- Что, если мы посидим где-нибудь немного? - предложил я.
- Зачем? - спросила она с удивлением.
- Чтобы познакомиться поближе.
- Сегодня я не могу, - сказала Сурая и хотела было распрощаться, но я удержал ее:
- Вы не сказали, когда мы встретимся.
Слегка замедлив шаг, она проговорила:
- Ну хорошо, в понедельник, в десять часов утра, в зоопарке.
Ее согласие несказанно меня обрадовало, но в то же время подтвердило мои опасения насчет того, что она излишне вольна в своих поступках. И все-таки жажда приключения взяла в моей душе верх над благоразумием. Мы встретились у ворот зоопарка, гуляли по дорожкам и разговаривали. Я сказал ей, что она мне очень нравится. Потом мы беседовали о нашей жизни, о планах на будущее. Мне трудно было бороться с влечением, которое я испытывал к ней. Я был уверен, что Сурая ответит на мои чувства, раз уж согласилась прийти на свидание, и при первом же удобном случае, когда поблизости никого не было, попытался ее поцеловать. Сурая отстранилась, взглянула на меня и, очевидно, прочла в моих глазах что-то такое, что ей не понравилось.
- Что с вами? - сердито спросила она.
Указывая на укромную аллею, я пробормотал:
- Пойдем посидим там.
С изменившимся выражением лица она решительно сказала:
- Мне кажется, вы плохо обо мне думаете.
Меня словно холодной водой окатило.
- Нет, вовсе нет! - воскликнул я.
- Я, наверное, ошиблась, хорошо подумав о вас…
Чувствуя искреннее раскаяние, я с жаром произнес:
- Ради аллаха, не говорите так.
Буря миновала. Мы мирно уселись на скамейку и продолжали серьезно, по-дружески разговаривать. Расстались, условившись о новой встрече. Меня влекло к ней неудержимо, и я самым серьезным образом стал подумывать о женитьбе. В одну из встреч Сурая подарила мне ручку из эбенового дерева. Подарок очень тронул меня, а она, вручая его, сказала:
- Я долго колебалась, хотела порвать с тобой…
- Почему? - с тревогой спросил я.
- Боюсь разочароваться.
Я нежно сжал ее руку.
- Ты же знаешь, что я тебя люблю.
Новые встречи показали, что наши чувства взаимны, и мы уже начали обсуждать разные житейские дела, которые обычно предшествуют помолвке. Однажды вместе с Сураей на свидание пришла ее замужняя сестра. Мы говорили главным образом о том, работать ли Сурае после свадьбы или посвятить себя дому.
- Не представляю, как ты сможешь содержать в порядке дом, если будешь работать, - сказал я без всякой задней мысли.
- Зачем тогда было тратить столько сил и денег на учение? - возразила ее сестра.
- Моей зарплаты на семью хватит, и Сурае ни к чему разрываться между работой и домом.
- Хоть ты и образованный человек, но рассуждаешь по старинке, - рассмеялась ее сестра.
- Моего мнения до сих пор никто не спросил! - вмешалась Сурая.
- Ты молчишь, значит, согласна со мной, - заметил я.
- Вовсе нет!
- Тогда скажи нам, дорогая, что ты сама думаешь по этому поводу.
- У меня есть профессия, и я обязательно буду работать.
В следующий раз мы встретились, чтобы договориться о дне, когда состоится знакомство наших семей. Сурая была крайне взволнованна и рассеянна.
- Тебя что-то тревожит? - спросил я.
- Да, - ответила она просто.
- Что же?
- Больше откладывать нельзя. Я и так совершила ошибку, до сих пор не поговорив с тобой.
- Что-нибудь серьезное?
- Ты должен знать все.
- Разве мы и так не знаем всего друг о друге?
- Любовь требует полной откровенности. - И, закрыв глаза, она прошептала: - Я должна тебе признаться…
Сурая рассказала, что один человек обманул ее, когда она была еще совсем наивной девочкой. Сначала я ничего не понял. Потом вдруг решил, что она меня разыгрывает. А дальше мною овладело чувство безнадежности, и я сам себе показался ничтожеством. Я словно погрузился в пучину апатии, равнодушия и слепой покорности судьбе. Оцепенело лежал я на дне этой пучины, и меня медленно заносило песком. Сурая пристально глядела на меня сквозь мокрые ресницы.
- Я так и знала, - с отчаянием прошептала она.
- Что? - глупо переспросил я.
- Ты меня не любишь.
- Я?! Не говори так!
- Ты не простишь мне…
- Кто он?
- Неважно.
- Кто он? - настойчиво повторил я.
- Один негодяй.
