснял, что, услышав разговор на венгерском, понял, что его хотят убить, так что он защищался. Мой двоюродный дед и подозревать не мог о чем-то подобном, но и не мог
хотя бы притворяться, что пьет за победу красной армии в Венгрии. Даже хорошо зная о повешенных венгерскими военными гуцулах в Первую мировую, о погроме на Красном Поле. Он любил петь песни времен Карпатской Украины. Мне было три года, когда дед научил меня и моего делятинского кузена нескольким козацким песням. Он вырезал из доски профили лошадиной головы, прикрепил их к палкам, и это были наши лошади. Еще у нас были деревянные сабли и малиновые
шлыки на шапках. Ездили по огородам и пели про Марусеньку, про Дунай, про платок и стрелецкую могилу. Мы раздавливали на руках, на голове и шее ягоды калины и представляли, что это кровь из ран. Немного позже он сделал нам первые луки. Потом мы каждый год делали луки сами, совершенствуя и лук, и тетиву, и стрелы. У наших последних подростковых стрел были наконечники из автоматных пуль. С расстояния в сто шагов они перелетали еще и через двадцатиметровое дерево, а с тридцати пробивали
доску. Но больше всего времени мы потратили на метание ножей. В нашей коллекции были и багинеты, и штыки, и тесаки разных армий. Были и самодельные ножи, сбалансированные для метания, выточенные из напильников. Мои сыновья нашли еще одну технологию. Они клали большие гвозди или куски толстой стальной проволоки на рельсы, и поезд изготавливал безупречные стилеты. Дед Михась говорил, что человек без ножа – самое беспомощное существо в мире. У него всегда был при
себе не только складной нож, но даже маленький точильный камень. За два дня до начала школы он подарил мне простенький раскладной ножик с одним лезвием, просверлил в рукояти дырку и вдел шнурок. Много лет я носил его на груди. Нечто подобное было и с ремнем. Дед считал, что мужчина должен носить ремень и не ослаблять его, чтобы не позволять себе наращивать живот. Подаренный тогда же пояс перетерся только в
университете. Целое детство я еще и записывал на внутренней поверхности ремня названия всех городов и мест, где бывал. Пояс порвался на Кавказе, в горах Абхазии, на кордоне Пслух. Там происходила секретная конференция всесоюзной нелегальной студенческой природоохранной экстремистской организации, и я был делегатом от Львова и Западной Украины. Дядя Влодко пришил мне в трусах внутренний карманчик, потому что нужно было ехать двое суток в общем вагоне. Дядя Влодко
отбывал срок в Хабаровске, еще дальше, чем Чита и Чита-три. Из вагона поезда Львов-Адлер я смотрел на Восточную Украину. Вдоль путей цвела сплошная сирень. Очень часто между кустами сирени стояли легковушки, которые раскачивались. Там кто-то занимался любовью. Так же точно раскачивались на маневрах кунги радиостанций на ГАЗ-66. На Красную Поляну мы ехали на перегруженном пазе по настоящему серпантину. В каком-то месте все пассажиры – хотя еще минуту назад казалось, что невозможно
даже пошевелиться – стали на колени и начали молиться, закрывая руками лицо. Мы въехали в ущелье дьявола – сказал мне водитель, отводя глаза от узкой дороги между скалами и пропастью. От Красной Поляны до лесничевки на границе нужно было еще двадцать километров идти пешком. Все это время я присматривался к траве и молодым листьям, чтобы убедиться, что на Кавказе все по-другому. Трава была настолько ярче нашей, насколько в Прибалтике
она бледнее. Я шел еще и через ореховые леса, где под ногами орехи укладывались в многолетние слои. Возле лесничевки было сорок источников самого настоящего нарзана. Каждое утро я пил воду из одного, умывался в другом, зубы чистил в третьем. Из четвертого снова хотелось напиться. Хозяевами кордона были супруги Салтыковы. Беглецы от городской цивилизации. Неофиты. Она окончила актерскую школу в Ленинграде, он – дважды доктор физики и
математики. Их черная баня стояла прямо над Пслухом. Там не было электричества, и она каждый вечер декламировала Цветаеву при керосиновой лампе. Дети ездили в школу в Красную Поляну на лошадях, и лошади пять часов паслись под школой. Вся семья всегда ходила с карабинами. Они каждый вечер плакали, потому что каждый день ужасно ссорились. Она говорила, что в заповеднике все должно быть по-заповедному, запрещала мужу даже заготавливать сено лошадям на зиму. А он время
