Отец Халиля держал лавку парфюмерных товаров. С сыном он обращался грубо, нередко бил его прямо на улице, на глазах у приятелей. Бил жестоко, немилосердно. Халиль ненавидел отца лютой ненавистью и мечтал о его смерти. Отец его курил опиум, Халиль знал об этом и рассказывал про него всем и каждому. Худшего отца трудно и вообразить. И это он передал Халилю по наследству свою злобу. За отцом и сыном мы всегда наблюдали с удивлением и страхом. Сурур Абд аль-Баки как-то попытался объяснить их взаимоотношения с точки зрения религии. Аллах, говорил он, наслал на Халиля его отца так же, как наслал потоп на семейство Ноя.
В учении Халиль не преуспел. Когда он провалился на экзаменах в начальной школе второй раз, отец заставил его работать в лавке. Мы с облегченном вздохнули, решив, что наконец-то избавились от такой напасти. Но отсутствовал Халиль не больше месяца. В один прекрасный день он появился снова.
- А вот и я! Не ждали?
Стараясь скрыть разочарование, мы сквозь зубы поздоровались с ним.
- Этот идиот выгнал меня!
- Из лавки?
- И из дому тоже!
Сайид Шаир - отец его был торговцем и другом отца Халиля - принес весть, что Халиля отец прогнал за постоянную кражу денег и за то, что он набросился как-то на клиента лавки с кулаками. Весть эта не смогла нас обрадовать, мы понимали, что теперь и нам не будет от него житья. И в самом деле, Халиль постоянно заставлял нас оплачивать его разъезды по городу, а также кофе и чай, выпитые им в кофейне. Но куда он ездит, где ночует и на какие деньги живет, мы не знали. Именно в этот период - мы учились тогда в средней школе - Гаафар завязал знакомства в мире кино. Он предложил Халилю ездить вместе с ним на студию сниматься в качестве статистов. Там Халиль познакомился с Сулейманом Мустафой, танцовщиком, и словно звериным чутьем почуял богатую добычу. Между ними завязалась странная дружба. Халиль не отходил ни на шаг от молодого человека и неограниченно пользовался содержимым его кармана. Гаафар рассказывал нам иногда о его кинематографических приключениях и хохотал от чистого сердца.
- Наш приятель, как всегда, переборщил, и Сулейман прогнал его, - сообщил он нам однажды.
- Как прогнал?! - в один голос спросили мы, думая, что случилось недоброе.
- Халиль стал ему угрожать и задираться…
- А Сулейман не видел, что ли, с кем связался!
- Но у Сулеймана много влиятельных друзей. Халиль и опомниться не успел, как очутился в полицейском участке, ну и там его так отделали, что он осип от крика. Наконец выпустили с условием и близко не подходить к Сулейману.
И снова Халиль стал слоняться без дела. А потом вдруг исчез, и долгое время мы ничего о нем не слышали. Ид Мансур первым принес весть о нем, встретив Халиля как-то вечером в тайном публичном доме в квартале Сакакини:
- Сидит там рядом с содержательницей, словно ее компаньон!
Однако подробнее о нем рассказал Гаафар. Из нашей компании он был ближе всех Халилю с тех пор, как дал ему подработать в кинематографе. Вот почему Халиль поделился именно с ним. Обычно он являлся в какой-нибудь притон как клиент, а после утех любви отказывался за них платить, угрожая, что донесет в полицию. Если на него напускали сутенера, под покровительством которого находился этот притон, он избивал его и становился сам "покровителем". За короткий срок под его "опекой" оказались все публичные дома в Сакакини. Халиль разбогател и зажил припеваючи. Конечно, это была опасная жизнь, но его она вполне устраивала. Дела у него шли все успешнее, и вскоре он распространил свою власть уже на самые роскошные публичные дома в центре города. Однажды Халилю крупно повезло - он оказал услугу интимного свойства известному врачу. А вскоре врач этот был назначен деканом медицинского факультета. В благодарность он устроил Халиля на административную должность в госпиталь Каср аль-Айни. Так Халиль стал служащим большого медицинского учреждения, да к тому же пользовался покровительством начальства. Зарплата у него была небольшая, но доходы он получал сказочные. И снова стал он появляться в нашем кафе в Аббасии. Заказывал наргиле, зеленый чай, на нас глядел свысока: еще бы - он служащий, а мы школьники.
