Азми Шакер
Я познакомился с ним в 1960 году в салоне доктора Махера Абд аль-Керима.
- Кажется, мы уже встречались в доме устаза Аббаса Фавзи в годы второй мировой войны, - напомнил я ему.
- Я давно с ним не виделся, - сказал Азми Шакер. - Кстати, не объясните ли вы мне, почему он принялся за сочинение религиозных произведений? Его вера искренна?
- Знаете, он всегда интересовался классической арабской литературой, - ответил я осторожно.
Азми Шакеру в то время было лет сорок. Его ум, культура и откровенность покорили меня, он производил впечатление человека серьезного и внушающего доверие. Докторскую диссертацию по истории он защитил во Франции. Был женат на преподавательнице, тоже имеющей докторскую степень. Салем Габр, который хорошо знал Азми, говорил о нем:
- В школьные годы он был вафдистом, потом заинтересовался социальными проблемами. Как он утверждает, мои статьи сыграли в этом немалую роль.
Сам Азми Шакер говорил по этому поводу:
- Мои симпатии к "Вафду" никогда не были так сильны, как симпатии вашего поколения, и я вовсе излечился от них еще до революции. Но я сохранил тесные связи с левым крылом "Вафда". Они считали меня коммунистом. Когда произошла революция, я встретил ее с радостью и вместе с тем с опасением. Я приветствовал свержение монархии, эвакуацию остатков английских войск. Однако я не очень-то одобрял аграрную реформу, а вскоре стал считать революцию переворотом, преследующим только реформистские цели и помешавшим свершению настоящей революции.
Политические взгляды Азми Шакера послужили причиной увольнения его сначала из университета, а потом осуждения на несколько лет тюрьмы. После освобождения он работал в прессе. Выбирал темы, позволявшие ему выражать собственную точку зрения, и чаще всего писал о внешней политике и истории. После опубликования в 1961 году социалистических законов он в корне и вполне искренне пересмотрел свою позицию. Сблизившись с нами, Азми нередко приходил в кабинет Салема Габра и в салон доктора Махера Абд аль-Керима.
- Наша революция - событие, которое лучше всего отвечает исторической обстановке страны, - сказал он мне однажды.
- Значит, ты изменил свое мнение о революции? - спросил я.
- Да, я думаю, что мы должны спрятать свои взгляды в карман и безоговорочно поддерживать ее.
Я поверил в его искренность, у меня не было оснований в ней сомневаться. С тех пор он неуклонно выступал в поддержку революции. Эта позиция Азми не встречала правильного понимания со стороны его друзей. Помню, как Аглан Сабит сказал мне о нем:
- Он просто подлец, хоть и рядится в тогу святого! - Я сказал, что верю в искренность Азми, но Аглан с насмешкой ответил: - Его высказывания оправдывают твои колебания, вот и все!
Азми представилась возможность вернуться в университет, но он предпочел продолжать борьбу на страницах прессы. Важно подчеркнуть, что он не был слепым сторонником революции и не закрывал глаза на те ошибки, что были допущены.
- Печально то, что революция не только не опирается на истинных революционеров, но иногда, устанавливая за ними слежку, даже превращает их в своих врагов, - часто повторял он. А как-то с искренней грустью сказал:
- Коррупция распространяется, как чума, мы можем лишь предостеречь, но и это нам не всегда удается.
Мне стало ясно, что Азми принадлежит к тому недавно появившемуся типу коммунистов, которые ставят свободу превыше всего и считают, что эта свобода переживает тяжкий кризис. Однако он был в состоянии оценить значение исторического скачка, который совершила наша родина, и, несмотря на трудности настоящего, верил в светлое будущее. Познакомив его с доктором Садеком Абд аль-Хамидом, я сразу заметил близость их взглядов. Они быстро подружились. Начавшиеся аресты коммунистов серьезно огорчили Азми Шакера. Его тревога напоминала угрызения совести, но все же он говорил:
- Виной всему экстремизм и то, что книгам верят больше, чем самой жизни!
Он страшно обрадовался, когда коммунисты были освобождены, и приветствовал их согласие распустить партию и сотрудничать с революцией.
- Вот они сами становятся на ту же позицию, что и я, хотя недавно обвиняли меня!
- Но в совершенно иных условиях! - заметил доктор Садек Абд аль-Хамид.
Они заняли руководящие посты в государственном аппарате и в печати, а Азми Шакер оставался по сравнению с ними в тени. Это его в известной степени задевало, и однажды у него вырвалось такое признание:
- Думаю, что когда-нибудь писатели обнаружат, что приемы абсурда годны не только в литературе. С их помощью весьма удобно ориентироваться в идеологии.