- Но кто он?
- Не мучай меня.
Она взяла сумочку и встала:
- До свидания…
- Не уходи, - сказал я безжизненным голосом.
- Ты уже дал мне ответ.
- Но я еще ничего не сказал.
- Я хочу полного доверия или ничего.
Про себя я молил аллаха, чтобы она поскорее ушла.
- Мне надо собраться с мыслями… - лепетал я.
- Прощай, - гордо бросила Сурая уходя.
Ситуация представлялась мне сложной, почти безвыходной. Моя любовь оказалась просто бурным увлечением, на настоящую мне не хватило сил. В те дни ошибки, подобные той, которую совершила Сурая, женщине не прощали. Никому не под силу было преодолеть тогда предрассудки, мощными корнями уходившие в далекое прошлое. Четверть века - слишком небольшой срок, чтоб победить их в себе. Мне было невыразимо больно, и я ни минуты не сомневался в том, что Сурая потеряна для меня навсегда. Больше она не приходила в министерство проведать дядю, и я не видел ее вплоть до сельскохозяйственной и промышленной выставки, устроенной в 1939 году накануне второй мировой войны. В этот день мы вместе с приятелем юности Идом Мансуром бродили по луна-парку, прилегавшему к территории выставки. И тут я вдруг увидел Сураю, она была со своей замужней сестрой и ее детьми. Сурая не заметила меня. Взглянув на нее, Ид Мансур прошептал мне на ухо:
- Посмотри на эту девушку!
- А что такое?
- Она живет в квартале Сакакини рядом с моей теткой.
Он гнусно хихикнул и сделал рукой непристойный жест. Мне стало противно, и со злостью, причины которой он не понял, я сказал ему:
- Какой же ты подлец!
Как обычно, он, развязно захохотав, сказал:
- Несмотря ни на что, она, я слышал, помолвлена и скоро выйдет замуж.
С тех пор прошло много лет, и я не видел Сураю и ничего не слышал о ней. Как-то в 1967 году, после поражения, я пошел к Салему Габру и в его кабинете среди других гостей увидел Сураю. В те дни я жаждал общества коллег и друзей - так мечется в поисках воды человек, объятый пламенем. У Салема Габра я встретил Гадда Абуль Аля, Реду Хаммаду, Азми Шакера, Кямиля Рамзи. В солидной женщине лет пятидесяти я признал Сураю Раафат. Поздоровавшись со всеми, я опустился на стул. Хотя мы не обменялись рукопожатием, но я почувствовал, что Сурая меня тоже узнала. Разговор вертелся вокруг поражения. Определяли его масштабы, анализировали причины, гадали о будущем. Когда все стали расходиться, Сурая подошла к Салему Габру.
- Значит, до понедельника, - сказала она, пожав ему руку.
Он подтвердил, что в понедельник они встретятся, и, проводив Сураю до двери, вернулся к письменному столу.
- Приглашает меня на дискуссию в профсоюз учителей, - пояснил он.
Сделав вид, будто не знаю Сураю, я спросил:
- Кто она такая?
- Доктор Сурая Раафат, главный инспектор министерства просвещения. Ее муж - крупный ученый, один из тех редких людей, которые всю жизнь отдали науке. А она - активистка нашего женского движения. Женщина, которой наша страна может гордиться. Мало кто обладает столь сильным характером и такими знаниями.
Я вспомнил Ида Мансура, свою трусость и отступничество. Вспомнил некоторых приятелей юности вроде Халиля Заки и Сайида Шаира. Своего родственника Ахмеда Кадри, которого не видел целую вечность. Вспомнил десятки подобных им, с кем сводила меня судьба. Лица их выплывали передо мной, словно из какого-то гнилого тумана, как выползают насекомые из щелей готового рухнуть дома.
Гадд Абуль Аля
Он есть, и в то же время его как бы нет.
Наше знакомство состоялось в 1960 году. Абуль Аля позвонил мне на работу и предложил встретиться. Я с удовольствием согласился, поскольку имя его было хорошо известно в литературных кругах. Его перу принадлежит пять, а то и больше романов. Выход в свет нового произведения Абуль Аля шумно рекламируется на первых страницах газет и сопровождается многочисленными хвалебными статьями в прессе и литературных журналах. Его романы переведены на английский и французский языки. А все, что написано о нем за границей, опубликовано в нашей печати, которая преподносит его так, будто он великий писатель. Я же не мог осилить до конца ни одного его романа. Ни один не возбудил во мне внимания или интереса. Я был поражен, не обнаружив в авторе ни грана таланта, даже по нашим скромным местным меркам. По его произведениям были созданы многосерийные постановки для радио и сценарии для кинофильмов. Успеха они не имели, но тем не менее гордо шествовали по экранам.