- Он что, оставил ту, другую свою профессию? - спросил я как-то Гаафара.
- Ты, видно, не имеешь никакого представления о доходах, которые приносит ему служба в госпитале, - со смехом ответил Гаафар.
- Значит, с публичными домами у него покончено?
- Да… кроме самых дорогих, высшего класса. Он изредка оказывает теперь подобные услуги, да и то только избранным клиентам.
Среди знакомых Халиля был богатый мясник из наркоманов. Халиль посватался к его дочери. Она осталась единственной наследницей после гибели двух ее братьев в период демонстраций, прокатившихся по стране после прихода к власти правительства Исмаила Сидки. Помимо денег, в приданое девушке отец дал четыре больших дома на улице Фарука. Не прошло и года после женитьбы Халиля, как его тесть был пойман с поличным в курильне опиума и осужден на год тюрьмы. Его подорванное здоровье не выдержало заключения, и он умер в тюремной больнице. Все имущество перешло в руки Халиля Заки. При этой вести ни у кого из нас не возникло сомнения, что именно Халиль сам выдал тестя полиции.
- Ловко проделано! - сказал Ид Мансур, как будто даже с завистью.
- Чистый доход - четыре дома, - со смехом добавил Гаафар.
- Бедняжка жена, - заметил Реда Хаммада, - вот выгонит он ее из дому, и придется ей тогда побираться.
Началась и прошла война. Халиля Заки я видел изредка. В 1950 году мы все собрались на похоронах Гаафара. Вплоть до 1970 года о Халиле Заки я и не вспомнил ни разу. В один из дней начала осени 1970 года я сидел в кафе "Трианон", когда перед дверью остановился черный "бьюик" и из него вышел человек - его лицо мне было знакомо - и, улыбаясь, направился к моему столику. Мы поздоровались, он сел. Несмотря на возраст, Халиль выглядел еще довольно крепким. Однако лицо оставалось все таким же злым, а отлично сшитый костюм не скрывал его плебейского происхождения. На голове Халиля был тарбуш, маскировавший лысину, обезображенную шрамами - следами его драк. Мы обменялись новостями об общих друзьях.
- Ты, наверно, не знаешь, - сказал он, - что я живу теперь в Александрии?
- Вот как?!
- Младшая дочь учится там на филологическом факультете, ей не удалось поступить в университет в Каире. Вот я и решил обосноваться в Александрии. Купил виллу в Лоране. Приезжай, посмотришь!
Я поблагодарил и спросил:
- Ты работаешь?
- Два года назад я перенес инфаркт и оставил службу.
- Надеюсь, теперь твое здоровье получше?
- В полном порядке, да я не очень-то следую советам врачей… - и засмеялся, открыв желтые зубы. - Кроме дочери, - продолжал он, - у меня ведь четверо сыновей - трое инженеров и врач.
Я выразил ему свое восхищение.
- Видишь, какой я примерный отец! - опять засмеявшись, заметил он. А потом, уже со вздохом, продолжал: - Всегда хотел, чтобы они, как я, занимались только своими делами, а они прямо замучили меня бесконечными спорами о политике.
