Что резко опрокидывало стойкое российско-эмигрантское убеждение, будто немецкие врачи равнодушно и безжалостно обязаны сообщать своим пациентам самые страшные диагнозы, полагая, что больной человек должен знать про себя все…
Уже в коридоре отделения, в дальней стороне от палаты Рифката и Кирилла Петровича, шеф еще раз тщательно просмотрел историю болезни герра Когана, все результаты последних исследований, после чего, уже без всякой латыни, негромко сказал доктору Кольбу и всему своему окружению:
- Герра Когана мы теряем. Он уже не операбелен. Слишком поздно. Химию продолжайте. Обезболивайте и обезболивайте. Вопрос недели.
- Рифкат, ты в бога веришь? - спросил Кирилл Петрович.
- Нет, - ответил Рифкат. - Я в бога не верю, но боюсь его беспредельно.
Кирилл Петрович замер, затаил дыхание, потрясенно уставился на Рифката широко открытыми глазами.
Со стороны могло показаться, что или его изумила столь парадоксальная форма неверия соседа в Высшие силы, или безмерно удивила произнесенная Рифкатом фраза, откуда-то издалека ворвавшаяся в его сегодняшнюю лексику. У Кирилла Петровича сами собой притихли ежесекундные мысли о печальной Зойкиной судьбе после того, как он умрет.
Притупилось ощущение тихой безмолвной истерики и перепуга - а если это "злокачественная"?..
Исчез так часто представляемый им, но слегка размытый вид своей будущей могилы и попытки вообразить себе картинки собственного погребения. Дескать, как это будет выглядеть драматургически?..
Все пропало. Осталась только светлая, чистенькая, оснащенная по последнему слову медицинской техники больничная палата онкологического отделения университетской клиники в Мюнхене.
И глаза этого женато-неженатого Рифката Когана, с его нелепым, анекдотичным сочетанием мусульманского имени, дарованного ему при рождении, и еврейской фамилии, в старости купленной за тысячу долларов. Да еще и с ног до головы бездарно и пошло разрисованного по всем блатным канонам лагерных зон и российских тюрем…
- Как ты сказал?!. - хрипло переспросил потрясенный Теплов.
Рифкат улыбнулся Кириллу Петровичу и мягко повторил:
- Я, Петрович, сказал, что "в бога я не верю, но боюсь его беспредельно".
Вот тут в сознании ошеломленного Кирилла Петровича со страшным грохотом рухнула глухая стена толщиною в пятьдесят лет!
Она разлетелась на десятки тысяч кусочков прошлой жизни Кирилла Петровича Теплова. И в одном из обломков - не бог весть в каком крупном, но бесформенном и корявом, с острыми опасными сколами и гранями - Теплов увидел себя молодым, уже разошедшимся с первой женой и еще не встретившим свою Зойку…
…и сквозь несколько десятилетий, нырнувших в прошлое, услышал совсем не изменившийся голос Рифката, который в ответ на отчаянный вопрос руководителя следственной группы, следователя по особо важным делам Ленинградской прокуратуры Кости Степанова: "Рафик! Ты хоть в бога веришь?!." - ответил:
"В бога я, гражданин начальник, не верю. Но боюсь его беспредельно".
Теплова еще тогда, в начале шестидесятых, поразил этот ответ. Такого он потом больше нигде никогда ни от кого не слышал…
Почти непосильным напряжением воли Кирилл Петрович попытался вывести себя из ступора и, с трудом шагнув из внезапного прошлого в день сегодняшний, осторожно и тихо спросил у Рифката: - Алимханов, это ты?..
…интересно, Костя Степанов жив еще или уже… того? Он, кажется, был года на два старше Кирилла Петровича…
…еще вчера, когда поздним вечером спускался с Зойкой на лифте в больничный гараж, чтобы она могла сесть в машину и наконец-то поехать домой, у Кирилла Петровича все еще теплилась какая-то дурацкая надежда. Вот обследуют его хорошенько, внимательно, убедятся в своей ошибке, похвалят самих себя за врожденную немецкую врачебную дотошность и перестраховку, и все вернется в нормальное прежнее русло.
