"Черт меня подери… какая гадость!.. В этом отвратительном кусочке - сейчас вся моя жизнь… Со всеми глупостями, радостями, удачами и обидами. Неужели все, из чего состояло мое существование на протяжении восьмидесяти лет, выглядит так ничтожно? Просто - никак. Какая гадость… и цвет у него омерзительный!.."
Кирилл Петрович высморкался в бумажную салфетку, виновато шмыгнул носом и даже попытался улыбнуться:
- Какая-то дрянь причудилась…
И вдруг сообразил, что он и понятия не имеет - что же ему такое приснилось? Спроси его Зойка: "Что тебе пригрезилось?" - а он и слова сказать не сможет…
Помнил только, что во сне его что-то очень испугало. И все.
…Когда еще в ноябре шестьдесят второго года на "Железке" менты замели с поличным нескольких мелких перекупщиков, особо серьезным "золотишникам" пришла в голову добротная идея. Не связываться с разной советской "нищей шушерой", волочащей колечки и сережки своих бабушек в скупку, чтобы оплатить задолжность за свет, газ и свои вонючие коммунальные норки.
"Железку", по возможности, миновать и доставать золото прямо в бутылках. В виде золотой краски. Непосредственно - с фарфоровых фабрик.
А уж потом-то кто-нибудь - типа Рафика-мотоциклиста - сообразит, как избавиться от химического раствора из сивушных масел, висмута и родия, чтобы получить, по выражению ныне подследственного гражданина В. Е. Лякина, - "чистое рыжье"…
По "данному эпизоду уголовного дела", - как по сей день выражаются все служивые милицейско-судебно-прокурорской системы, - специальный корреспондент одной из самых серьезных газет страны - Кирилл Теплов - потом, по окончании следствия, не без оживляющего сарказма, напишет…
6 сентября 1963 г. Из статьи журналиста К. Теплова "Железка".
"…снарядили "экспедиции" под Москву, на Украину, в Молдавию - чуть ли не на все фарфоровые заводы страны. Не был забыт и Ленинградский завод имени Ломоносова. Каждая "экспедиция" была укомплектована деньгами для "оплаты услуг", заранее сфарцованными заграничными тряпками для местных пижонов, имевших отношение к росписи фарфора. Все начиналось с водки. "Фартовые" ленинградские ребята угощали и расплачивались по счетам. Мало того, разбрасывали направо и налево заморские одежки. Кому пестренькие носочки, кому и рубашонку с шикарным клеймом… Специалисты по росписи фарфора благодарно икали и что-то подписывали и подписывали…
А наутро происходил короткий разговор:
"Водку пил? Пил. Шмотки брал? Брал… Тащи золото!"
И обалдевшему клиенту показывали подписанную им бумагу, на которой он обязуется поставлять препарат жидкого золота…"
Дальше автор статьи К. Теплов достаточно элегантно сочинил и изобразил десятки честных и мужественных советских людей, которые бросали в физиономии "соблазнителям" их заграничное барахло, отдавали последние, честно заработанные деньги за вчерашнюю водку и прямиком бежали в милицию! Однако…
Тут автор, не скрывая своего гражданского возмущения, писал, что "отдельные опустившиеся аморальные личности" все-таки выносили из стен заводов бутылки с золотым препаратом.
А дальше, по категорическому требованию редакции, автор статьи все ставил с ног на голову и в бессмертной манере соцреалистической и современной "заказухи", на голубом глазу уверял миллионы читателей, что таких вороватых людишек было "ничтожное количество". А честных и порядочных - не сосчитать!
На самом же деле "честных и порядочных", вернее, до смерти запуганных, было всего человечка два-три. А "ничтожное количество" вороватых - на каждом фарфоровом заводе исчислялось десятками.
Перерывая свой архив, Кирилл Петрович и по сей день, при встрече с собственными образцами этаких перевертышей, неожиданно начинает ощущать отвратительный вкус во рту. Его передергивает от отвращения к самому себе и от низости некоторых своих прошлых упражнений.