Я незаметно наблюдал за ним и думал: способен ли Халиль полезть теперь в драку, если ему что-то не понравится? Переменился ли он? Как оценивает свое прошлое? Как выглядит перед своими детьми? Неужели не возражал бы, чтоб хотя бы один из сыновей пошел по его пути? Или считает, что, вырастив трех инженеров и врача, искупил свое темное прошлое? Что лучше: если он, избегнув возмездия закона за свои преступления, подарил стране четырех сыновей - специалистов, или, если бы закон покарал его, справедливость восторжествовала? Я вспомнил слова Зухейра Кямиля: "…Все люди - безнравственные негодяи, и самое лучшее, что они могут сделать, - признать это и строить совместную жизнь на такой основе. Главная нравственная проблема в этом случае - обеспечение всеобщего счастья и благополучия в обществе, состоящем из негодяев и подлецов".
Дария Салем
- Разрешите мне приветствовать вас…
Губы ее дрогнули в улыбке, и, ободренный, я продолжал:
- Не правда ли, странно, если б мы не обменялись приветствием после…
- После чего? - спросила она.
- После того, как уже столько времени видим друг друга здесь каждый день.
- Приветствие принято, - засмеявшись, непринужденно ответила она.
- Но это только первый шаг.
- А что, будут и следующие?
В Монтазу она приходила обычно с тремя сыновьями. Мальчики купались в море, а их мать сидела за столиком в уютном кафе и наблюдала за ними из окна. Ее улыбчивое лицо и пышное тело зрелой женщины привлекли меня. Приветливый, дружелюбный взгляд ее глаз располагал к непринужденности. Я вскоре почувствовал, что от нее, словно аромат от цветка, исходит волнующий призыв, и не откликнуться на него было выше моих сил. Начало знакомству было положено, и мы условились встретиться в парке, у озера с лебедями. Идя на свидание, я предполагал, что моя новая знакомая - вдова или разведенная. Но она тут же сказала мне, что замужем.
- Но почему же вы тогда все в одиночестве? - спросил я не без удивления.
- Мой муж в отъезде, но скоро вернется, еще в этом, 1960 году.
Видя, что я нахмурился, она засмеялась:
- А вы боитесь замужних женщин?
- Я подумал…
- Подумайте лучше о том, где мы сможем встречаться в Каире!
- Да, да, конечно! - воскликнул я с наигранным энтузиазмом.
- И не будьте обо мне плохого мнения!
- Что вы! Как можно!
- Вы, конечно, спрашиваете себя, что же это за женщина, которая так легко идет на знакомство.
Именно такая мысль и вертелась у меня в голове, но я возразил:
- Нет, нет, это мне очень хотелось познакомиться с вами, инициатива целиком принадлежит мне!
- Я предпочитаю откровенность, - мягко сказала она.
Тщательно взвесив все "за" и "против" - признак того, что я не был безумно увлечен ею, - я сказал себе, что эта женщина мне нравится и я хочу ее, но не больше. Для наших встреч я приглядел виллу на дороге к Саккарским пирамидам. Спальня там была оклеена красными обоями. И вот, наконец, мы остались вдвоем. Теперь я увидел перед собой совсем иную женщину. Спокойно уселась она на кушетку, не сняв с себя даже шелковой косынки. Глядела на меня нежно и покорно, отвечала с улыбкой на мои ласки и поцелуи. От предложенного мной бокала вина отказалась, а когда я позвал ее в постель, шепнула на ухо:
- Если б можно было обойтись без этого…
- Не верю, чтобы… - запротестовал я.
- И все же не считай это главным, - перебила она меня, поднимаясь с кушетки.
Нам было так хорошо вдвоем, но я понял, что она в самом деле могла бы обойтись и без этого. Легкость, с какой она пошла на знакомство, явно не соответствовала теперешней ее холодноватой сдержанности.
- Странная ты женщина, - сказал я ей.
- Правда? Почему же?
Я не нашелся сразу, что ответить.
- Тебе со мной приятно? - спросила она.
- Да, очень!
- Вот это для меня самое главное.
Мы продолжали встречаться каждую неделю. Без настоящей любви с моей стороны, но и без скуки, побудившей бы к разрыву. Мы привыкли друг к другу, и я теперь мог признаться Дарии, что тогда, в Монтазе, принял ее за легкомысленную женщину.