Он останется здоровым (соответственно своему возрасту), и в его легких нет никакого рака!
Есть что-то поддающееся скорому, необременительному лечению. И он будет продолжать жить дальше.После того как эти же немцы его Зойку вытащили с того света за уши, он в них очень уверовал.
Кирилл Петрович даже устроил себе быструю ходьбу по длинным коридорам онкологического отделения. Дескать, вот я какой бодрый, спортивный старикашка! Чем, честно говоря, привел в неодобрительное удивление ходячих пациентов и младший медицинский персонал.
Но вот сегодня, как повесили ему эту табличку - "Nuchtern", так и впал он в тихую панику. Даже Зойка, которая с утра до вечера торчала в палате, не смогла вывести его из этакого дребезжащего состояния.
А что, если завтра бронхоскопия покажет худшее? И сколько времени будет отпущено на это самое - "…жить дальше"?
"Господи, боже мой!.. Да когда же все это было? В какой такой прошлой жизни?.." - думал Кирилл Петрович Теплов.
Нет никакой "прошлой" жизни. Как нет и "будущей". Есть только одна, одна Жизнь! Она просто искусственно подразделяется на какие-то определенные этапы, на совершенно конкретные "До" и "После". Если некий этап затягивается, то тогда уместно определение - "Во времена…"
Для кого-то важен один этап, для кого-то - другой.
Во времена действия статьи 88 Уголовного кодекса РСФСР - "Нарушение правил о валютных операциях" - был один этап нашей Жизни. После отмены этой статьи - начался расцвет этапа доселе неведомого и прекрасного!
То, о чем раньше нельзя было даже помыслить, теперь губительно-освежающим водопадом обрушилось на головы бывших советских граждан: доллары, доллары, доллары!!!
А еще лучше - евро.
Дают, берут, отстегивают, откатывают…
В телевизоре - все поют и изредка возмущаются излишней свободой финансовых нравов…
Интернет вспухает якобы праведным негодованием и лопается, распространяя вокруг себя омерзительный запах…
Газеты проливают, как теперь говорят, "проплаченные" крокодиловые слезы и вопят лживыми голосами:
"Волга впадает в Каспийское море!!!"
"Это что же творится, господа хорошие? Десятки миллиардов долларов в год уходит только на одни взятки своим же чиновникам!.."
"Однако, справедливости ради, - вспомнил Кирилл Петрович, - все отмечают, что в неприглядной картинке повального мздоимства есть и симпатичный высоконравственный мазок - дают чиновникам (а они, суки, берут!..) не затем, чтобы обойти созданный ими же закон (!), а для того, чтобы они, засранцы, его хотя бы частично исполнили".
Журнал "Форбс" сладострастно публикует перечень самых богатых людей в мире. Наших там - полно!..
Правда, после объявления мирового экономического кризиса наш список слегка увял, но в это, кажется, никто не верит.
Кто профессионально обучен и натаскан, те стараются не светиться. Все они из бывшего КГБ и поэтому во всенародно читаемых открытых списках, слава те Господи, не значатся. Как утверждает бывший советник российского Президента по экономическим вопросам (а уж он-то это хорошо знает!..), из тысячи важнейших государственных постов в России семьдесят семь процентов возглавляются действующими сотрудниками специальных служб!
Очень толковые тренированные ребята. Мать их за ногу. "Форбс" может на них только облизнуться. Хотя желтые таблоиды иногда негромко и тявкают на них из подворотни. Но это так - от зависти и привычного испуга. И для коммерческого тиража.
