- И что со мной не так? - вскричал он, изображая уличного торговца, воображаемого предка-иммигранта в духе Тевье-молочника, он, чьими предками были hidalgos, hombres muy formal.
И Разиэль, который сперва вроде хотел ответить шуткой, ответил:
- А то, что твое лицо слишком сияет. Слишком умное для такого, как ты. Числовое выражение твоего имени соответствует херувиму. Ты - воскресший Сын Давидов, вот что с тобой.
Вот так Разиэль наконец поставил точку.
Они долгие недели странствовали, словно воплощая строки, в которых говорится, как Сын Человеческий не имел где преклонить голову. Де Куфф не знал сна, не знал отдыха. Лечение его закончилось.
В конце концов Разиэль привел их к старинной подружке, Гига Принцер, художнице, в святой город Сафед. Ее дом находился в квартале художников. Отсюда Де Куфф и Разиэль каждый день выходили побродить среди могил мудрецов.
Они были возле синагоги, посвященной Ари, Ицхаку Лурие, поставленной в том месте, где Илия открыл тому тайный смысл Торы. Неподалеку высилась гора Мерон, где похоронен Шимон бар Йохай, которому традиция приписывала авторство "Зогара".
В благоговении перед святостью места, Де Куфф разразился рыданиями. Проходящие мимо верующие с одобрением глядели на него.
- Я из-за тебя с ума схожу, - сказал Де Куфф Разиэлю. - Я не в силах выносить величие этого места.
- Если не мог бы, - ответил Разиэль, - тебя бы не призвали.
- Призвали! - взорвался Де Куфф. - Что-то не припоминаю, чтобы меня призывали. Кто призвал?
- Я думаю об этом так, - сказал Разиэль. - Согласись или умри. Согласись или погибни. И тогда мы снова будем ждать. Как Христа. Как Саббатая.
- Но ты же знаешь, что я не могу молиться.
- Не можешь молиться. И не нужно. Все уже написано.
- Ты уверен?
Разиэль убедил его, что уверен, поскольку какое-то время был католиком:
- Машиах сидит и ждет у ворот Рима. Презираемый. Среди прокаженных. Хочешь услышать, что дальше?
- Боже мой! - пробормотал Де Куфф, достал платок и утер слезы.
В Сафеде Де Куфф мог только сидеть и плакать, словно его душа, больше ему не принадлежащая, воспаряла к горам, видневшимся на севере, словно он хотел бежать святости мудрецов, чьи могилы были вокруг него, тирании судьбы и Ветхого Днями Святого. Вечно его кто-то преследует. Вот и теперь некто схватил его, некто непреклонный. Иона.
Гиги Принцер зарабатывала на жизнь религиозными картинами на обывательский вкус, помышляя писать для более дерзновенных в вере, используя всю палитру пустынных тонов, - и чтобы чувствовался дух немножко Сафеда, немножко Санта-Фе. Гиги нравился Санта-Фе, и часто ей хотелось бы жить там. Сейчас, поскольку она была влюблена в Разиэля, Гиги позволила им остановиться у себя.
Им хватало денег Де Куффа, но Разиэль не мог упустить возможности оповестить о том, что он распознал его, породить толки о его вероятном господстве. В спортивной твидовой куртке и шапочке английского букмекера, он заговаривал с туристами на автобусной остановке или в туристическом бюро. Его наряд и манеры обещали любопытным альтернативную экскурсию по Сафеду, и он их не разочаровывал. Если конкуренты предлагали какие-то бабба мейсех, бабушкины сказки, то сильной стороной Разиэля была сравнительная религия. Скоро заподозрили, что он мормон или из "Евреев за Иисуса". Однако наиболее дотошные и коварные из его слушателей обнаружили, что он способен на равных рассуждать с самыми подкованными из них о мидраше, Мишне и Гемаре.
- Кто ты такой? - спрашивали его харедим со свойственным израильтянам тактом. - Что ты здесь делаешь?
- Я - дитя Вселенной, - отвечал Разиэль. - Имею право быть здесь.
- Ты еврей? - допытывались они.
- Эскимос, - отвечал Разиэль.
