Промочив глотку, Бэзил Томас принялся объяснять, что имеет в своем распоряжении беспримерные материалы из самых секретных архивов советских спецслужб:
- Когда я говорю "все, что пожелаете", это значит все, что пожелаете. Хисс. Розенберги. То есть были они замешаны в том, в чем их обвиняли, или не были, понимаете? - Он, как истинный продавец, похоже, намекал на особые скрытые стороны того дела.
И все же Бэзил разочаровал Лукаса. Договариваясь о встрече, он представлял себе человека, обладающего неким тоталитарным шиком.
- У вас есть досье на Элджера Хисса и Розенбергов?
- Не только на них. У меня есть свидетельства о том, что было дезинформацией, а что нет. История Масарика. История Сланского. Досье на Ноэля Филда. На Рауля Валленберга. Уиттакера Чемберса. У меня есть все, что нужно вам для новой книги.
- Так Хисс действительно был шпионом?
- Извините, - весело сказал Бэзил. - За такую информацию - по тарифу. - (Лукас подумал, что этот архаичный постколониальный термин Бэзил подхватил в своих странствиях по миру.) - Легендарные дела. Это будет история века.
Глянув на красные, с огромными костяшками руки гостя, Лукас подумал, что может представить себе, как тот разбивает головы в какой-нибудь отпавшей балканской столице. Жестокий, улыбающийся палач. С другой стороны, он мог оказаться не более чем симпатичным мошенником.
- Януш говорит, вы знаете, где закапывали тела, - сказал Лукас. - Это его слова.
- Януш, - скучно повторил Бэзил Томас, - Януш, Януш. Между нами, - доверительно сказал он Лукасу, - порой я думаю, что Януш шарлатан. Януш вызывает у меня большие сомнения.
- Век кончился, - помолчав, сказал Лукас. Он уже опьянел, но не по своей вине, а в попытке угнаться за собеседником, и был намеренно невежлив. - Людям, скорее всего, плевать на все это.
- Как вы можете говорить такое?! - Казалось, Томас искренне поражен. - Это же история! - Он опасливо оглянулся через плечо, хотя все в баре - пожилой бармен, венгр-официант и две американки средних лет - прекрасно слышали каждое слово. - История, - благоговейно повторил он. - Что значит - наплевать?
- Ну, вы понимаете. Читатели - народ непостоянный. Со временем они теряют интерес.
- Теряют интерес? - Возможный бывший агент спецслужб уставился на него, словно решая, стоит ли его переубеждать. - Вы это серьезно?
- Люди переоценивают значение эпохи, в которую живут, - привел Лукас свой довод. - Все на свете меняется.
- Послушайте, мистер, - сказал Бэзил Томас, - знание - сила.
- Неужто?
- Вы никогда не слыхали это выражение? Если я владею прошлым, то владею землей, по которой вы ходите. Контролирую, чему учат ваших детей в школе.
Лукас, хотя и не имел детей, тем не менее впечатлился. Однако не был уверен, говорит подобное глубокомыслие о том, что Бэзилу Томасу можно доверять или, напротив, что нельзя.
- Думаю, вы правы.
- Верно думаете. Это я вам и предлагаю.
- Думаю, это не для меня, - сказал Лукас.
- Вы согласны терять прошлое?
- Я теряю настоящее, - сообщил свой секрет Лукас. - Вот что меня беспокоит.
- Настоящее? - фыркнул Бэзил Томас. - Настоящее - сплошное расстройство. - Он повернулся на стуле и вздохнул. - Что ж, могу толкнуть кому другому, - сказал он, украдкой выглядывая "кого другого".
- В любом случае, - сказал Лукас, - не уверен, что готов пойти на такие траты.
Бэзил Томас откровенно рассчитывал на хороший куш.
- А как насчет того, что в действительности стоит за отставкой Аврама Линда? - предложил он, просветлев. - Как и почему Йоси Жидов заменил его в кабинете министров? И что он предпринял, чтобы вернуться? По этому делу у меня есть особая информация.
Лукас пожал плечами. Он не особо следил за израильской политикой.
- Боюсь за ваше место в истории, - сказал Бэзил Томас. - У вас есть возможности сделать себе имя, но вы не желаете ими воспользоваться. Хорошо, - проговорил здоровила, когда Лукас устал изображать заинтересованность, - у меня есть кое-что еще. Слышали когда-нибудь о Пинхасе Обермане?
