Я сразу догадался, кого он имеет в виду. 5 июня еще саднило незажившей раной в наших душах. И тут же понял, какая ненависть живет в нем еще с той поры, как ему дали отставку. Я не ответил на его злобную реплику, больно задевшую мои чувства.
Как бы то ни было, его мрачное пророчество не сбылось ни по отношению к его собственной жизни, ни по отношению к революции.
Через три недели он выписался из госпиталя и явился ко мне домой, чтобы поблагодарить меня. Выглядел он довольно сносно. Пустился в воспоминания о былых временах, а меня так и подмывало задать ему вопрос о его недавнем прошлом. Наконец я решился.
- Знаешь, я не мог поверить этим историям о тебе.
Казалось, он пропустил мимо ушей мои слова, однако через некоторое время без всякой связи с предыдущим разговором промолвил:
- Случается, человек попадает под машину и гибнет…
Презрев советы врачей, он закурил.
- Кто-то ведь несет ответственность? - продолжал он. - Либо водитель, либо завод - изготовитель машины, либо сам пострадавший, но, во всяком случае, не машина… Почему во времена "Вафда" никого не пытали? Потому что правительства бывают двух сортов: одни приходят к власти при поддержке народа и обеспечивают личности ее права даже в ущерб правам государства, другие же государство навязывает народу, и они оберегают права государства, не считаясь с правами личности… Мы никого не пытали в том смысле, как понимаешь это ты. Делали свое дело, как ты заполняешь графы формуляров или пишешь отчет по требованию министра. Обычная работа, и ничего больше. Одни выполняют ее хуже, другие лучше. А если кто-то слишком усердствует или испытывает от этой работы тайное, а то и явное наслаждение, так ведь и среди вас есть такие, кто хочет старанием загладить недостатки и забыть о собственных бедах…
Во время этой тирады его взгляд задержался на фотографии, стоявшей на столике. Ахмед долго в нее всматривался.
- Кто это? Доктор Ибрагим Акль? - спросил он.
Я удивился.
- Да, это он с группой преподавателей и студентов. Разве ты его знаешь?
- Нет, но по долгу службы я следил за всем, что публиковали о нем газеты.
- При чем здесь служба?
Ахмед помолчал, словно раздумывая, сказать мне или нет.
- Помнишь смерть его сыновей?
- Да, они погибли во время холеры.
- Все так думают, - с усмешкой произнес он. - На самом-то деле холера тут ни при чем.
- Что ты хочешь этим сказать?
- Мой начальник, да упокоит аллах его душу, шепнул мне как-то в весьма тесной компании, что они были убиты.
- Убиты?!
- Не нервничай. Дело-то прошлое…
- Но кто же их убил?
- Поверь, точно до сих пор неизвестно. Даже начальник мой ничего определенного не знал. До него дошли какие-то слухи о любовной связи, о женщине из знатной семьи, о персоне из окружения короля и об убийстве в заброшенном доме в пригороде.
- Что ты знаешь еще?
- Больше ничего. Да и эти слухи недостоверны, правда, совсем недостоверны.
Так он больше ничего и не сказал, и мне пришлось ему поверить. Тем, что стало мне от него известно, я поделился с моим бывшим учителем доктором Махером Абд аль-Керимом. Крайнее изумление отразилось на его обычно спокойном и невозмутимом лице.
- Не думаю, что покойный Ибрагим Акль стал бы скрывать от меня такую тайну, - сказал он.
- Возможно, он был вынужден молчать, ведь дело было связано с дворцом, - возразил я.
Доктор Абд аль-Керим с сомнением покачал головой. А я решил даже в мыслях не возвращаться к этой теме. Что же до Ахмеда Кадри, то он опять исчез из моей жизни. Иногда, правда, я встречал его в кафе, в компании хаваг. А весной 1970 года видел издалека, как он проходил по площади Талаат Харб. Губы у него ввалились, очевидно, он лишился зубов, но все-таки выглядел лучше, чем можно было ожидать.
Амани Мухаммед
С Амани Мухаммед я познакомился по телефону. Разговор она начала с обычных любезностей и комплиментов, попросив затем разрешения задать несколько вопросов по поводу какой-то телевизионной передачи. Меня расположили к ней ее интерес к искусству и желание достать книги, которые помогли бы ей расширить свой кругозор. Я пригласил ее зайти ко мне на службу. Однако она заявила, что не выносит атмосферы казенных учреждений, и предложила встретиться в городе. Встреча состоялась в кафе у пирамид; был конец весны 1965 года. Я ожидал увидеть студентку или девушку, только что окончившую университет, а явилась полная дама лет сорока, накрашенная так, что невольно возникал вопрос: что это - смелость современной женщины или бесстыдство потаскушки? При виде ее у меня мелькнула игривая догадка, что разговор между нами пойдет не только об искусстве. Особых эмоций эта мысль во мне не вызвала, и я предоставил все воле случая. Мы сидели в небольшом садике, откуда открывался вид на лежащий внизу город, испытующе поглядывая время от времени украдкой друг на друга.
