- Тебе нравится убивать, дорогая моя? Ты очень кровожадная дама. Надо же, одета в наряд невесты, а размышляет о казнях без суда и следствия! Теперь послушай меня. - Ирод заговорил с необычной для него резкостью: - Я поступаю так, как считаю нужным, понятно тебе? Одно я усвоил у отца: убийства ничего не решают. Он, величайший в мире убийца, находясь на смертном одре, понял, что убийства не принесли ему блага. Призраки убитых - их были тысячи, отправленных на тот свет по его приказу, а иногда убитых им собственноручно, - эти призраки, я говорю, проходили перед ним длинной-длинной чередой, печально качая головами, когда он умирал. Понимаешь, начав убивать, ты не знаешь, где остановиться. И кончается это тем, что убитыми оказываются все. А у меня нет желания править царством, в котором нет ничего, кроме высохших костей. Поэтому мы не будем торопиться, не так ли, любимая? Я пошлю несколько человек, чтобы они нашли Иоанна и вежливо - так вежливо, как только можно себе представить? - пригласили его во дворец. Он откажется от приглашения, и тогда его - с величайшей, какая только возможна, мягкостью - заставят прийти сюда.
- И бросят в тюрьму!
- Всему свое время. А теперь оставь меня, ты меня утомляешь.
Иродиада кивнула и, порочно улыбаясь, спросила:
- Прислать к тебе дочь? Она, я вижу, никогда тебя не утомляет.
- Возможно, мы оба простодушно-невинны, что ты, несомненно, назвала бы обыкновенной фривольностью. Нет, не присылай ее сюда, никого не присылай. Я хочу побыть один. Мне надо поразмышлять о тех реальностях, что скрываются за мельтешащими вокруг фантасмагорическими призраками этого мира. А позднее, наверное, мы с Саломеей сможем поболтать о разных пустяках.
- Если ты прикоснешься к этому ребенку, - процедила сквозь зубы Иродиада, - если ты хоть пальцем ее тронешь..
- Кровь, кровь, кровь… Ах, оставь меня. Это царский приказ.
Среди примкнувших к Иоанну людей было немало таких, которые, несмотря на его возражения, верили, что он и есть тот, кому предопределено стать вождем народа. Они ждали, что однажды Иоанн сбросит с себя покров таинственности (неуместная метафора по отношению к тому, на ком почти не было одежды) и явится в качестве предводителя зелотов, чтобы изгнать римлян и, взойдя на священный трон, объединить весь Израиль. Но были и другие - те, кто верили каждому сказанному им слову и с нетерпением ждали пришествия Мессии, который будет требовать прежде всего внутренних изменений и только потом - изменений внешних. Эти люди были особенно преданы Иоанну. Один из них, человек по имени Филипп, робко предостерег Крестителя:
- Они этого не забудут. Эта женщина не простит тебе. А это значит, что твое дело поставлено под угрозу. Что будет, если за тобой вдруг придут и схватят тебя?
Иоанн задумчиво кивнул несколько раз. Он сидел у входа в пещеру вместе с Филиппом и другим своим последователем, которого звали Андрей. Рядом горел костер, и на ужин у них были не печеные акриды, а жареная рыба и хлеб - провизия, добытая Филиппом одним из его способов, который нам нет нужды перенимать. Иоанн заговорил:
- В любой день могут произойти два события, которых я жду. Я жду пришествия того, за кем вы должны будете пойти, ибо моего собственного времени, как ты правильно подметил, осталось очень мало. Он тоже должен креститься водой. И он знает об этом. Узнает он и другое. Я думаю… нет, я знаю, что он придет к реке прежде, чем явятся вооруженные люди грешника Ирода. Это может произойти в любой день. Может быть, завтра.
Пророк все предсказал точно. На следующий день - погода была пасмурная - он стоял на берегу Иордана и крестил водой людей. Выстроилась длинная вереница кающихся грешников. Одна женщина бормотала:
- Мне приснилось, что я совершаю прелюбодеяние с мужем моей собственной дочери, и я думаю, что этот сон - такой же грех, как и само прелюбодеяние. Я обругала мою соседку на рынке…
Иоанн мягко улыбнулся и осторожно подвел грешницу к реке. По небу бежали кипучие облака, и река была унылого, серого цвета - словно боевой щит. Иоанн поднял глаза и увидел его. Он увидел на противоположном берегу своего родственника Иисуса. Тот, сняв сандалии, вошел в воду. Лицо его было серьезно. При виде Иоанна он не улыбнулся, не поприветствовал его. В этом месте река была неглубокой. Иисус пересек сверкавший металлическим блеском поток и стал с краю, в ряду кающихся грешников - сложив ладони, опустив глаза. Он ждал своей очереди.