Да, Лукас слышал о нем, но не помнил, в связи с чем.
- Врач. Врач, лечивший иностранца, который пытался поджечь мечети. Он специалист по иерусалимскому синдрому.
- Чему-чему?
- Это такой психоз, который проявляется у тех, кто прибывает сюда, воображая себя воплощением героя, на которого Бог возложил миссию по спасению мира. У добрых христиан вроде вас, только сумасшедших.
На что Лукас сказал:
- Я не считаю себя христианином.
- Ну, не важно. Оберман думает, что собрал массу таких ударных историй. Он хочет написать книгу и ищет соавтора. Только его английский не ахти, и он предпочел бы американца. Для тамошнего рынка.
Томас объяснил, что у доктора Обермана есть кабинет на северной окраине, но вечера он по большей части проводит в бикс-баре в городе и готов встретиться там с потенциальным соавтором.
- Он связан с Шабаком? - поинтересовался Лукас.
"Шабак" было общепринятым уменьшительным названием ШБ, Шин-Бет, службы внутренней безопасности и контрразведки.
Томас пожал плечами и улыбнулся.
- Это я могу для вас выяснить, - сказал он, хотя нетрудно было понять, что он это уже знает.
- М-да, - сказал Лукас, - миллениум приближается. Город полон меджнунов. Схожу поищу его в биксе.
- Только не забывайте, куда идете, - предупредил Томас и мгновение спустя растворился в сумерках конца столетия за окном.
После исчезновения Бэзила Томаса у "Финка" установился обычный покой. Бармен, старик-меланхолик, которого нависающие брови и англофильская одежда делали похожим на С. Дж. Перлмана, смотрел прямо перед собой и протирал стаканы. Официант стоял с салфеткой на согнутой руке и лукаво ухмылялся. Лукас допил свой скотч, расплатился за себя и Бэзила и вышел из бара. На улице Георга V веяло весенним ароматом жасмина, на углу улицы Бен-Иегуда стояла группа уличных музыкантов-хасидов.
Он думал, что такого человека, как Оберман, найдет в тихом врачебном кабинете. Бикс же был притоном мытарей и грешников близ ворот Мандельбаума за Русскими подворьями. С одной стороны к нему подступал окутанный тайной Меа-Шеарим, с другой - напряженные, молчаливые палестинские кварталы. Дорога туда несколько протрезвила его.
В баре в разгаре ночь регги: накурено - не продохнуть, густой запах пота и пива. На маленькой эстраде растафарский квинтет наяривал Джимми Клиффа. Народу битком: псевдовалькирии, эфиопы в шляпах, Малькольм Икс, румыны-карманники и стажирующиеся за рубежом американские студенты в шляпах кибуцников. Каждый отрывался во что горазд, в соответствии со своими заповедями. Доска сообщений пестрела визитными карточками проповедников секты Муна, объявлениями музыкальных групп, приглашающих музыкантов, и посланиями проезжих австралийцев друг другу. Над стойкой переливалась огнями огромная эмблема "Хайнекена".
Лукас был немного знаком с местным управляющим, обходительным американским хипстером, известным просто как Майкл.
- Я ищу доктора Пинхаса Обермана, - обратился Лукас к Майклу, стараясь перекричать шум. - Знаешь такого?
- Конечно. Нужно чинить мозги? Не похож на его клиентов.
- А он этим занимается?
- Посмотри туда, - показал Майкл на столик в глубине бара, за которым сидел рыжебородый человек, оживленно беседующий с молодой блондинкой; с ними сидел Януш Циммер, всезнающий поляк.
Лукас подошел к столику и представился Оберману.
- Мистер Лукас?
Оберман протянул толстую ладонь. Он был примерно одного возраста с Лукасом, в облике что-то медвежье и одновременно что-то мальчишеское, над бледно-голубыми глазами потешно густящиеся брови. Подобные фигуры можно встретить среди хасидов; его легко было представить в обычном для них виде: цицит, строгая черная пиджачная пара, Лукас даже несколько удивился, не увидев кипы на его макушке. Но Оберман был в армейской рубашке, свитере с кожаными вставками на локтях и в дешевых очках. Женщину, бывшую с ним, он представил как Линду Эриксен. Выяснилось, что Оберман знал приятельницу Лукаса Цилиллу Штурм по организации "Мир сейчас", что сделало обстановку еще дружественнее.