Он уже не находил удовлетворения в журналистике и обратился с просьбой вернуть его на преподавательскую работу в университет. Она была удовлетворена. Как и все мы, Азми Шакер был глубоко потрясен событиями июня 1967 года. Но, несмотря на то что он еженедельно писал статьи в политическом журнале, он ни словом не обмолвился на эту тему. Одним из первых обрел он утраченное равновесие, и в октябре того же года появилась его знаменитая статья, в которой он анализировал причины поражения и расценивал его как урок. Призывал не поддаваться отчаянию, не слушать злобной критики, не терять веры в себя. В заключение утверждал, что главный спор идет не о Синае или Иерусалиме, а о революции. Завоевания революции нужно во что бы то ни стало сохранить и развить.
В последующие годы он с головой ушел в работу над своей замечательной книгой "Начнем с поражения", которая звучит гимном новой жизни, прокладывающей себе дорогу через руины прошлого. Я знал, что он с необыкновенной энергией работает в своей организации Арабского социалистического союза, не раз слушал его выступления по телевидению. Азми Шакер - один из немногих, у кого нет признаков раздвоения личности, он остается самим собой и перед массовой аудиторией, и в частных беседах. Мое восхищение им весьма сердит многих из числа тех, кто никак не может оправиться от потрясения, вроде Аглана Сабита и Салема Габра. Не забуду, как рассердился Салем Габр, когда я при нем похвалил книгу "Начнем с поражения".
- Я его так уважал, а он оказался всего-навсего средним обывателем, - сказал Салем Габр весьма холодно.
А Аглан Сабит назвал книгу Шакера "Начнем с приспособления" и с презрительным смехом говорил:
- Хороши у нас писатели - Гадд Абуль Аля и Азми Шакер! О бедная страна, другие уж добрались до Луны, а мы все еще празднуем вознесение Мухаммеда!
Однако, что бы они ни говорили, доктор Азми Шакер, как и прежде, честен, энергичен и так же беззаветно верит в будущее.
Азиза Абдо
Когда в своем салоне доктор Зухейр Кямиль представил меня Азизе, имя ее мне было уже знакомо. Возможно, я встречал его в журнале или газете. Смуглую, с тонкими чертами лица, остроумную Азизу сопровождал ее муж. На вид я дал бы ей лет тридцать, но Гадд Абуль Аля сказал, что ей все сорок.
Произошло это в 1960 году. Художники, Азиза и ее муж, пригласили меня к себе. Я познакомился с их работами и удивился - в пору засилья абстракционизма они писали не просто реалистические, но и с четким идейным содержанием картины.
- Наконец-то я вижу перед собой консервативное искусство! - пошутил я.
- Это прогрессивное искусство, единственно возможное прогрессивное искусство! - мягко возразила на это Азиза.
Так между нами завязалась настоящая дружба, Азиза была не только талантливой художницей, но и прекрасной матерью двух сыновей. К тому же куда общительнее своего мужа. Он только присутствовал при наших встречах, а мысли его в это время витали где-то далеко. В высшей степени образованные, Азиза и ее муж считались "левыми". Однако я постоянно чувствовал сильный характер Азизы, которым она так отличалась от своего слабовольного, легко поддающегося настроениям мужа. Однажды по просьбе Азизы я привел к ним в дом Юсуфа Бадрана, редактора одного из художественных журналов. Я сразу заметил, что между Азизой и Юсуфом вскоре возникло взаимопонимание и они прониклись друг к другу дружескими чувствами.
Какое-то время спустя я зашел навестить Юсуфа Бадрана в его квартирке на улице Каср аль-Айни. Беседуя с ним, я почувствовал исходящий от него запах вина. Внезапно открылась дверь спальни, и показалась одетая в мужскую пижаму Азиза Абдо! Я смешался, но все же сумел найти какие-то нейтральные слова, сделав вид, будто ничего не случилось. Азиза поощряла меня мягким смехом и непринужденным разговором. От нее тоже пахло вином.
Мы говорили обо всем. Только не о том, как она оказалась здесь, в его квартире, и в столь странном наряде, будто в этом не было ничего противоестественного. Уже потом Юсуф Бадран сказал мне:
- Любовь буквально ошеломила нас!
- А ты, оказывается, любитель приключений! - заметил я.
- Инициатива исходила от нее! - Я взглянул на него с недоверием, а он продолжал: - Поверь мне, она не только красива, но и обладает сильным характером.
- Ты любишь ее?
- Она любит меня, и этого достаточно.
- А ты?
- Такая женщина не может не нравиться, но все же она не в моем вкусе.
- А как же муж?
- Муж здесь ни при чем!
После этого я встречал Азизу в салоне Гадда Абуль Аля. Как-то она пришла туда одна, поскольку ее муж находился в Александрии, и попросила меня проводить ее до дому.
- Я очень дорожу вашей дружбой, - сказала она мне по дороге.