- Я стирала одежду в субботу, - продолжала женщина. - И в тот же день я велела моей дочери набрать хворосту для очага. Ты слушаешь меня?
Иоанн в это время смотрел в другую сторону.
- Да, я слышу тебя. Есть у тебя еще что сказать?
- Только то, что я раскаиваюсь в содеянном.
Иоанн крестил ее водой.
То, что произошло в тот день, нынче, боюсь, затемнено всякими суеверными россказнями, в которых всегда будет больше преувеличений, нежели правды. Иисус, говорят, посмотрел на небо и увидел там белую голубку, которую преследовали ястребы. Голубка замерла над его головой - на высоте около пяти локтей, и ястребы, словно испугавшись, улетели прочь. В этот момент солнце неожиданно пробилось сквозь тучи, и все вокруг озарилось ослепительным светом…
Вот-вот должен был наступить черед Иисуса креститься водой. Перед ним стоял старый беззубый старик, который исповедовался твердо и решительно:
- Я крал, господин. Я лгал. Я развратничал, господин.
- Что-нибудь еще?
- Разве этого недостаточно, господин?
Иоанн крестил его водой. Человек поднял свою окропленную голову, рот его был открыт, и всем показалось, что прозвучали такие слова:
- Сей есть сын Мой возлюбленный, в котором Мое благоволение.
- Что ты сказал? - спросил Иоанн.
- Я сказал, что это не заняло много времени, - ответил человек.
Теперь, когда Иоанн с Иисусом стояли друг против друга, они позволили себе приветливо улыбнуться. Иоанн сказал:
- Не я должен крестить тебя водой.
- И тем не менее давай исполним все по справедливости, - ответил Иисус. - Сделай это.
Иоанн крестил его водой, а потом неловко попытался встать перед ним на колени прямо в реке, но Иисус мягко удержал его, обнял на мгновение и затем вернулся на другой берег, где лежали его сандалии.
Одна старуха сказала старику, стоявшему рядом:
- Большой, правда?
- Он не признался в своих грехах, - сказал старик. - Ты заметила?
- Да, - ответила старуха. - Он очень большой.
Иоанн кивком подозвал Филиппа и Андрея. Они подошли, разбрызгивая воду.
- Назарет, - произнес Иоанн. - Это начнется в Назарете.
- Это он?
- Он вернется в Назарет. В Назарете все как раз и начнется.
- Мы должны идти за ним?
- Вы встретитесь с ним в Назарете.
На следующий день Иоанн проповедовал на площади небольшого городка у реки. Он говорил:
- Вы можете спросить: "А нужно ли крещение водой?" Да, отвечу я. Ибо то новое, что происходит в нашем внутреннем мире, то есть в душе, должно найти себе спутника в мире внешнем, поскольку каждый из нас - две вещи, а не одна.
Кто-то из небольшой группы слушателей спросил:
- А крестился ли уже тетрарх Ирод?
- Мое самое искреннее желание, - ответил Иоанн, - чтобы в этом он показал пример своим подданным. Увы! Он совершил тяжкий грех, и кажется, что он радуется этому. Каждый день я молюсь, чтобы Дух Божий наставил его на праведный путь и привел к смиренному покаянию.
- Ты хочешь сказать, - продолжал тот же человек, - что он должен избавиться от своей жены?
- Да, именно это я и хочу сказать. Мы все должны подчиняться законам Моисея.
- Равносильно ли то, о чем ты говоришь, обвинению в тяжком преступлении?
- В мире духа единственным тяжким преступлением будет неповиновение закону Божьему.
- А разве царь не выше закона?
- Ты слышал мои слова. Ни один человек не выше закона.
- Иоанн бар-Захария, - сказал этот человек, - не пройдешь ли ты вместе со мной и моими спутниками к царю? - Он указал на двоих закутанных в плащи мужчин, стоявших рядом. - Мы люди царя, и нам приказано привести тебя во дворец, чтобы царь мог поговорить с тобой.
- Но благословенные воды Иордана не протекают по царскому дворцу, - возразил Иоанн. - Передайте Ироду Антипатру, что Иоанн, предвестник, ждет его и что будет праздник на земле и праздник на небесах, когда он придет покаяться и очиститься водою духа.
- Я не уполномочен передавать подобные послания, - ответил человек.
Он откинул с плеча свой плащ, чтобы видны были кольчуга и меч, какие носят начальники из числа военных или городской стражи. Двое его спутников сделали то же самое. Толпа, большей частью состоявшая из людей, которые не питали к властям особой любви, ахнула и начала расходиться.
- Если ты не пойдешь добровольно, то придется привести тебя силой, хотя нам приказано не наносить тебе вреда. - Человек откашлялся и громко объявил: - В своих речах ты обвинял господина нашего, царя Ирода Антипатра, в разнообразных преступлениях, между тем как по самой сути его титула, происхождения и полномочий он никоим образом не может быть виновен в таковых преступлениях, и…
- Не продолжай, - произнес Иоанн, мрачно усмехнувшись. - Я арестован.