от времени привозил от своих друзей из института космических исследований какие-то фрагменты спутниковой техники и наконец собрал такой дельтаплан с двигателем, который по радиокомандам подлетал, кружил и приземлялся. На дельтаплане была видеокамера, подававшая изображение на наземный монитор, который различал шестьдесят оттенков цветов. Бензина в один полет можно было взять столько, что дельтаплан держался в небе шесть часов. Салтыков посылал его в недоступные места и смотрел, чем занимаются разные звери. Наталья плакала, потому что это было вмешательством в биоценоз. Я ночевал в их спальном мешке, подбитом лисьим мехом. У деда Михася были перчатки без пальцев из лисьего меха. Иногда приходил Лацис, латыш, который сформировал в заповеднике экспериментальный отряд быстрого реагирования по борьбе
с браконьерами. Мы пошли посмотреть, как Лацис работает в преследовании.
Какие-то стрелки с абхазской стороны завалили тура и тащили его домой. Лацис гнал их по горам, иногда они стреляли в нашу сторону. В конце концов начался майский снегопад, и абхазцев вместе с телом тура унесла лавина. Все делегаты жили в бараке с двухэтажными нарами. Большинство этих семнадцатилетних мальчиков и девочек прошло через настоящие бои с вооруженными и беспредельными черными заготовителями икры, красной рыбы, медвежьего жира,
тысячелетней лиственницы, гагачьего пуха, тигровых шкур, женьшеневого корня. Теоретические занятия проводил известный Шпильмарк, внук знаменитого Шпильмарка. Очень скоро закончились каши, и мы целую неделю питались вареными сушеными грушами из близлежащих грушевых лесов. До Арарата было совсем близко. А именно на Арарате стоял едва ли не самый мощный ретранслятор радио "Свобода". Ночью после снегопада, когда птицы не спали, горюя
над гнездами с яйцами, засыпанными снегом, "Свобода" совершенно беспрепятственно сообщила об ужасной ядерной катастрофе на Западной Украине. Говорили, что осуществляется массовая эвакуация, а те края перестали быть пригодными для жизни. Чтобы не потерять свою родину, я должен был немедленно возвращаться домой. Сочинские пляжи были укрыты снегом. Самолет до Львова летел так низко, что в каком-то месте возле Крыма было видно два моря. А в самом Львове я видел сверху, как мои
однокурсники курили на перекладинах ограждения старого корпуса университета. В мае восемьдесят шестого мы не могли понять, почему нельзя есть зеленый лук, на котором даже не появилось ни пятнышка. Мы просто не знали, что делать. Уже через месяц я оказался в армии, и на дверях казармы было написано, что для обеспечения радиологической безопасности надлежит каждые полчаса смачивать тряпку на пороге казармы, а проветривать помещение только ночью
не более пяти минут. Это была учебная часть, и нас готовили на радиотелеграфистов. Основой всего обучения была азбука Морзе. Старший сержант Каракеджба месяцем ранее начитался ротапринтных материалов для служебного пользования про методику тренировки американских зеленых беретов. Поэтому подготовка нашего взвода была уникальной в опыте советской армии. Мы постоянно бегали и отжимались. Занятия по специальности
происходили в основном ночью. Отбой – раздеться, сложить одежду и запрыгнуть на второй этаж – длился столько, сколько горела спичка. У многих из нас были слишком узкие ботинки, поэтому отбой повторялся много раз. Каракеджба придумывал специальные упражнения – висеть на перекладине вниз головой, пробегать полосу препятствий с завязанными глазами. Вокруг были яблоневые сады, и начальник медчасти прапорщик Бек вливал каждому, кто надкусил
яблоко, десять литров воды с марганцовкой. Политрук Маркидонов разрешил мне не конспектировать лекции политзанятий, потому что я мог без ошибки показать на политической карте мира столицы всех стран – участниц Варшавского блока. Каракеджбе и этого было мало, он признал меня после специальной проверки – за пятнадцать секунд нужно было найти остров Робинзона Крузо. Тот, что возле Чили. Капитан Карельский был честным офицером.