"Эти ребята были когда-то бойцами невидимого фронта, - таинственными сотрудниками Главного Института Власти, - размышлял Теплов. - А теперь они на самом, что ни есть, на виду. Скромные и достойные владельцы земли русской, ее недр и ее народонаселения. Электората, так сказать. Как говорится…"
"…Человек проходит как хозяин необъятной родины своей!.."
От собственноличных долларов и евро этих бывших спецпареньков офшорные зоны всего света чуть не лопаются.
"Пиастры, пиастры, пиастры!!! - хрипит старый стивенсоновский попугай, сидя на плече одноногого Джона Сильвера…"
Так вот, в те времена - времена "шестидесятников" и пр…
…после восьмилетней армии, полупрофессионального спорта (профессионального у нас тогда якобы не было); после неудачной студенческой женитьбы и тихого бескровного развода, ибо делить было абсолютно нечего; после нежных шеренг юных манекенщиц, стюардесс, официанток и продавщиц универсальных магазинов Кирилл Теплов - член Союза журналистов СССР, которому тогда уже завалило за тридцать, - числился штатным, специальным корреспондентом при Ленинградском корреспондентском пункте одной из самых могучих советских газет, издающихся, конечно же, в Москве.
И уж кто-кто, а Теплов больше, чем кто-либо, был в курсе того уголовного дела, по которому "проходил" и молоденький Рифкат Шаяхметович Алимханов, по кличке "Рафик-мотоциклист".
Кликуху эту Рафик заработал честно: за тяжкий труд и подлинный талант.
Сразу же после демобилизации он стал собирать на свалках и скупать на барахолках искалеченные и ворованные мотоциклы любых марок. Восстанавливал их, доводил до полной и превосходной кондиции и продавал кому надо с большим припеком. Механиком он был феерическим! В основном его мотоциклы уходили в Прибалтику. В Ригу, Таллин, Вильнюс. Там в мотоциклах Рафика толк понимали…
Сам он разъезжал по Ленинграду на могучем, собранном собственными руками "Харлее-Девидсоне". Четыре горизонтально расположенных цилиндра "Харлея" вызывали завистливое и обильное слюнотечение у всех ленинградских стиляг и пижонов, хотя бы чуточку кумекавших в подобных средствах передвижения…
Но однажды Рафик Алимханов неожиданно забросил свое достаточно прибыльное мотоциклетное дело и занялся совсем-совсем другим…
А кличка - Рафик-мотоциклист за ним так и осталась.
Тогда только за одно невинное прикосновение к такому понятию, как "валюта", можно было схлопотать по восемьдесят восьмой статье от трех до пятнадцати с конфискацией всего нажитого и спертого имущества. А уж если в деле будет фигурировать золотишко, камушки или того хуже - платина мимо империи попытается проскочить, - вообще не отмоешься!
В искусственный период наивной хрущевской "оттепели", впопыхах сочиненной Эренбургом, трех хмырей - известных московских валютных фарцманов - по запарке даже показательно расстреляли.
Вопреки всем статьям Уголовною кодекса РСФСР, утвержденного третьей сессией Верховного Совета 27 октября 1960 года.
Со Старой площади позвонили куда следует и тихо так, человечно, ну, просто по-ленински, сказали: "Надо. Чтоб другим неповадно было".
Суд, естественно, взял под козырек, щелкнул каблучками, послал в жопу всю третью сессию своего Верховного Совета вместе с его Уголовным кодексом и…
…шлепнул валютчиков. В смысле - расстрелял.
Чтобы те по лагерным баракам да лесоповалам не мучились.
Потому что советский суд - самый гуманный суд в мире.
…Где полегла в сорок третьем пехота, пехота, пехота…
Где полегла в сорок третьем пехота без толку, зазря,
Там по пороше гуляет охота, охота, охота…
Там по пороше гуляет охота, трубят егеря!..