Они увели его.
Увели не к царю, но в дворцовую тюрьму. Иоанна бросили в камеру, напоминавшую бочку для вина, по стенам которой, мокрым и скользким, ползали жабы. Вместо потолка здесь была железная решетка с крышкой - стражники приподняли ее и швырнули Иоанна вниз. Эта решетка составляла часть пола коридора, который вел от комнат дворцовой стражи к выходу из дворца. Свет в коридор проникал через другие, вертикальные, решетки, находившиеся на высоте пяти локтей от каменного пола. День и ночь Иоанн видел у себя над головой ноги стражников, с грохотом проходивших по решетке. Иногда они бросали ему хлеб и кости: трое стражников с трудом чуть приподнимали тяжелую крышку, а четвертый через образовавшуюся щель проталкивал еду. Они имели любезность подавать ему глиняный кувшин с водой, который опускали на веревке, но делали это весьма грубо, и много воды проливалось. Для отправления естественных надобностей Иоанн вынужден был использовать темный угол, а свои испражнения укрывал соломой, которую стражники швырнули ему однажды, вспомнив, что это необходимо сделать. Иоанн не смирился с окончанием своей миссии - его громоподобный голос прорывался сквозь стены и решетки тюрьмы и был слышен далеко за пределами дворца:
- Покайтесь! Стремитесь к крещению души! Христос уже в пути! Тот, у которого никто не достоин развязать ремень обуви! Он очистит вас и дарует вам прощение грехов ваших! Покайтесь, ибо близко Царство Небесное!
Последователи Иоанна, а также подходившие из любопытства горожане стояли у стен дворца и слушали. Хотя стражники ударами и пинками отгоняли их, они все равно возвращались снова и снова. Стражники, бывшие внутри, естественно, издевались над Иоанном и передразнивали его. Стараясь заглушить пророческий голос, они гремели мечами и плясали на прутьях решетки или распевали хором непристойные солдатские песенки, но голос Крестителя возвышался над всем этим шумом и звучал с прежней силой. Обитатели самого дворца не могли слышать Иоанна, но Иродиаду ни днем ни ночью не покидала мысль, что он рядом.
- Его последователи все время стоят здесь. Число их растет. Стража не может их разогнать. Тебе пора уже с ним покончить.
- О, успокойся, душа моего сердца. Пусть он кричит себе до хрипоты. Ради небес, направь свои мысли на что-нибудь полезное. Займись вышиванием или еще чем-нибудь.
- Если ты не отдашь приказ о его казни, я сама это сделаю. Тетрарх! Царь даже не наполовину! Ты ничуть не лучше своего братца!
- Возлюбленная моя, послушай, - заговорил Антипатр ледяным тоном. - Приказы в этом дворце отдаю я и только я. И когда я отдам приказ, это будет приказ о его освобождении. Не сейчас, нет. Позднее. По какому-нибудь особому случаю - когда потребуется мое милосердие. Может быть, в день моего рождения. Иоанна нельзя казнить. Ты можешь это понять, о кровь моего сердца?
- Я понимаю, что ты глупец и тряпка!
- Как же мне все это надоело! - пробормотал Ирод, поднимаясь из-за стола и откладывая в сторону трактат Френозия о теле и духе (на пергаменте остались следы его липких пальцев).
Он подошел к Иродиаде и со страшной силой ударил ее по щеке своей липкой рукой, прибавив: "Вот тебе!"
- Дурак, негодяй и трус! - выкрикнула Иродиада и бросилась прочь.
- Скажи еще, - проронил Ирод ей вслед, - что я нарушаю супружеский долг и что у меня начисто отсутствует мужская сила. Глупая женщина.
Саломея, будучи всего лишь девочкой и находя жизнь во дворце довольно скучной и неинтересной (за исключением лишь тех случаев, когда наказывали слуг), однажды незаметно пробралась в коридор, из которого доносился рокочущий голос Иоанна. С широко открытыми глазами, будто зачарованная, слушала она его крики "Покайтесь!" и угрожающие предупреждения о приходе того, кто "солому сожжет огнем неугасимым". Подошедшие стражники мягко предупредили ее:
- Просим вашего царского прощения, госпожа, но вам лучше держаться отсюда подальше, это место не для вас. Он грязный весь, больной, на нем полно блох. Да и голый он, барышня, то есть Ваше высочество, вам не пристало смотреть на него.
- Голый?
- Олоферн, да и только, - произнес стражник и улыбнулся, подумав, что Саломея может и не знать, какой смысл он вкладывает в это слово.
- Олоферн? Это был человек, которому Иудифь отрезала голову. Но что ты имеешь в виду?