Двадцатикилометровые марш-броски в полной выкладке он бежал вместе с нами. При этом непрерывно курил. У сержанта Касатонова был хронический конъюнктивит. На строевой подготовке он любил дать команду держать пятнадцать минут поднятой одну ногу. У всех нас хотя бы однажды гнили раны на ногах. Это объяснялось влажным климатом. Позже я узнал, что такое объяснение использовалось во всех частях советской армии
независимо от географической зоны. Такими же универсальными были обозначения городов – город дождей, блядей и воинских частей. В то лето дождей почти не было. В городскую баню мы шли спокойным шагом, а возвращались бегом по пыльным неасфальтированным улочкам. Где-то на окраинах вороны собирали орехи, прилетали в часть и бросали орехи на плац, разбивая их о бетон. Из Батуми приехала десятиклассница, которая уже больше года страдала без Каракеджбы. Ее тайно поселили в медчасти. Девочка научилась вырезать ножницами гнойные раны, пока три дня ждала Каракеджбу, которого посадили на губу за то, что закрыл несколько нестарательных солдат в погребе с открытыми бочками лизола. Лизол испарялся, доходя до второго этажа, и поэтому в казарме сдыхали все комары. Через десять лет я работал в ночном баре, где не было водопровода. Посуду мы мыли в ведре, а воду набирали из уличной колонки. В ту ночь пьяный
ростовский гость порезал руку франковскому вору. Я промывал его рану и заразился тем видом гепатита, который, как СПИД, передается только половым путем или через кровь. Полностью пожелтев, я напоследок выпил мутного старопраменского, рюмку фальшивого коньяка порто-мария и сдался в инфекционные бараки. Лекарств в то время почти не было, и доктор велел нам есть много арбузов. Какую-то молдавскую семью, у которой заподозрили холеру,
принудительно госпитализировали в той же больнице, и возле дверей палаты круглосуточно сидел вооруженный милиционер. С каждым пациентом, у которого обнаруживали гепатит Б, на следующий день разговаривал офицер отдела по борьбе с наркотиками. Я ничего не сказал про ростовских, он осмотрел мои вены и предположил заражение на приеме у стоматолога. Каждое утро палату мыли раствором хлорки, и уже через полчаса на полу лежали тельца комаров, которые дохли и падали с потолка.