- Прошу прощения за смелость, - проговорила она, картавя. - Мне необходимо было повидать вас. - Я заверил ее, что страшно рад встрече, и она продолжала: - Искусство заполняет пустоту моей жизни. К счастью, я не лишена способностей.
- Вы работаете?
- Нет, и я не получила высшего образования. Закончила только среднюю школу. Но я очень много читаю и написала несколько пьес для радио.
- К сожалению, я не имел счастья их слышать.
- Ничего удивительного.
Я произнес несколько любезных фраз и поблагодарил за высокое обо мне мнение.
- Для работы над моей новой вещью мне будут нужны исторические источники, - сказала Амани Мухаммед. - Я хочу написать о знаменитых женщинах Востока, особенно о тех, что прославились в любви.
- Весьма щекотливая тема.
- Мне хотелось бы, чтоб именно вы помогли мне в работе, - улыбнулась она игриво.
Сославшись на большую занятость, я решительно отказался.
- Составьте мне библиографию и снабдите необходимой научной литературой. Вы и сами можете написать на темы, которые вам будут интересны.
- Библиографию я вам составлю.
Не обратив никакого внимания на мои отговорки, она, глядя на верхушки деревьев под нами, протянула:
- Мы будем работать в саду… - и, немного помолчав, продолжала: - А может быть, вы согласитесь прийти ко мне домой.
Эта новая атака заставила мою оборону дрогнуть.
- К вам домой? - переспросил я.
- Я не рассказала вам о себе. Разошлась с мужем и живу со старой тетушкой. У меня сын и дочь, они живут с отцом.
- Да, но ваша тетушка?..
- Мы же будем работать. Для работы у меня вполне подходящая обстановка.
- Но…
- Что "но"?
- Откровенно говоря, весьма прискорбно, что такая женщина, как вы, лишена радостей супружеской жизни.
- Моя супружеская жизнь была неудачной с самого первого дня.
- Странно.
- Я и до свадьбы не любила мужа. А после свадьбы он сделал все, чтоб я его возненавидела.
- Почему же вы согласились стать его женой?
- Я вышла замуж шестнадцатилетней девочкой. У меня не было ни своей воли, ни мнения.
- Много счастливых браков начиналось именно так.
- Он грубый и жестокий эгоист.
В подробности она не захотела вдаваться, и я потерял интерес к этой теме, тем более что речь шла о прошлом, и весьма далеком. Но одновременно отодвинулась будто в тень и тема искусства. Неожиданно холеная рука дамы легла поверх моей.
- Я так нуждаюсь в человеке, на которого могла бы положиться…
Не очень-то веря в искренность ее слов, я тем не менее почувствовал к ней жалость.
- Вы до такой степени увлечены искусством? - шутливо спросил я.
- Искусством и жизнью, - засмеялась она.
Вскоре, когда мы гуляли возле пирамид, искусство, история были преданы забвению, и все свое внимание мы сосредоточили на настоящем. Она рассказала о доме, о почти глухой, преклонного возраста тетке, не преминув заметить о ее крепком сне.
- Но, может быть, вы предпочитаете встретиться в другом месте?
Однако мысль о предстоящем приключении уже овладела мной; в крови бурлило желание.
- Давайте встретимся сегодня, - сказал я.
- Дай мне все подготовить, - тут же откликнулась она, радостно и бесхитростно.
Когда мы наконец остались наедине в комнате, где смешанный аромат духов и вина волнами накатывался в красном, приглушенном свете торшера, мною овладели далекие воспоминания - не думал я, что когда-нибудь они всплывут в моей памяти. Вновь я почувствовал себя словно связанным шелковыми путами, покорно отдающимся пьянящей власти желания и вдруг очнувшимся, так и не испытав настоящей любви. А Амани была само воплощение нежности. В безграничной тоске по любви и ласке, с сердцем, жаждущим доверия, она, казалось, обрела наконец тихую пристань. В последующие встречи Амани уже откровенно рассказывала о себе:
- С деньгами у меня все в порядке. С этой стороны мне не на что жаловаться…
Или:
- Да простит аллах моего отца. Это он был причиной всех моих бед.
Или же:
- Нынешним молодым людям совсем нельзя доверять. Да убережет аллах мою дочь…
Я понимал, что взял на себя большую ответственность. Это ощущение особенно усиливалось при мысли о том, что наша связь не имеет под собой реальной основы и недолговечна. Для прочных отношений одной физической близости мало.