- Слушай, старик! Был звонок из Москвы. Вчера нашего главного вызывали в ЦеКа и отшлепали по первое число. Тут, понимаешь, вовсю катит вторая волна, аналогичная той, фарцовочно-расстрельной. Тема, можно сказать, особой государственной важности, а мы, дескать, ухом не ведем и молчим, словно дерьма в рот набрали. Короче, матерьял должен быть - зашибись! Я с утра звонил прокурору города, стелил для тебя соломку, - сказал тогда Теплову заведующий корреспондентским пунктом.
В одиннадцать часов утра от него уже вкусно пахло коньяком. Это был большой, толстый, ироничный и талантливый царедворец. Несколько лет он просидел во Франции собственным корреспондентом, превосходно владел французским и английским и недавно вернулся в Союз.
Вернулся достаточно плотно "упакованным". Чтобы не очень страдать от разницы между вполне обеспеченным Парижем и полупустым Ленинградом. Хотя бы первые три-четыре года. Стиранию международных экономических граней для персон, особо приближенных к власти, еще очень способствовало прикрепление заведующего корреспондентским пунктом такой газеты к специальному закрытому промтоварному отделу ДЛТ - "Дома Ленинградской торговли". А также к "Свердловке" - обкомовской поликлинике и больнице, к таинственному партийному буфету в Смольном с четким иерархическим пайковым распределением. Ну и, естественно, самые доверительные отношения со специалистами по идеологии из Комитета государственной безопасности. Это уже в обязательном порядке. Не говоря даже о сертификатно-чековом магазине "Березка"…
- А конкретнее? - попытался уточнить тогда Теплов.
- Паспорт и удостоверение Союза журналистов с собой?
- Да.
- Вот и вали в городскую прокуратуру. Там тебе все расскажут. Фарцовня, валюта… Золотишко, платина через границу туда-сюда шмыгают. Росювелирторг ручонки заламывает, слезами обливается. Перекупщики у них - кость в горле… Москва дала добро на "подвал" в шестьсот строк. Я набросал официальное письмецо на нашем бланке в прокуратуру. Держи! Ты в нем, естественно, представлен в лучшем виде. Все чин-чинарем. Тебя там ждут с букетом настурций и оркестром Эдди Рознера.
- Сроки? - спросил тогда Кирилл Теплов.
- Как всегда: чем быстрее, тем лучше.
Когда Теплов уже был в дверях корпункта, толстяк окликнул его:
- Этимологию слова "фарцовка" знаешь?
- Понятия не имею. Что-то блатное, наверное.
- Неуч. Так уж и быть. Где наше не пропадало! Отрываю от сердца и продаю за обеденный перекус и сто пятьдесят армянского в Восточном буфете "Европейской". Вход, как тебе известно, с улицы Ракова.
- Известно, известно. Давай свою этимологию.
- "Фарцовка" - безжалостно русифицированное и бесчеловечно искаженное английское выражение "For sale" - "На продажу". Можешь взять себе эпиграфом…
"Господи, милостивый… Это же Рафик-мотоциклист!.. Это же Рифкат Алимханов… Боже мой, только бы выжить!.."
- Это ты, Рафик?..
Старик Теплов напряженно всматривался в синего от татуировок старика Когана, пытаясь узнать в нем молоденького Рафика-мотоциклиста из шестьдесят второго года прошлого века.
- Алимханов, это ты?
- Я, Кирюша, я… - ответил ему старый Рифкат и тихо заплакал.
У него затряслись острые исхудалые плечи, на дряблой, иссеченной морщинами шее ожила и задвигалась синяя петля из тюремно-лагерного законодательства - "Не верь, не бойся, не проси!", задрожали пальцы рук с наколотыми неровными синими буквами - именами прошлых любимых…
Кирилл Петрович встал, обнял старого, плачущего, худенького, истатуированного с ног до головы Рифката Когана-Алимханова, прижал к себе и уже вслух повторил тихим шепотом:
- Только бы нам с тобой выжить…
В начале тридцатых, будучи свято уверенными в том, что "Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить!", а также верноподцаннически и совершенно искренне следуя указанию вождя мирового пролетариата - "Уничтожить духовенство к чертям собачьим!" и, как еще мудро и прозорливо добавил Ильич: "Чем больше, тем лучше!", специальные люди отстреляли чуть ли не всех служителей русской православной церкви.