- Что ты хочешь этим сказать? - встревожилась Дария.
- О, ничего серьезного.
- Смотри же!
- Не могу понять, - взяв ее руку в свои, сказал я, - что толкает тебя в объятия другого мужчины.
- Другого?
- Другого, в смысле не мужа.
- Не люблю допросов! - недовольно прищурившись, произнесла она.
Однако постепенно Дария становилась со мной более откровенной и уже не сдерживала потока воспоминаний.
- Я вышла замуж по любви, по настоящей любви… - призналась она однажды.
Работала она тогда медсестрой, а он - врачом.
- У нас с ним была такая красивая любовь. И, признаюсь тебе, я отдалась ему на первом же свидании.
- И он сразу женился на тебе?
- Он решительный человек и действительно любил меня. Мы были счастливы очень долго. Я родила ему троих сыновей.
- Ну а потом что? - спросил я.
- Ничего, - словно очнувшись от воспоминаний, пожала она плечами.
- Какие у вас отношения сейчас?
- Обычные.
- Что ты хочешь этим сказать?
- То, что сейчас мы расплачиваемся за ушедшую любовь.
- Мы сможем встречаться, когда он вернется?
- А почему нет?
Меня уже связывала с ней только привычка. А она становилась все нежнее и ласковее.
- Не представляю своей жизни без тебя, - даже сказала она как-то.
Я предпочел промолчать, ответив ей долгим поцелуем.
- А ты? - настойчиво спросила она.
- Я тоже, и еще больше, чем ты.
Ни разу ты не сказал, что любишь.
- Но я в самом деле люблю тебя, это важнее слов.
И вот вскоре ее муж, доктор Садек Абд аль-Хамид, вернулся из командировки. Дария рассказывала о нем так спокойно, словно их вовсе ничто не связывало. Только уважение, и ничего больше.
Именно в этот период я стал посещать литературный салон устаза Гадда Абуль Аля. И там встретил доктора Садека! Абуль Аля рассказал, что однажды пришел к доктору Садеку посоветоваться насчет своего здоровья, и с тех пор они стали друзьями. Доктор Садек мне понравился с первой встречи, и я в свою очередь ввел его в круг друзей, собиравшихся в кабинете Салема Габра и в салоне доктора Махера Абд аль-Керима. Ему примерно столько же лет, что и Дарии, а может быть, он был и моложе. Так, спустя четыре месяца после знакомства с Дарией я подружился с ее мужем. Ситуация была весьма щекотливая, и совесть мучала меня. Дария почувствовала мою нервозность. В интимной атмосфере наших свиданий появилась не существовавшая ранее натянутость. Возникло ощущение, что наши отношения зашли в тупик.
- Забудь, что он мой муж, - умоляла меня встревоженная Дария. - Ведь я могла бы и не называть тебе его имени.
- Что толку в запоздалых сожалениях! - воскликнул я.
- Мы должны сохранить наши отношения, это важнее всего!
- Все это так мучительно! - с искренней грустью сказал я.
- Вполне возможно, если б он узнал о наших отношениях, - с необычной для нее горячностью воскликнула она, - то не придал бы этому никакого значения.
Я взглянул на нее недоверчиво.
- Он не любит меня, - продолжала она. - Поверь, уже три года как не любит… Живет с другой женщиной. И если б не дети, ушел бы от меня и женился на ней!
- Мне жаль, Дария…
- Чего тебе жаль?
- Жаль тебя и себя.
- Если б ты любил, то не чувствовал бы жалости!
- Для меня такое положение невыносимо…
Глаза Дарии покраснели. Она отвернулась.