Однажды в конце лета или в начале осени того же года меня посетил в моем служебном кабинете Абдо аль-Басьюни. Он сильно изменился, но я узнал его сразу и встретил как своего доброго старого знакомого, словно и не было тех двадцати пяти, по меньшей мере, лет, пролетевших со дня нашей последней встречи. Я подумал: почему же он так переменился, ведь он старше меня всего на несколько лет.
- Что поделываешь? - спросил я.
- Хочешь узнать, - вместо ответа задал он мне вопрос, - что привело меня к тебе после такого долгого перерыва?
- Надеюсь, дружище, ничего плохого не случилось? - еще ни о чем не подозревая, простодушно воскликнул я.
- Я пришел к тебе как муж Амани Мухаммед, - проговорил он, спокойно глядя мне в глаза.
Не сразу я уловил смысл сказанного, а когда уловил, меня будто током ударило. На какое-то мгновение я оказался в состоянии полной отрешенности, потеряв всякое представление о времени и пространстве. Видел перед собой лишь смуглое круглое лицо Абдо Басьюни, не сознавая при этом, кому оно принадлежит. Оно казалось мне застывшим ликом статуи. Я молча глядел на него. Не знаю уж, какое выражение было в этот миг на моей собственной физиономии, но Абдо покачал головой и благодушно сказал:
- Не пугайся. - И, улыбнувшись, добавил: - Ты ведь ничего не знал. Успокойся. Я не собираюсь мстить.
Я постепенно приходил в себя, но все вокруг продолжало казаться мне нереальным, готовым в любой момент исчезнуть, растаять как туман.
- К счастью, время, которое я провел в Париже, не пропало даром, - донесся до меня голос Абдо.
- Может быть, ты имеешь в виду другую женщину? - спросил я упавшим тоном.
- Я имею в виду женщину, у которой ты был вчера.
- Но она разведена!
- Клянусь совестью, я ее муж!
- Вот незадача, - пробормотал я.
- Но я пришел к тебе не за тем, чтобы поссориться или мстить.
- Клянусь аллахом, я глубоко сожалею о случившемся.
- Твоей вины тут нет. Ведь и ты - всего-навсего одна из ее жертв.
- Что?!
- А то, что ты не первый и не последний. Всякий раз я вмешиваюсь, чтобы удержать ее от окончательного падения, спасти будущее сына и дочери.
- Все это ужасно. Но… я не понимаю, зачем ты взвалил на себя эту ношу?
Другого выхода нет. Я не даю ей развода, хотя она и настаивает на нем.
- Но почему?
- Она мать моих детей, стоящих сейчас на пороге юности. Развод привел бы ее к окончательному падению. Она превратилась бы в профессиональную проститутку.
- Может быть, она вышла бы замуж вторично?
- На это она уже не способна.
- Да, сложная ситуация.
- Поэтому я и настаиваю на ее возвращении в семью. Хочу спасти то, что еще можно спасти. К счастью, мое пребывание в Париже оказалось не напрасным.
- Тяжелая штука жизнь! - произнес я с грустью.
- То-то и оно. Наверное, она говорила обо мне. Мне тоже есть что сказать. И все же я намерен спасти то, что можно спасти.
- Вот уж не предполагал, что могу оказаться перед тобой в таком положении.
Абдо ничего не ответил, взял сигарету и, прикурив, задумался. Он казался старым и утомленным. Взглянув на меня, он вдруг спросил:
- Ты, конечно, помнишь мою прошлую жизнь?
Конечно, я помнил. Годы, проведенные нами в университете. Поездка Абдо в Париж за свой счет для завершения образования. Бесславное возвращение через два или три года. Избрание в парламент. Прекрасное положение, занятое им благодаря семейным и партийным связям и депутатскому званию.
- Когда произошла июльская революция, - продолжал Абдо, - я воспринял ее как нечто неизбежное. Она не противоречила моему свободному образу мыслей. Я честно служил ей, но был несправедливо обвинен в участии в заговоре вместе с группой партийных лидеров. Меня арестовали, какое-то время держали в тюрьме, а на имущество наложили секвестр. Я оказался буквально на улице. - Не зная, что сказать, я молчал.
- Но у жены твоей есть средства!
- Она беднее бедного, - рассмеялся он. - Богата ее тетка, но у той есть наследник. Очевидно, и тут она тебе солгала.
Мы помолчали.
- Это и испортило вашу совместную жизнь? - спросил я.
- Вовсе нет. С первого же дня я серьезно принялся за работу. Занялся переводами, обратился к старым друзьям-журналистам, чтобы они помогли их опубликовать. Но пережитое сказалось на моем характере. То и дело у нас с женой стали возникать размолвки.
- Такое может случиться в любой семье, и это поправимо, - заметил я.