В провинциях же, где с патронами, как и с хлебом, всегда было туговато, попов просто сбрасывали с колоколен на землю. С церковных куполов посшибали кресты. Торжественно и злобно жгли иконы. Серебряные оклады и чаши конфисковали в пользу простого трудового народа и сперли.
Часть молельных строений разрушили, остальные использовали как складские помещения, клубы и свинарники.
И только в Ленинграде в тридцать втором году, на углу Литейного проспекта и улицы Чайковского, с Сергиевским собором, построенным архитектором Леонидом Бенуа, ректором Императорской Академии художеств, обошлись достаточно бережно и культурно.
Наполовину его разобрали, а то, что не смогли демонтировать, - аккуратненько взорвали. А на его месте чуть ли не на целый квартал выстроили очень "Большой дом". Заселили его нашей рабоче-крестьянской милицией, ну, и…
…сами понимаете кем еще.
Для особо наивных и недогадливых - служивыми потомками верных бойцов Чрезвычайных Комиссий прошлых лет.
После устрашающего "ВэЧеКа" у этой комиссии было много самых различных названий, одинаково и неизменно приводящих советских граждан в состояние обморочного перепуга.
Зачастую - с последующим летальным исходом.
А чтобы сор из избы не выносить, там же - в середине "Большого дома" - организовали так называемую внутреннюю тюрьму. Что было очень удобно при работе с разными деклассированными элементами во время следственных упражнений.
Нужно, к примеру, допросить политического или уголовного сидельца в самый неожиданный для него момент - нет проблем! Ехать за ним никуда не надо. На дворе холод, слякоть, дождь со снегом, а ты сидишь себе в теплом кабинетике, поднимаешь трубочку специального прямого телефончика и говоришь:
- Здорово! Из четвертой камеры подследственного такого-то - на третий этаж в комнату номер такую-то, на допрос к следователю по особо важным делам такому-то! Кто говорит? Ну ты даешь!.. Старший оперуполномоченный капитан Леха Петраков говорит. Карпенко! Ты чего, своих не узнаешь? Вы там у себя внизу совсем одичали. Ну, и что, что два часа ночи? Партия сказала "надо", комсомол ответил - "есть!"
И уже через десять минут - конвой дремлет у дверей в коридоре, а сонный подследственный сидит перед тобой, носом клюет.
Внутренняя тюрьма - штука чрезвычайно удобная!
- У тебя моча хорошо отходит?
- Вроде ничего.
- А я раз по пять за ночь встаю.
- Нет, я - раза два, не больше.
- А вчера ночью мне даже катетер в… это самое… ставили. Ссать хочу - помираю! Полчаса стою над парашей, тужусь, как бурлак на Волге, а моча не идет, сука. И боль… Словно огнем весь живот разрывает! Хоть криком кричи. Я тихонько сестричку позвал, корячусь, показываю ей… Поняла. Из урологии дежурного врача вызвала…
- Надо было меня разбудить. Я бы перевел, что надо.
- Ну что ты, Кирюш… Сестричка толковая оказалась, сообразила. Литра полтора откачали. Веришь?
- Верю, Рафик…
Недавно в "Аргументах и фактах" Кирилл Петрович прочитал, что "…современный человек не вершина эволюции, а лишь ступенька в становлении нового вида". И что "…передовые технологии помогут нам ликвидировать страдания, старение и смерть".
Вроде бы "…человек будет совершенствоваться. Но уже не в силу "слепых" биологических законов, а благодаря достижениям науки. И со временем появится новый вид - ПОСТЧЕЛОВЕК. Он будет умнее любого человека-гения, память его будет более совершенна…"