А ведь когда-то, на заре своей журналистской юности (и частично - зрелости…), он был почти убежден, что это и есть профессиональная норма, потому что именно "печатное слово - воспитатель и организатор масс!"…
Не находя в себе сил выбросить всю эту высохшую и пожелтевшую от старости макулатуру, подписанную его именем (ну, слаб человек, слаб!..), он зарывал эти заметки подальше, в самые старые потрепанные папки с еще советскими канцелярско-ботиночными шнурками. И утешал себя тем, что у него было достаточно много смелых очерков и хороших статей, иногда заставлявших полстраны говорить о том, что написал Кирилл Теплов.
Но уж если продолжать разговор начистоту, то Кирилл Петрович прятал вот такие свои давние заказные статейки не от себя, а от Зойки. От любимой, родной, ироничной, но иногда бескомпромиссной и беспощадной Зойки.
Он до сих пор пребывает в стыдливо-счастливом неведении, не зная, что Зоя все это уже давным-давно прочитала. И простила Кирилла Петровича.
За сорок с лишним лет их совместной жизни она ему простила очень многое и многих…
6 сентября 1963 г. Из статьи журналиста К. Теплова "Железка":
"…но с некоторых пор перевозить бутылки с золотой краской стало тяжело и опасно. И тогда кому-то из "Дыр" средней руки в голову пришла прекрасная идея!
Каждому художнику по росписи фарфора выдается определенное количество колонковых, беличьих или барсучьих кисточек и специальных тряпочек для вытирания этих кистей. К концу смены пропитавшиеся золотой краской тряпки сдаются по счету и сжигаются. Пепел пакуют в специальные посылки, опечатывают и фельдсвязью отправляют в Москву. На фабрику вторичных драгоценных металлов. В этом пепле тридцать шесть процентов чистого золота (!), и называется он - "золотосодержащие отходы". Вот эти-то "отходы" и приковали внимание преступников! Те, кто раньше воровал "жидкое золото", стали выносить из стен фабрик вот такие, еще не отправленные в Москву, посылки. Весь "золотой пепел" поступал Витьке-Кролику - подсудимому В. Е. Лякину. Он - газосварщик, ему, как говорится, и горелка в руки…"
- "Кролик", бывало, за один день, Зоинька, из этого пепла граммов по семьсот золотишка выплавлял! У него был такой кювет из нержавейки… - морщась от непрерывной боли, покряхтывая, с трудом выговорил старый и разрисованный Рафик Алимханов. Рифкат Шаяхметович Коган…
Нескончаемая боль во всем теле сбивала дыхание. Между фразами неожиданно возникали долгие паузы. Вот и сейчас Рифкат отдышался, повернулся к Кириллу Петровичу:
- Помнишь, Кира? Этот кювет еще по вещдокам… ну, по вещественным доказательствам, тогда вместе с его сварочным аппаратом проходил. Тебе "следаки" наверняка показывали…
- Нет, не помню.
- Ну, корытце такое квадратное! С высокими бортами. В одном углу - слив. Носик вытянутый.
Чтобы расплавленное золото удобнее было в формы сливать.
- Столько лет… Как ты-то помнишь такие подробности?
- Так я же сам ему этот кювет делал!
Рафик откинулся на высоко поднятую подушку, зажмурился от боли:
- Ох, чччерт… сестру позвать, что ли? И Полина тоже… Гусь лапчатый! Обещала прийти, белье чистое принести, мать ее… А то перед персоналом прямо неудобно… Третий день не меняно. Ничего ж больше не нужно - принеси чистое - носки, трусики там, маечку, штаны пижамные… И иди, гуляй по фломарктам со своими Могилевскими жлобихами! А потом дуй в еврейскую гемайнду - общину, значит, за бесплатными бананами! Или чего там еще так, без денег можно нашустрить?.. Мацу? Давай сюда и мацу! Как говорит Полина: "Раз положено - пусть дают!" Кому "положено"?.. За что "положено"? Я эту мацу в упор не вижу, а ей - лишь бы на халяву! У нее это прямо как болезнь. Будто отравленная.