- Чем дальше, тем хуже становились наши отношения. Амани глупа и не стоила того, чтобы ее удерживать, если б не дети. - Запнувшись на мгновение, он признался: - Однажды меня взяла такая злость, что я поколотил ее, и она не может мне этого простить.
- Да, не повезло тебе в жизни.
- Прошу тебя, порви с ней.
Сам не веря своему избавлению, я поспешно воскликнул:
- Можешь не сомневаться!
- И попытайся убедить ее вернуться в семью.
- Сделаю все, что в моих силах.
- Ну, хватит об этом, - махнув рукой, словно отсекая что-то, сказал Абдо.
Я вздохнул с облегчением, а он принялся вспоминать былые времена и в числе старых знакомых вспомнил доктора Ибрагима Акля и доктора Махера Абд аль-Керима. О последнем он сказал:
- Я не бывал в его салоне с тех пор, как уехал в Париж. Теперь думаю возобновить свои посещения. Семья лишилась земель, и дворец в Мунире продан. Доктор Махер приобрел виллу в Гелиополисе и перевез туда старую мебель из прежней гостиной.
- Мне это известно. Ведь я бываю у него регулярно с тридцатого года.
Абдо Басьюни принялся восторгаться моей деятельностью и успехами.
- Я бьюсь изо всех сил, - сказал он, - чтобы сохранить свое достоинство. У меня обширные планы: буду переводить книги, пьесы, сценарии.
- Ну и отлично.
- Но мне нужно, чтобы со мной заключали договоры.
- У тебя есть что-нибудь уже готовое?
- Мне дали понять, что вопрос не только в том, что я могу предложить. Чтобы заключить договор, нужны деньги. А денег у меня нет!
- Не верь всяким сплетням.
- Или нужно писать хвалебные статьи о тех, от кого это зависит.
- Говорю тебе, не верь!
- Я готов публично утверждать, что любой из этих ослов гениальнее самого Ахмеда Шауки, но в этой области слишком много конкурентов, а у меня нет имени. И в довершение всего я не работаю ни на радио, ни на телевидении и никого не могу пригласить участвовать в программе. Остается лишь одно…
Он усмехнулся, а я почему-то почувствовал еще большее облегчение и постарался всячески ободрить его. Напомнив мне о своей главной просьбе, Абдо встал. Я еще раз заверил его, что сделаю все, что от меня зависит.
И выполнил обещание. Не успел я заговорить об этом, как Амани воскликнула:
- Этот зверь уже побывал у тебя!
Глаза ее зажглись злобой. Я напомнил ей о долге по отношению к дочери и сыну.
- Ты не знаешь его! - сказала она.
- Я знаю его с давних пор. Он не такой плохой человек, как ты думаешь. Он куда лучше многих.
- Нет… ты его не знаешь… Хватит, не принуждай меня, - отвечала она на все мои доводы.
- Но я тоже имею право тебя упрекнуть. Почему ты сказала мне, что разведена, если на самом деле муж не дает тебе развода?
- Он не дает развода вовсе не из-за любви ко мне, - возразила Амани.
- Он любит детей.
- Он любит только самого себя.
- Дело в том… - начал я.
- Дело в том, что ты меня не любишь, - перебила она. И, утирая слезы, добавила: - Любовь давным-давно покинула этот мир. Ни разу ты не сказал мне, что любишь. Но я тебя не упрекаю…
- Ты достойна огромной любви, просто я уже не способен на сильные чувства, - пробормотал я, словно оправдываясь.
- Слова, слова, слова…
- Твой долг - вернуться в семью.
Я ушел от нее с ощущением вновь обретенной свободы, испытывая в то же время некоторую неловкость. К этому чувству примешивалась и легкая грусть. Мне было жаль и старого приятеля Абдо Басьюни, и жену его Амани Мухаммед. Я ждал, что Абдо вновь появится у меня, но он не давал о себе знать. Я хотел было связаться с Амани, спросить, чем она занимается, да только случая для этого так и не представилось. Позднее я несколько раз при разных обстоятельствах встречался с Абдо Басьюни и по тому, как он держался, мне стало ясно, что он успешно продвигается к своей цели.
Оказавшись как-то в 1968 или 1969 году на улице Рамзеса, я увидел идущую от здания телефонной станции навстречу мне Амани. Я машинально протянул ей руку, и она в замешательстве пожала ее. Почувствовав, что сделал что-то не так, я смущенно пробормотал:
- Надеюсь, у тебя все в порядке.
- Слава аллаху, - ответила она, не останавливаясь.
Она показалась мне чрезмерно располневшей, а замешательство ее убедило меня в том, что она оберегает свою репутацию и не склонна на улице здороваться за руку с "незнакомым" мужчиной.