Познакомившись с Абуль Аля, я обнаружил, что это милый, воспитанный человек, приятный собеседник. После нескольких минут разговора с ним вы воспринимаете его уже как старого друга, с которым излишни всякие церемонии. Он откровенно признался, что хотел бы видеть меня в числе своих друзей, и пригласил к себе в литературный салон в уютном доме, в квартале Докки. Я иногда заходил к нему, когда он бывал один или в компании друзей и знакомых. Позднее, года два спустя после памятной встречи, к нам присоединился Абдо аль-Басьюни. Абуль Аля вскоре после нашего знакомства поведал мне свою историю. Указав как-то на большой портрет в золоченой раме, он заметил:
- Мой отец, да упокоит аллах его душу, держал антикварный магазин на Хан аль-Халили. Если б все шло своим чередом, я бы тоже принадлежал к цеху торговцев, что избавило бы меня от раздвоения личности.
Я спросил его, что он имеет в виду под раздвоением личности, и он пояснил:
- Я довольно рано открыл в себе талант, и мне пришлось долго уговаривать отца послать меня после окончания средней школы учиться во Францию… - Тут он с улыбкой покачал головой. - Не очень-то верил я в успех систематического обучения, да и не ставил себе такой цели. Поступил в институт, чтоб только выучить французский, а все остальное время посвятил знакомству с искусством: музеям, театрам, концертам, чтению книг…
Абуль Аля долго говорил об искусстве, о том, какое он получал от него наслаждение.
- Но через три года, когда умер отец, я вынужден был прервать учебу. Поскольку я старший из братьев, мне пришлось вернуться и принять на себя дело.
Он рассказывал о том, как тогда разрывался - и до сих пор разрывается - между торговлей и литературой, чего стоило ему пробить себе дорогу в литературу, отдавая ей по минутам все свое свободное время.
Разговор этот - и все последующие на протяжении целого ряда лет - оставил в моей душе странное впечатление. Абуль Аля был человеком жизнерадостным, посредственного ума, весьма поверхностной культуры. Мое мнение о нем самом и о его романах давало основание верить тому, что говорили об Абуль Аля в таких интеллектуальных кружках, как салон доктора Махера Абд аль-Керима и кабинет Салема Габра. Рассказывали, что три года во Франции он провел - во имя приобретения жизненного опыта и познания людей - в кабаках и других увеселительных заведениях. Говорили также, что он с большим мастерством ведет торговые операции и сколотил огромное состояние, которое день ото дня все растет. Утверждали, что он, безусловно, любит искусство, но еще больше - славу; что таланта у него нет, и это толкает его на весьма скользкий путь. Во что бы то ни стало он решил сделаться писателем, а недостаток таланта восполнял деньгами. Свои произведения он писал с помощью близких друзей из числа литераторов и критиков, дорабатывая вещь на основе их замечаний и советов. Не возражал он и против того, чтобы за него писали целые главы. Они же, его подручные, правили потом и его стиль. Оказывающих ему такие услуги Абуль Аля щедро вознаграждал подарками и деньгами. Роман он печатал за свой счет, затрат на оформление не жалел, из типографии книга выходила нарядная, как невеста. Затем он все свое внимание сосредоточивал на критиках, добиваясь их хвалебных отзывов, которые рекой текли по страницам литературных журналов. Куда больше тратил он на перевод своих романов на европейские языки. Благодаря этим усилиям он и вошел в литературу. При помощи подобных же методов пробился он на радио, на телевидение и в кино. Не получив от этого ни миллима дохода, напротив, вложив собственные средства. Источником богатства и благополучия Абуля Аля была торговля, но он презирал среду торговцев, хотя и пользовался в ней огромным уважением. Всеми путями, даже самыми хитроумными, стремился он внедриться в литературную среду, отвергавшую его, не желавшую признавать. Как-то я спросил доктора Зухейра Кямиля, могут ли приносить Абуль Аля удовлетворение его отчаянные усилия добиться признания, если сам он, лучше, чем кто-либо другой, знает, что его успех - чистая фальсификация. На это Зухейр заметил:
- Ты ошибаешься. Вполне возможно, что в конце концов он и сам уверовал в свой талант.
- Сомневаюсь.