- Линда, - сказал Оберман Лукасу, - осуждает "Гуш Шалом". Обнимается с ревизионистами. Стала последовательницей Жаботинского.
- Пинхас выдумывает, - сказала Линда. - Я даже не еврейка. Но я изучала движение поселенцев Западного берега и Газы, вот он и развлекается, поддразнивая меня.
Больше того, она сказала им, что недавно работала волонтеркой в Израильской коалиции по правам человека.
- Так вас Томас послал? - спросил Лукаса Януш и, не дожидаясь ответа, продолжил: - Умный парень. Надеется войти в долю. Пинхаса и Линду тоже он свел. Он кормится связями.
Циммер всегда казался слегка пьяным, однако, приглядываясь к нему, Лукас заметил, что на самом деле тот пьет совсем мало. Когда же напивается, то ведет себя очень осторожно. Хотя Лукас сдержался и промолчал, сам Циммер тоже кормился связями.
- Томас предложил мне на выбор, - сказал Лукас Циммеру, - интриги в кабинете министров, "изнанку КГБ" или доктор Оберман и религиозная мания. Думаю, тема религиозной мании подходит мне больше. - Обратясь к Линде, он спросил: - Интересно провели время с поселенцами? Обычно они с недоверием относятся к журналистам.
- И к американцам, - сказала Линда. - Может, потому, что многие из них сами бывшие американцы. Но, думаю, мне удалось завоевать их доверие.
- Они знают, что вы работаете на Коалицию по правам человека? - поинтересовался Лукас.
- Поселенцы любят Линду, потому что она жена протестантского священника со Среднего Запада, - ответил за Линду доктор Оберман. - Они надеются найти в ней друга. И возможно, находят.
Линда нежно стукнула Обермана по руке. Они или любовники, подумал Лукас, или миссис Эриксен старается произвести такое впечатление.
- Пинхасу нравится демонизировать поселенцев. Многие израильтяне это делают. Но, по-моему, те вполне нормальные люди.
Оберман возвел очи горе. Линда продолжала, обращаясь к Лукасу (Циммер наблюдал за ней):
- Многие поселенцы думают так же, как я. Пока они здесь, права арабов нужно защищать.
- Заметь, - указал Оберман, - она говорит "пока они здесь". Как будто их можно заставить исчезнуть.
Он встал и пошел к стойке заказать еще пива.
Музыканты заиграли песню Джимми Клиффа о плененных детях израильских, которых вавилонские поработители заставляли петь и веселиться. Растафарианская версия была вольным переложением 137 псалма.
Когда Оберман вернулся с пивом, Лукас выразил интерес к его книге. Он готов был обсудить вопрос о сотрудничестве. Он не стал упоминать, что находится в глубоком кризисе и сидит без работы. Затея с книгой казалась интересной, относительно безопасной и лично близкой ему. Оставался вопрос - потенциальная проблема, - как отнесется к его кандидатуре сам Оберман.
Чтобы Лукас был в теме, доктор рассказал гипотетическую историю - типичную в анналах иерусалимского синдрома.
- Молодой человек без особых перспектив на будущее слышит таинственный голос, объявляющий ему, - Оберман говорил с легким немецким акцентом, - что он должен отправиться в Иерусалим по велению Всевышнего. Когда он оказывается здесь, тот же голос возвещает ему его миссию. Часто - что, мол, он Иисус Христос во втором пришествии.
- Они всегда иностранцы?
- Иностранцы привлекают внимание полиции. Они кончают улицей.
- Как случилось, что вы заинтересовались этим?
- Я лечил Ладлэма, - сказал Оберман. - В армии меня направили служить в пограничную полицию. Слыхали когда-нибудь о нем?
Все о нем слыхали. Вилли Ладлэм когда-то был пастухом в Новой Зеландии. Однажды, когда он стерег свою отару в сиянии Южного Креста, ему был голос, повелевавший поджечь мечеть Аль-Акса в Старом городе, после чего толпы разъяренных верующих заполнили улицы городов, от Феса до Замбоанги, на Филиппинах.
- Он был грустным, - скорбно сказала Линда Эриксен.
- Он был тихим сумасшедшим, - поправил доктор Оберман. - Редкой разновидностью благонравного шизофреника.
- А он не считал себя ключевой фигурой в истории? - спросил Лукас. - Я думал, все они считают себя таковыми.