Во время этих экскурсий, если считал, что группа восприимчива, он пускался в оригинальные суждения. О необыкновенных аналогиях между индуистскими учениями и каббалой. О том, насколько близок хатха-йоге трактат Абулафии "Свет разума" с его методикой дыхания, способствующей погружению в медитацию. Как толкование каббалой буквы "айин", непознаваемого элемента, в котором заключена Бесконечность, родственно концепции Нишкала-Шивы, бесформенного абсолюта. Что существует большое количество подобных параллелей в индуизме, а некоторые находят их и в суфийском исламе, и в христианском мистицизме Майстера Экхарта и Якоба Бёме.
Были туристы, которые находили экскурсии Разиэля по Сафеду поучительными и вдохновляющими. Но случались и недовольные. Порой увлекшийся Разиэль недооценивал своих слушателей. Консервативная публика, ожидавшая услышать греющую душу мудрость древних пророков или хотя бы нечто привычное, уходила в оскорбленных чувствах. Хасиды, которых в Сафеде было внушительное количество, осведомленные о распространяемых Разиэлем идеях, были разгневаны.
Кроме того, Разиэль и Де Куфф изредка давали концерты, на которых Разиэль аккомпанировал Де Куффу на рояле. Де Куфф играл на лютне и теорбе, которыми владел вдобавок к виолончели, и знал сефардские мелодии, глубокие, как потусторонняя тишина. И тут некоторые служители веры доходили до того, что обращались в полицию, однако та отказывалась вмешиваться. Иногда доходило до рукопашной, но Разиэль и сам умел махать кулаками и немножко владел карате.
Время от времени он приводил с собой с экскурсии гостя или нескольких, угостить ланчем или чаем - оплата которого, как их вежливо уведомляли, прибавлялась к цене за экскурсию. Обычно то были молодые иностранцы, как евреи, так и нет. Кто-то задерживался на несколько дней. Но были и такие, кто оставался с ними неделями кряду.
Один молодой немец, побывавший на Тибете и обучавшийся йоге в Лондоне, присоединился к Разиэлю в занятиях кундалини-медитацией. Вместе они учили Де Куффа кундалини-йоге. Разиэль верил, что эти медитации есть способ достичь каваны, или медитации о Божественном, которая, в свою очередь, поможет достичь состояния двекут, единения с Божественной сущностью.
Кундалини-медитация требовала серьезных усилий от Де Куффа и еще больше нарушала его душевное равновесие. Часто, когда он погружался в глубочайший покой, в его сознании рождались пугающие картины. В другие же разы они были вдохновляющими. Разиэль следил за тем, чтобы Де Куфф всегда рассказывал ему о своих видениях.
В некоторых описаниях Де Куффа Разиэль узнавал черты сатапатха брамана, неопределенных видений Кали и Шивы. Разиэль уверял его, что это хороший знак, поскольку все эти вещи имеют эквиваленты в "Зогаре".
Однажды Де Куфф рассказал, что во время медитации ему привиделся змей, кусающий себя за хвост, и Разиэль объяснил, что это был уроборос, который в "Зогаре" означает берешит, или "вначале", слово, которым открывается "Бытие". Саббатай Цви, самопровозглашенный мессия из Смирны, избрал его в качестве своего особого символа.
После этого, обращаясь к Де Куффу, он стал называть его Преподобный, иногда с легкой иронией, и уверял, что нет никаких сомнений в его избранничестве.
- Странно, - сказала Гиги, имея в виду человека, побывавшего в Тибете, - что мы узнали об этом от немца.
- Нет-нет, - ответил Разиэль. - Так и должно было быть. Все по написанному.
- И немец? - удивилась Гиги. - Но почему?
- Не проси меня объяснять равновесие тиккуна. Просто прими все так, как оно есть.
Гиги посмотрела на Де Куффа, чтобы тот просветил ее, хотя он никогда не пытался этого делать.
- Пусть так и будет, - сказал он.