- А может быть, он считает, что главное - это остов произведения, который он обычно пишет сам. Что касается формы, стиля и прочего, то это, по его мнению, мелочи, с ними легко справятся его подручные. Право же, самоослепление у людей бывает порой безгранично. Ложь так же необходима в нашем мире, как вода и воздух. Поэтому самая суть в человеке нередко скрыта от него, тогда как другим она очевидна. - Зухейр Кямиль усмехнулся и, махнув безнадежно рукой, продолжал: - Я убежден, что все люди - безнравственные негодяи, и самое лучшее, что они могут сделать, - признать это и строить совместную жизнь на такой основе. Главная нравственная проблема в этом случае - обеспечение всеобщего счастья и благополучия в обществе, состоящем из негодяев и подлецов.
В салоне Гадда Абуль Аля Абдо аль-Басьюни появился уже после 1968 года. Увидев его там впервые - после нашего достопамятного свидания в моем кабинете, - я подумал, что Абуль Аля напал на ценную добычу! Сделав вид, будто между нами ничего не произошло, мы тепло, как в былые студенческие времена, пожали друг другу руки. Я не без труда подавил в себе желание спросить Басьюни, как поживает его жена, вернулась ли к нему. Он тоже ни словом не обмолвился об Амани. А о семье своей сказал:
- Слава богу, дела идут неплохо. Мой сын Биляль оканчивает в этом году медицинский факультет. Очень способный парень и, надеюсь, добьется успеха в жизни. Его сестра тоже весьма способная, учится там же в университете, на фармацевтическом. Недалек тот день, когда я наконец обрету и материальный достаток, и душевный покой.
Я порадовался за него, пожелал осуществления его надежд и спросил:
- Ты что, недавно познакомился с Абуль Аля?
Он ответил шепотом:
- Года два назад, но здесь бываю лишь изредка. Знаешь, ведь большая часть его многосерийных пьес для радио и телевидения написаны мной. - Мы с ним засмеялись. Басьюни продолжал: - И до сих пор мне так и не удалось продать ни одну из этих пьес за собственной подписью!
Когда устаз Гадд Абуль Аля получил государственную поощрительную премию, навестивший меня Аглан Сабит с саркастическим смехом заявил по этому поводу:
- Бога они не боятся!
Мы долго обсуждали эту тему, и, когда было упомянуто имя Абдо аль-Басьюни, Аглаи сказал:
- Возможно, ты не знаешь, что его жена была любовницей устаза Абуль Аля?
Меня всего передернуло, но Аглан ничего не заметил.
- Ты сам бога не боишься! - воскликнул я.
- Даю тебе слово, уж я-то эти дела знаю! И Абдо знает, он их застал как-то на вилле, на Шоссе пирамид, но ограничился тем, что запретил встречаться. А потом муж и бывший любовник крепко подружились.
Мне пришлось призвать на помощь все свое самообладание, чтоб скрыть волнение.
- Когда же это было? - спросил я.
- Года три или четыре назад, а может, и пять.
- Ну и ну…
- Он насквозь фальшив!
- Кто? Абдо аль-Басьюни?
- Да нет же, Абдо просто осел. Я говорю о нашем лауреате поощрительной премии… Но самое удивительное, так это то, что герой любого из его романов - идеал честности и благородства!
Гаафар Халиль
Его имя вызывает во мне далекие воспоминания о том, каким был наш квартал Аббасия в двадцатые годы - погруженным в звенящую тишину среди зеленых садов и уходящих вдаль полей. В восточной его части на пустынных, торжественно-тихих улицах высились похожие на крепости дворцы; в западной - поодаль друг от друга стояли небольшие дома, утопающие в зелени садов, где росли виноград и гуава, цвели розы и гвоздики. Куда ни глянь, всюду простирались поля. Вдали, под сенью деревьев, вращалась сакия. На огородах там выращивали салат и помидоры. Кое-где высились одинокие пальмы. Изгородями вокруг домов служили заросли кактусов. Тишину днем нарушал своим дребезжанием трамвай, а по ночам - лишь крики сторожей. В густой тьме ночи над дверьми домов слабо светились фонари.
В день нашего переезда в Аббасию, когда носильщики вносили мебель, перед домом собралась толпа любопытных ребят. И во мне любопытство тоже одержало верх, я вышел к ним и предстал перед всей компанией: Гаафаром Халилем, Редой Хаммадой и остальными. Какое-то время мы стояли и молча глядели друг на друга.
- Играть с нами будешь? - спросил Халиль Заки.
Я молчал, в замешательстве переминаясь с ноги на ногу.
- А из какого ты квартала? - задал мне вопрос Сурур Абд аль-Баки.
Его вежливый тон придал мне смелости.
- Из Хусейнии, - ответил я.
- В футбол играешь? - спросил Гаафар Халиль.
- Нет.
- Научишься. Когда пойдешь в начальную школу?
- В этом году.
- Значит, будем учиться вместе.