Зоя Александровна погладила Кирилла Петровича по щеке, встала и решительно подошла к кровати Алимханова. Облокотилась на заднюю спинку, где висела табличка: "Herr R. KOGAN".
- Рифкат Шаяхметович! Вы с Кириллом Петровичем… - Зоя неожиданно занервничала. - Ну, короче. Вы знакомы уже столько лет… Я могу говорить вам "ты"?
- Господи, Зоенька… Да ради бога! Как подарок… Петрович! Ты не против?
Теплов на мгновение даже забыл про себя, испуганного и несчастного. Сказал с презрением:
- Дурак ты старый!
Старый Рифкат счастливо рассмеялся.
- Так вот, Рафик, - продолжила Зоя Александровна. - Ты считай, что я теперь к вам обоим прихожу: и к тебе, и к Кириллу. Одинаково. Если что надо - не стесняйся. Я ж на машине… Сейчас смотаюсь в какую-нибудь ближайшую лавку, привезу тебе все чистое, новое. А ношеное домой заберу. И запихну в стиральную машину, вместе с Киркиным барахлом… Мне это - раз плюнуть.
- Да ты что, Зой!.. Ну ты даешь. Деньги-то возьми! В тумбочке…
- Обойдусь. - Зоя профессионально оглядела лежащего Рифката. - Размер - сорок шестой, рост - второй. Вернусь минут через сорок…
Она деловито перекинула свою сумку через плечо, по-свойски подмигнула двум старикам и вышла из палаты.
Как только она закрыла за собою дверь и оказалась в коридоре отделения онкологии, силы окончательно покинули ее.
Словно сами собой, с нее бесшумно осыпались стальные рыцарские латы, в которые она еще с утра, дома, заковывала себя перед тем, как спуститься в гараж, сесть за руль и поехать в больницу.
Неудержимо захотелось просто расплакаться.
Не сдерживая себя, не в носовой платочек, а с открытым, некрасивым и опухшим от слез лицом, отрешенным от всего земного, - вслух, навзрыд, со всхлипываниями, с нормальными, жалостливыми бабскими причитаниями, с матерной руганью и проклятиями…
Со всем тем, что подлинно могло бы отразить весь трагизм вероятных и невероятных последствий происходящего, всю нестерпимую боль возможно предстоящей потери, всю тяжкую, неумолимую и страшную поступь надвигающихся перемен…
Но этого не произошло. При посторонних этого просто не могло произойти. Вообще - ни при ком… А тут, как назло, навстречу ей, явно в палату к геррам K. Teplow und R. Kogan, по коридору двигалась небольшая процессия.
Маленькая, толстенькая медицинская сестричка в коротких белых брючках, при взгляде на которую Рафик недавно проявил некий неопределенный и невнятный сексуальный интерес, несла в двух руках всю систему для установки обычной капельницы, а доктор Кольб и уже знакомый Зое Александровне анестезиолог катили некий странный и очень красивый аппарат на колесиках.
В это чудо медицинской техники было вмонтировано тоже что-то вроде капельницы, но там еще поблескивал прибор со стрелкой и веселенькими разноцветными градациями на квадратном "циферблате", что ли… Рядом - маленький темный дисплей. Словно экран навигатора, вмонтированный в приборную доску дорогого автомобиля.
А еще оттуда тянулись электрические провода, каждый окрашенный в свой собственный, неповторяющийся цвет. Тонкая прозрачная эластичная трубочка была свернута кольцами и аккуратненькой бухточкой висела в специальном зажиме. Конец прозрачной трубочки защищал белый полупрозрачный матерчатый мешочек. Очень похожий на презерватив.
Ярко-красный свободно свисающий провод заканчивался небольшим грушевидным выключателем с кнопкой. Эта кнопка очень смахивала на ушедшую в далекое довоенное прошлое "сонетку" для вызова домработницы в гостиную, к столу, на котором, по ее же вине, чего-то явно не хватало…
И Зое Александровне вдруг почему-то представилось, что именно эта кнопка и есть - самое главное в продлении человеческой жизни.