- Как и я вашей, - искренне ответил я.
- Но дружба невозможна без уважения.
- Я уважаю вас.
- Выражение ваших глаз заставляет меня сомневаться в ваших словах.
- Я не так узко смотрю на вещи, как вы, возможно, думаете.
- Но, очевидно, вам представляется анормальной супружеская пара, которая понимает свободу иначе, чем вы?
- Почему же?!
- Я не обманывала и не обманываю мужа!
Азиза рассказала мне о себе, о том, как поступила в среднюю школу, какими целомудренными советами напутствовала ее добрая мать, которая всегда жила моралью прошлого поколения. Как отдалась первому же юноше, которого полюбила, веря в то, что он выполнит свое обещание жениться. Как не раз нарушала она эту мораль, побуждаемая то духом протеста, то жаждой удовольствий, то любовью.
- Порой мне было страшно, но я никогда не раскаивалась. Научилась владеть собой, научилась противостоять миру и его нормам морали, в которые больше не верю. Я всегда считала свое поведение вполне нравственным…
Когда пришла пора прощаться, она крепко пожала мне руку.
- Именно такие, как мы, - надежная опора будущего, - сказала она.
Через несколько лет после нашего знакомства мужа Азизы арестовали в числе других коммунистов. Для нее это было тяжелым ударом. На нее одну легло бремя содержания семьи. К тому же она ждала третьего ребенка. Она уже не показывалась ни в салонах, ни на выставках, единственным средством связи с ней оставался телефон. Я спросил Юсуфа Бадрана, как дела Азизы.
- Я знаю столько же, сколько и ты, - ответил он.
- Разве вы не встречаетесь?
- Наша связь прекратилась после ареста ее мужа.
- Вот как?!
- Странная она женщина, и я об этом не жалею.
Новости об Азизе доходили до меня лишь от случая к случаю. Когда же через несколько лет мужа освободили, я пошел поздравить их. Их сыновья учились уже в университете, дочери было шесть лет. Азиза стала появляться в обществе. Она не пыталась, однако, восстановить отношений с Юсуфом Бадраном, который к тому времени уже женился на палестинской беженке, весьма образованной девушке. Однажды мы оказались вместе с Юсуфом в составе делегации, выезжавшей на Восточный фронт. В разговоре вспомнили Азизу, и Юсуф спросил меня:
- Ты видел ее дочь?
- Да, очень хорошенькая девочка.
- Это моя! - прошептал он мне на ухо.
- Не может быть! - пробормотал я растерянно.
- Правда! Я пытался тогда уговорить Азизу сделать аборт, но она отказалась. Заявила, что любит меня так, как никого еще не любила, и хочет сохранить память о нашей любви. А сама после ареста мужа вдруг порвала со мной.
- А мужу известно об этом?
- Не знаю.
- Мне кажется, что ее натуре противна ложь!
- Может быть.
- А ведь девочка и в самом деле похожа на тебя, - сказал я подумав.
- Да, вот почему я и избегаю встречи с ней.
В 1970 году Азиза Абдо одержала свою первую настоящую победу в искусстве. Ее выставка имела огромный успех, а она получила заслуженное признание как самобытная египетская художница.
Ашмауи Галяль
Его серый двухэтажный дом стоял в восточном конце нашей улицы, что выходила на улицу Аббасия. В запущенном саду, окружавшем его, рос жасмин, две пальмы да высокое манговое дерево. Всякий раз, проходя мимо, я бросал на него взгляд, исполненный любопытства и вместе с тем отвращения. Когда наша семья переехала в этот квартал и я знакомился с его достопримечательностями, кто-то из друзей, кажется Реда Хаммада, указав на дом, спросил:
- Знаешь, кто тут живет? - И когда я, естественно, ответил, что не знаю, добавил: - Ашмауи-бей Галяль.
Я даже задохнулся от неожиданности.
- Ашмауи-бей Галяль? Убийца студентов?
- Он самый.
- А ты видел его?
- Где он и его семья, никому не известно. Они напуганы организацией "Черная рука". Но дом по-прежнему принадлежит ему.
- Когда же они покинули его?
- После того, как он расстрелял демонстрацию.
С детства имя Ашмауи Галяля вызывало в моем сознании представление о чем-то ужасном. Он был офицером в кавалерийской бригаде египетской армии и вполне заслуженно получил прозвище врага № 1 революции 1919 года. О нем рассказывали страшные истории, описывали, как он истязал и мучал свои жертвы, как привязывал студентов к хвосту своего коня и пускал его вскачь, волоча человека по камням и асфальту, пока тот не испускал дух.
Придя к власти в 1924 году, Саад Заглул уволил его в отставку. Ашмауи вернулся в свой покинутый дом и заперся в нем, как в тюрьме. Мне страшно хотелось хоть раз взглянуть на него. Я подолгу наблюдал за домом и садом, видел жену и двух дочерей Ашмауи, но никогда его самого. Он не выходил в сад и даже не показывался в окне. Как проводил он время, никто не знал.