Как-то в Делятин приехал мой приятель-энтомолог. Моих детей он удивил тем, что ужасно проворно ловил комаров и живьем их поедал. Один из лучших снимков Черногоры – его даже брали у меня на время, чтобы сделать открытку – мы с энтомологом украли с виллы знаменитого львовского профессора. Профессор умер, и его наследники собирались продать весь хлам уличным антикварам. Кроме снимков, я крал рогалики в хлебном магазине. Тогда
хлеб нужно было самому выбирать на полках и подходить с ним к кассе. После тренировок в бассейне мы были очень голодны, а денег никогда не хватало на рогалики для всех. Кто-нибудь шел впереди, держа в руке булку и мелочь. Тот, кто шел позади, тоже брал один рогалик в руку, а еще несколько клал в капюшон первого. Если мы были очень голодными, то мог быть еще и третий, и четвертый. Уже гораздо позже в том бассейне работала тренером молодая женщина, которая
влюбилась в моего знакомого. Поздно вечером, после окончания всех тренировок, мы приходили в бассейн. Товарищ с пловчихой лежали на диване перед входом в душевую, а я тем временем купался в одиночестве в неосвещенной воде. Другой знакомый из Франковска встречался во Львове с дочерью шведской красавицы и арабского богача. Я учился тогда во Львове и отвечал за организацию встреч. Для одной из них был выбран гостиничный номер, окна которого выходили на крышу
оперы. Софи спросила у горничной, где можно найти воду, и та показала на ванную в конце коридора. Ванна была наполнена прохладной водой, и Софи, быстро раздевшись, легла в нее. Через несколько минут в ванную вошла горничная с чайником. Оказалось, что вся эта вода предназначалась на целые сутки для чая, мытья рук, полива цветов всего гостиничного этажа. Софи выросла на конном заводе. Перед отъездом она подарила моему знакомому унцию
чистого серебра. Перед тем, как повеситься, пани Ирця принесла нам свою коллекцию серебряной посуды и попросила, чтобы мы отдали ее правительству независимой Украины. Был восемьдесят третий год, и начались андроповские репрессии. Посреди дневного сеанса в детском кинотеатре, где мы прогуливали уроки, включался свет, и функционеры горкома комсомола отправляли прогульщиков в детскую комнату милиции. Начальница детской комнаты
Смирнова не упускала случая ударить кого-нибудь из задержанных резиновым шлангом с песком. Девочкам даже предлагалось выбрать, что им больше нравится, – тонкий и длинный или толстый, но короткий. Мой брат побывал в детской комнате по другой причине. Его дело считалось политическим, потому что брата задержали кагебисты. Юра хотел пофотографировать несколько старых домов, предназначенных к сносу. Ему инкриминировали идеологическую диверсию -
отправленные в зарубежные журналы снимки руин должны были иллюстрировать рассказы о жилищных условиях советских трудящихся. После долгого собеседования версия рассыпалась, но брата для страховки передали на учет в детскую комнату милиции. А за Пуней, который прогуливал математику в парке, активисты добровольной молодежной организации "Юные дзержинцы" гнались до самого озера. Была ранняя весна. Маленький и легонький Пуня выбежал на лед. Дзержинцы два часа блокировали берег, не
решаясь ступить на подтаявший лед, уговаривая Пуню сдаться и даже обещая полную амнистию. Пуня знал, что к чему, и тем временем утопил в какой-то полынье свой дневник и тетрадь, чтобы остаться анонимным. Пуня подорвал себя в армии. Он ошпарил руку, когда нес котел с кипятком, и поскользнулся на жирном бетонном полу в кухне. Пуню лечили в полковой медсанчасти. Он был очень умный, и его оставили у медиков. Много раз военные медики будили Пуню ночью, вешали в петлю, отсчитывали определенное количество секунд, вынимали из петли и оказывали неотложную помощь. Потом я узнал и фамилии, и домашние адреса Пуниных мучителей. В нашем классе никто, кроме Пуни, не умел прилично играть в шахматы, поэтому его отправили на городской шахматный турнир. Пуне попался настоящий профессионал – после первого же хода соперник взял блокнот и записал Пунин ход пешкой. Затем походил сам и
тоже сделал запись. Пуня предложил ему сдаться. Соперник долго осматривал поле, внимательно изучил свои заметки и отказался. Пуня сделал еще один ход и сказал, что дружеская ничья устроила бы всех. Было понятно, что он блефует. После третьего хода Пуня объявил, что признает себя побежденным и поздравил чемпиона. АПП, заметив, что Пуня кусает под партой бутерброд, позволила ему впредь открыто есть на ее уроках. На следующий день Пуня накрыл парту белой
скатертью и целый урок ел пышный товченик-фрикадельку, докладывал из мисочки на тарелку разные салаты, манипулировал всяческими вилками, ножами, ложечками, попивал горячий кофе, а возле тарелки стоял флакон с гиацинтом. Мы не носили в школу бутерброды. На большой перемене ходили в столовую и собирали со столов недоеденный хлеб, который в больших количествах добавляли к завтракам первоклассников. Когда мы пришли в школу, никаких горячих завтраков еще не было. Зато