От постоянной, терзающей его боли во всем теле старый Рифкат Коган лежал, свернувшись клубочком и закрыв глаза.
Кирилл Петрович захотел писать. Встал с постели, пошел в туалет. Там сделал свои немудрящие дела, спустил воду и, моя руки, посмотрел на себя в зеркало. Подумал, что выглядит отвратительно…
Вспомнил Джеральда Даррелла. Где-то он написал:
"…Когда я показываю кому-нибудь животное, не наделенное привлекательной внешностью, мне неизменно задают вопрос: "А какая от него польза?" Таким образом, спрашивая "Какая от него польза?..", вы требуете, чтобы животное доказало свое право на жизнь, хотя сами еще не оправдали своего существования…"
В коридоре Зою остановил доктор Кольб. Он махнул рукой анестезиологу и медицинской сестре:
- Начинайте без меня. Я сейчас подойду. Фрау Теплов…
- Так что, доктор, все-таки - злокачественная? - прямо спросила его Зоя неожиданно севшим голосом.
- Скорее всего - да. Хотя это лишь экспресс-анализ. Мы ждем биопсию. А пока - проведем курс химиотерапии.
- Операция неизбежна?
- Она неизбежна в любом случае.
У Зои Тепловой ее химиотерапии были всегда после операций. У нее "химия" продолжается и по сей день. Уже несколько лет. Только теперь в таблетках.
- Зачем же тогда химия сейчас? Почему не после операции?
- Чтобы остановить рост плохих клеток и локализовать опухоль. Она расположена слишком близко от важных сосудов. Это опасно.
- Господи! Ему же через несколько дней восемьдесят…
- В этом есть даже некоторое преимущество. К старости опухоль замедляет свой рост и капсулируется. Вы его проинформируете сами или?..
- Сама. Пожалуйста, пока скажите ему, что это общеукрепляющие витамины. А потом мы вместе подготовим его.
Зоя показала на прибор с колесиками, который уже вкатывался в палату:
- Это тоже ему?
- Нет. Это для герра Когана. Анестезирующий автомат. Завтра вы будете у своего мужа?
- Я вернусь сюда через полчаса.
И совершенно выпотрошенная, почти теряющая сознание от внезапно навалившейся дикой, болезненной усталости, пошла к лифту, чтобы спуститься в гараж.
Ее вообще очень выматывала необходимость хорошо говорить по-немецки. Язык она знала неизмеримо лучше Кирилла Петровича. Но легкости переключения с русского на немецкий и обратно, как этим счастливо владел Кирилл Петрович, в ней никогда не было. Ибо она постоянно старалась говорить правильно, грамотно строя фразу, соблюдая почти все языковые нюансы, а Кирилл Петрович болтал по-немецки, как бог на душу положит. Ему было наплевать на грамматику, на верный порядок слов во фразе, на элементарную грамотность. Теплову были важны две вещи: немцы должны были понять, что говорит он, а он должен сообразить, о чем же говорят немцы.
Отсюда в нем проявилась забавная лингвистическая способность - чем хуже говорил его собеседник по-немецки, тем лучше его понимал Кирилл Петрович. Поэтому, если на него не накатывал некий "языковый ступор" (а случалось и такое!..), то с человеком, обладавшим таким же, как и он, чудовищным немецким, старик Теплов мог болтать без умолку…
6 сентября 1963 года. Из статьи журналиста К. Теплова "Железка":
"…И тогда Алимханов обегал все магазины старой книги Ленинграда. Он скупил всю давным-давно издававшуюся литературу о старинной технологии гальванопластики и способах снятия копий с монет и медалей. Скупил и сел изучать. Параллельно с сугубо технической подготовкой он денно и нощно штудировал учебники уголовного права и криминалистики.
Когда теоретический курс был окончен, Рифкат Алимханов приступил к организации лаборатории…"
6 сентября 1963 г. Из этой же статьи К. Теплова:
"…наконец, были изготовлены пуансоны и матрицы для оттиска фальшивых золотых десятирублевиков.