- Ты едва знаком с ним, - тихо сказала она. - И успел уже так подружиться! Но любовь сильнее дружбы, а ты не любишь меня…
Я молчал, не находя слов. Так, в молчании, уходила от нас наша грустная надуманная любовь. Уже на улице я словно со стороны посмотрел на молодую цветущую женщину, которой жизнь принесла столько разочарований, и сердце мое сжалось от сочувствия к ней. Как удары хлыста, обрушивались на нас в ночной темноте порывы холодного ветра.
Реда Хаммада
В моей памяти он, как и Гаафар Халиль, Халиль Заки и Ханан Мустафа, неразрывно связан с нашей старой Аббасией, необъятными просторами ее полей и буйной зеленью садов. Вместе с тем имя его для меня - символ высоких идеалов и несгибаемой воли человека, преодолевающего в упорной борьбе невзгоды и отчаяние. Как и наш друг Сурур Абд аль-Баки, Реда Хаммада - личность выдающаяся. Еще в ту пору, когда мы гоняли футбольный мяч на площадке среди кактусов, он заметно выделялся из всех нас. Это он, один из немногих, смело противостоял Халилю Заки. В начальной школе Реда слыл горячим патриотом. О Сааде Заглуле говорил с большим восторгом, нежели о Хусейне Хигази или Чарли Чаплине. Всем этим он, конечно, был обязан своей семье, выделявшейся в нашем квартале патриотизмом и ученостью. Отец Реды был главным врачом инфекционной больницы, мать - преподавателем, одной из первых женщин, получивших высшее образование. Сестра его училась столь же успешно и была послана в Англию, брат с отличием окончил Юридическую школу.
Однако семья эта стала печально известной и выпавшими на ее долю несчастьями. Мать умерла, когда Реда был еще ребенком. За активную деятельность в партии "Вафд" в первые годы ее существования уволили со службы его отца. Умерла в Англии сестра. В революцию 1919 года погиб его брат. Реда гордился братом и часто вспоминал его. Это страшно злило Халиля Заки.
- Во имя чего погиб этот сумасшедший? - спросил он меня как-то с раздражением.
- Во имя независимости, - ответил я простодушно.
- Можно подумать, что англичане не давали ему житья, - заметил на это Халиль иронически.
Когда я познакомился с Редой, он жил с отцом и старым слугой в их опустевшем доме. Его тяготила унылая обстановка, и сам дом казался ему тюрьмой. Отца он побаивался. После увольнения со службы доктор замкнулся в себе, из дома выходил редко, только когда его приглашали на частную консультацию. Реду он, видимо, хотел воспитать таким человеком, который вознаградил бы его за все утраты. Был с ним весьма строг. Требовал, чтоб сын стал образцом в учебе, поведении, патриотизме. Ни в чем не давал ему поблажки. И Реда вырос безупречно честным, даже аскетом, однако в нем с детства жила потребность в доброте, ласке.
- Расскажи мне о своей матери, - просил он меня, - какие у тебя с ней отношения - любите ли вы друг друга.
Ему нравилась популярная песня, и он часто ее напевал:
Здравствуй, пташка дорогая, мой прими привет…
Голос Реды дрожал, когда он доходил до строк:
Как хотел бы улететь я следом за тобой.
Может, там, в краю далеком, я найду покой.
Однажды отец Реды отругал его за что-то тут же, на улице, в нашем присутствии. Реду это как громом поразило. Он молча ушел в дом. Когда появился снова, никто не заметил в нем перемены. И тут внезапно он весь скорчился, судорожно схватился руками за живот и громко вскрикнул. Повалился на землю у дерева и от невыносимой боли стал грызть его обнаженные корни. В испуге мы столпились вокруг него. Подходили люди, кто-то вызвал машину "скорой помощи". Реду отвезли в госпиталь Каср аль-Айни, где выяснилось, что он выпил карболовой кислоты с намерением отравиться. Его с трудом спасли. Этот случай глубоко потряс меня.
- Как же ты решился на такое? - спросил я его, когда все уже было позади.
- А ты разве не слышал, как он оскорбил меня при всех? - тихо сказал он, печально улыбнувшись.