- О, мы используем это имя в другом смысле, надеюсь, вы не обиделись.
Перед ними была пухленькая аппетитная штучка в шелестящем шелковом платье с разрезом чуть выше колена, маленького прелестного колена, и среди них не было ни одного мужчины, который не хотел бы… Но она принцесса, и следует быть осторожным, ведь она, как и большинство хорошо развитых девочек в этом возрасте, знает, вероятно, меньше, чем кажется на первый взгляд. Иначе говоря, ее тело знает больше, чем ее ум.
- Наш вам совет, барышня, то есть госпожа: держитесь отсюда подальше.
Несмотря на этот совет, иногда посреди ночи, когда стражники, пренебрегая своими обязанностями, дремали, а сам узник забывался в тяжелом сне, Саломея тайком пробиралась из своей спальни к его яме. Она садилась на решетку и смотрела вниз. При слабом свете коридорной лампы она почти ничего не видела, но испытывала какое-то неясное волнение. Иногда Саломея ложилась лицом вниз на холодные, ржавые железные прутья, и проснувшийся Иоанн видел две маленьких груди, прижатые к решетке, раскинутые руки, девичье тело, неподвижно застывшее в позе пловца. Они смотрели друг на друга и оба молчали. Олоферн… Что они имели в виду?
В Назарете Иисус готовился к первой ступени своей миссии. Как-то раз когда он шел с работы, довольный тем, что мастерская в хороших руках и будет приносить матери достаточно денег, его остановил Иофам:
- Такое хорошее дело, а ты оставляешь его на этого деревенщину. Знаю я эту семейку. Среди них нет стоящих людей.
- Я не сомневаюсь, что ты присмотришь за ним.
- Буду глядеть в оба. Все опилки пересчитаю. Никому из их семейки не доверяю, а твоя мать - не деловая женщина. Я ее годами обсчитывал, она же так ничего и не заметила.
- Ах, Иофам, Иофам! Старый лгун! Но я должен делать то, что мне предназначено.
- Следовать за этим Иоанном Крестителем, как его называют?
- Можно сказать и так. Да, я последую за ним.
- В тюрьму? На смерть?
- Если потребуется.
Иофам тяжело вздохнул:
- Ты безумец, конечно. Ты пополняешь собой мировое безумие. Миру нужны добропорядочные, уважаемые люди, которые занимаются каким-то ремеслом, которые видят, что времена нынче скверные, и держатся от скверны подальше. А ты идешь неизвестно куда. Тьфу! В некотором смысле хорошо, что твоего отца - порядочный был человек! - уже нет в живых. Он, по крайней мере, не видит этого позора. Говорю тебе, все вокруг безумие и скверна!
Иисус улыбнулся. Дома, в разговоре с матерью, он сказал:
- Я ухожу на сорок дней и сорок ночей.
- Почему? Почему? - Немного осерчав, Мария вывалила ему на блюдо еще баранины в пряном соусе и с шумом плюхнула на стол буханку хлеба из пекарни Иофама. - Ешь. Ешь сколько сможешь, сынок. - И снова: - Почему?
- Я должен подвергнуть испытанию свою стойкость против зла. Я должен испытать ее на нижнем пределе моих сил.
- В пустыне? Но в пустыне нет зла. Зло - в том мире, который создал человек. Нет нужды говорить тебе об этом. Ты убьешь себя, и это будет единственное зло, которое ты найдешь в пустыне. Ты потеряешь сознание и высохнешь, тебя съедят стервятники!
- Думаю, этого не произойдет. Я крепкий. Последние тридцать лет ты хорошо кормила меня. Я буду пить воду, когда смогу найти ее.
- Когда сможешь найти!
- Зло… - произнес он. - В тебе, мама, нет зла, но в себе я иногда слышу вой демонов. В мире есть два вида зла: одно происходит по воле самого человека, другое вползает в него вопреки этой воле, при содействии дьявола. Я должен открыться отцу зла и победить его. Он будет искушать меня, чтобы я соединил свою волю с его волей - на свою погибель. Но меня ему не одолеть. Потом, через сорок дней и сорок ночей, я смогу идти дальше и бороться со злом, которое творит человек. И с бесами тоже, ибо от них исходит зло. Невинность поражается злом из вместилища зла, - добавил он, дочиста вытерев блюдо куском хлеба.
Проглотив хлеб, Иисус невнятно произнес:
- Ты не должна тревожиться.
- Не должна что?
- Тревожиться.
Этой ночью он спал крепко и проснулся с первыми петухами. В утренней прохладе, стараясь не разбудить мать, он как следует напился воды из колодца и вышел на пустынную улицу. Небо на горизонте начинало светлеть. Иисус пошел на восток - в сторону пустыни. Петухи кричали так, будто сам дьявол бросал ему вызов.