Алимханов сам приготавливал металл для будущих "золотых" монет. По понятным причинам мы не будем описывать состав сплава. Скажем лишь то, что из этого сплава он изготавливал так называемые "лепешки", выдавливал оттиск монеты и методом электролиза покрывал его высокопробным золотом. И появлялась "золотая" монета, на одной стороне которой явственно виднелся герб Российской империи, а на другой стороне - изображение самодержца всея Руси"…
К сожалению, при подготовке этой статьи к печати из нее титаническими усилиями бдительных редакторов, от ужаса всегда мчавшихся впереди обязательного цензурного надзора, вылетели несколько ключевых фраз. Например:
"…досконально изучив Уголовный кодекс, Р. Алимханов убедился в том, что статья 87 УК РСФСР к нему отношения не имеет и золотые червонцы образца 1892–1896 годов не являются ни валютой, ни металлической монетой Государственного банка СССР…"
Ну не мог знать Рифкат Алимханов, что спустя год после начала его деятельности эта же статья УК РСФСР без каких бы то ни было внятных оснований будет усилена до самого высшего злодейского предела!
Выпал и один забавный эпизод.
Вернее, не столько "выпал", сколько его вышвырнули при окончательной московской правке. Что это, дескать, за хиханьки и хаханьки в серьезном заказном проблемном очерке?!!
Речь в этом эпизоде шла о следственном эксперименте с "золотыми" червонцами Рафика-мотоциклиста. То есть - подследственного Рифката Шаяхметовича Алимханова все-таки.
"…обвиняемого по статье 87 УК РСФСР, части второй… А с применением редакции Закона Верховного Совета РСФСР от 25 июля 1962 года…"
Короче говоря, по этой новой редакции Закона Верховного Совета Рафику-мотоциклисту грозил РАССТРЕЛ.
- Вот из-под этого его надо срочно уводить… - туманно и негромко сказал Николай Иванович Зайцев. - Такой паренек - один на сто миллионов.
- Он, может, Ломоносов наших дней, - добавил Леха Петраков. - А то и так уж - ни вздохнуть, ни пернуть.
Костя Степанов промолчал. Делал вид, что вчитывается в последнее донесение одного из своих особо ретивых информаторов.
А Кириллу Теплову вдруг причудился он сам - в детстве… Пяти… или шестилетний, больной, с замотанным горлом, температурой… И холодный мраморный подоконник в их довоенной квартире на Чайковского… Вспомнил соседа с третьего этажа - огромного, наголо бритого дядю Шуру…
- Можно сказать? - неуверенно спросил Кирилл.
Степанов не ответил. Вчера, как и сегодня, допросы и очные ставки затянулись глубоко за полночь, и когда Костя под утро вернулся домой на Петроградскую, он увидел, что от него ушла жена. И увезла восьмилетнюю дочь Лизу.
"Я люблю другого человека. Пожалуйста, оставь нас в покое".
Вот и все, что было написано на листе ученической тетрадной бумаги в косую линеечку. К кому она ушла, Костя знал.
- Черт подери! Можно мне наконец сказать? - раздраженно проговорил Теплов.
- Нет. - Степанов даже не поднял глаз от донесения.
И подумал, что с "тем человеком" ей, конечно же, будет лучше.
- Мы же с самого начала договорились с тобой, что ты будешь только наблюдать и помалкивать, - сказал он Теплову.
Теплов выскочил из-за стола, задохнулся от возмущения:
- Я при ваших подследственных хоть слово проронил?! Уже месяц я, как мудак, торчу здесь день и ночь! Вы работаете, и я работаю!
- Вот ты, как мудак, мне тут истерики и не устраивай. С меня и сидельцев хватает. Тебя сюда никто не звал, - жестко сказал Степанов и представил себе, что Лизе придется менять школу. "Тот человек" жил совсем-совсем в другом конце города, на Выборгской стороне. - Вали-ка ты, товарищ корреспондент, отсюда к такой-то матери и занимайся своим делом. А мы будем заниматься своим.