- Вилли, - объяснил Оберман, - был влюблен, когда его религиозная мания достигла апогея. Влюбился в девушку в кибуце, где он остановился, и, вероятно, это послужило причиной его ожесточения. Но он не считал себя Иисусом или мессией. Он думал, что, если сожжет Аль-Аксу, Храм может быть восстановлен. Это, конечно, в общих чертах.
- И таких людей много?
- Ну, - ответил Оберман, - как сказать. Предполагается, что все христиане веруют во второе пришествие и Новый Иерусалим. Пришествие мессии - фундаментальный постулат религиозного сионизма. Так что в некотором смысле все христиане и религиозные сионисты затронуты иерусалимским синдромом. На взгляд мрачного рационалиста. Разумеется, это не превращает их в маньяков.
- Пока не примут свою манию всерьез, - добавил Лукас.
- Когда принимают, тогда это часто становится проблемой, - сказал доктор Оберман. - Особенно когда они находятся здесь.
- С другой стороны, - сказал Лукас, - если уж они здесь, то это, видимо, серьезно.
- Вы еврей, мистер Лукас? - весело поинтересовалась Линда.
В ней самой, судя по внешности, не было ничего иудейского - задорная субретка с городской окраины.
- Да, - хохотнув, подхватил Оберман, - я тоже собирался об этом спросить.
К своему ужасу, вместо четкого ответа, Лукас начал что-то мямлить. Ему по меньшей мере с месяц не задавали подобного вопроса. В последние разы попытка отделаться какой-нибудь остроумной шуткой была чревата неприятными последствиями.
- Если по десятибалльной шкале? - игриво предложила Линда.
- Пять устроит? - предложил Лукас.
- А по шкале "да" или "нет"? - спросил Януш Циммер.
- Моя семья смешанного происхождения, - аккуратно ответил Лукас с некоторой неуверенностью.
Он подумал, что может показаться, он строит из себя чуть ли не Витгенштейна. На деле, в его случае стоило вести речь не про смешанную семью, но про смешанный перепих.
- A-а! Тогда вот о чем вы должны помнить в Иерусалиме, - сказал Оберман. Он поднял левую руку и принялся загибать кургузые пальцы большим и указательным правой. - Во-первых, реальные вещи действительно происходят, таким образом у вас имеется реальность. Во-вторых, человеческие ощущения обусловлены на глубинном уровне, таким образом у вас имеется психика. В-третьих, имеет место пересечение этих вещей. Что в-четвертых, в-пятых, кто его знает? Возможно, другие измерения. Тайна.
- А как насчет вас? - спросил Лукас Линду. - Что привело вас сюда?
- Когда я приехала сюда, я была женой нищего проповедника, - ответила та.
- Истинная миссионерка, - скучно пояснил Оберман.
- Да, миссионерка в своем роде. Но меня занимала сравнительная религия. Я работала над диссертацией в иерусалимском Еврейском университете.
- Тема? - спросил Лукас.
- О, тема "Павликиане и искажение ими подлинного учения Иисуса". Между прочим, там присутствует и наш синдром как современная аналогия павликианства. А называлась она "Восстает в силе".
- Надо же, - удивился Лукас. Древний текст смутно всплыл в полутьме его памяти. Он сделал попытку воспроизвести стих: - "Сеется в тлении, восстает в нетлении". Кажется, так. "Сеется в немощи… восстает в силе".
- Так вы получили религиозное воспитание? - спросил доктор Оберман.
- Ну, - небрежно ответил Лукас, - в университете, Колумбийском, я учился на религиоведении. - Ответ, похоже, никого не удовлетворил, и он добавил: - Католическое. Отец был неверующий еврей. Мать - сентиментальная католичка, не слишком религиозная, однако… - Он пожал плечами. - Так или иначе, воспитали меня в католической вере.
- А сейчас какой придерживаетесь? - спросил Оберман.
- А сейчас, - ответил Лукас, - никакой. Вы часто здесь бываете? - поинтересовался он у доктора.
- Все здесь бывают, - сказала Линда.
- Все здесь бывают, - повторил за ней доктор Оберман. - Даже евнухи и трезвенники.
- Так что, стоит наведываться сюда почаще? - спросил Лукас.
- Знаете, - сказала Линда, - поговорите об этом с моим бывшим мужем, пока он не уехал из страны.