- Он всегда один, потому что у него нет друга, - говорил Гаафар Халиль.
- Боится мести народа, - заметил Реда Хаммада.
А Сурур Абд аль-Баки передавал услышанное от кого-то:
- Говорят, он ослеп и не может ходить один, но скрывает это, чтоб не дать людям повод для злорадства.
У Ашмауи был сын и две дочери. Сына он послал учиться в Англию, в среднюю школу, опасаясь, что в Каире ему будут мстить из-за отца. Мы слышали, что в Лондоне его сын поступил потом в медицинский колледж, остался там работать, женился и принял английское подданство. Дочери Ашмауи часто играли в саду. Это были миленькие девочки, и я недоумевал, как они могли родиться от такого чудовища. Они подросли и перестали появляться на улице с открытым лицом. Мы нередко слышали доносившиеся из дома звуки фортепьяно. И я все удивлялся, как могло это чудовище любить музыку и пение. Году в 1935 его обе дочери вышли замуж за неизвестных нам людей. В доме остались только Ашмауи и его жена. Потом по кварталу разнесся слух, что Ашмауи покинул дом, оставив свою жену в одиночестве. Говорили - и его жена это не отрицала, - что он обосновался на кладбище, в фамильном склепе, в комнате, что была предназначена для посетителей, навещающих по праздникам могилы родственников. Он завещал, чтобы после смерти ему не устраивали похорон. Жена Ашмауи, добрая, симпатичная женщина, после ухода мужа вышла наконец из своего заточения и даже стала общаться с соседями. Легко завоевала их расположение, а затем и уважение жителей нашего квартала.
Сведения о прошлом Ашмауи стали известны со слов людей, давно живших в Аббасии. По их рассказам, в молодости он был весьма замкнутым, однако хорошо воспитанным юношей. Несмотря на прилежание, в учебе он не преуспел, и его отец, инспектор вакуфов, был вынужден отдать его в военную школу, прибегнув к протекции Герберта-паши, в то время инспектора школы. После выпуска Ашмауи был направлен в Судан. На военной службе он проявил рвение, проводя в жизнь тщательно продуманную политику англичан, которые собирали налоги с суданского населения руками египетских офицеров. Англичане оценили Ашмауи, он подружился с английскими офицерами, которыми безмерно восхищался. Дружбой с ними он всегда гордился. Свой отпуск он обычно проводил в Англии, объехал всю страну и окончательно уверовал в то, что англичане - цвет человечества и что небесами на них возложена великая миссия цивилизовать другие народы, особенно такие отсталые, как египетский. Реда Хаммада рассказал мне, что эти взгляды Ашмауи послужили причиной ссоры между ним и отцом Реды, врачом. Они наговорили друг другу столько резких слов, что с тех пор всякие добрососедские и дружеские отношения между ними прекратились.
В 1919 году египетская армия была брошена на помощь оккупационным войскам для подавления революции. Но армия эта не оправдала доверия англичан, в ней сильны были сочувствие революции и преданность ее лидеру. Она даже выступила в защиту Саада Заглула, когда против него был организован заговор. Однако Ашмауи оказался поганой овцой в стаде: с разнузданной яростью боролся он против революции, преследовал и подвергал изощренным пыткам ее руководителей, превзойдя в жестокости самих англичан. Так заслужил он их безграничную благодарность, какой не удостоился до него ни один египтянин. Сограждане же возненавидели его смертельно. Египетские власти тоже не испытывали к нему симпатии, так как знали, что Ашмауи служил не им, а англичанам. Предприняты были безуспешные попытки убить Ашмауи. Однажды осколком бомбы, брошенной патриотами, он был ранен в ногу. До чувств народа Ашмауи не было никакого дела, со слепым фанатизмом продолжал он нести свою подлую "службу". Жена Ашмауи рассказывала, что ее отец однажды потребовал от Ашмауи, чтоб тот подал в отставку. На это Ашмауи заявил:
- Делай свое дело и не вмешивайся в то, чего не понимаешь. Я не только выполняю свой долг как офицер, но исхожу из убеждения, что независимость от Англии приведет Египет к упадку и разложению. Отделившись от Британской империи, мы тем самым удалимся от цивилизации!
Незадолго до второй мировой войны умерла от сердечного приступа жена Ашмауи и была похоронена всего в нескольких шагах от того места, где в комнате для посетителей в одиночестве проживал ее муж. Он последовал за нею через год из-за болезни печени. Как ни странно, образ его не изгладился еще из памяти нашего поколения. Многие и по сей день помнят народную песню, которая предает проклятью само имя Ашмауи.