Много людей приходили и уходили. Промелькнули какие-то девушки-голландки, курительницы гашиша, которым нужно было просто где-то перекантоваться. Американская еврейка, сбежавшая от своего бешеного дружка-палестинца и стыдившаяся возвращаться домой. Гиги соглашалась сдавать им угол, если они не будут мозолить глаза и шастать по дому. Потом появилась финка, оказавшаяся журналисткой, написала свои заметки и исчезла.
Как-то, когда Де Куфф сидел и плакал, за спиной у него возник Разиэль:
- Что, жалеешь себя? Надо бы мне взять тебя с собой, когда поведу экскурсию.
- Иногда, - ответил Де Куфф, - мне кажется, что ты ненавидишь меня. Смеешься надо мной. Удивляюсь только - почему?
Разиэль присел на корточки рядом с ним:
- Прости, Преподобный, просто мне не по себе. Мы с тобой оба чокнутые. Но не странно ли то, как все складывается?
- Я хочу вернуться в Иерусалим, - заявил Де Куфф.
- Погоди, когда тебе явится Свет.
Тем вечером Де Куфф засиделся допоздна за чтением.
Комната была украшена картинами и рисунками Гиги, сделанными ею в Перудже, где она побывала до Санта-Фе. Гиги самой нравились эти пасторальные пейзажи Умбрии с их чувственными очертаниями, их коричневой и желтой гаммой, теплые и прекрасные.
И Де Куфф, читая, был погружен в итальянские воспоминания. Он просматривал собственные записи и дневники, относящиеся к тому времени, когда он сам путешествовал по Италии. Перед ним на кровати лежала рукопись эссе, которое он написал о герметических элементах в живописи Боттичелли. Взгляд его упал на то, что он написал о его "Благовещении" в галерее Уффици во Флоренции:
"Кажется, крылья ангела буквально трепещут; это один из величайших примеров имманентной духовности в западноевропейской живописи. Здесь остановлено летучее, "преходящее" мгновение, неощутимо трансформирующееся в "космическое", время, неощутимо трансформирующееся в вечность. Сверхчувственное преображение вещества".
Прочитав эти строчки, он задрожал, охваченный тоской по себе, каким был когда-то. По тому блаженному энтузиасту, который отвечал только за себя. Два года назад он был принят в лоно Католической церкви и поверил, что обрел покой. Тогда он мало что знал о сверхчувственном.
- Любитель искусства, - проговорил он вслух. Отложил бумаги и прикрыл глаза.
Он проснулся перед рассветом с ощущением счастья; комната была залита светом. Он поднялся на крышу и увидел звезды. Небо над гребнем гор прочерчивали метеоры. Серебристо занимался рассвет. За завтраком он объявил:
- Отправляемся в город.
- Да? - спросил Разиэль.
- Так нужно. Какое-то время - сколько именно, откроется только мне - будем оставаться в городе. Потом пойдем к горе Ермон, чтобы сделать по написанному: пройти от Дана до Галаада. Затем вернемся в город. Показать это место в тексте?
- Нет, - ответил Разиэль. - Ты - мой мир, Преподобный. Я не шучу. Nunc dimittis.
- В чем дело? - позже спросил Разиэль своего господина, когда они были в саду Гиги.
С гор веял свежий ветерок, напоенный смолистым запахом сосен.
- Свет, - ответил Де Куфф. - Я почувствовал, что получил благословение. - Помолчал и добавил: - Думаю, нам может быть явлен знак.
- Но что ты увидел?
- Когда-нибудь расскажу.
- Но ты не можешь скрывать это от меня, - возразил Разиэль. - Ведь это я распознал тебя. И должен знать, что ты видел.
- Веди нас в город, - ответил Де Куфф. - Возможно, когда-нибудь узнаешь.
- Ты должен рассказать. Хотя бы что-нибудь. Я тоже должен поверить. Я посвятил тебе жизнь, Преподобный. Я тоже должен верить и двигаться дальше.
- Пять вещей истинны, - сказал Де Куфф. - Пять истинных вещей составляют Вселенную. Первое: все есть Тора. Все, что было и что будет. Внешние обстоятельства изменяются, они не важны, все же сущностное записано огненными письменами. Второе: будущее близко. И по этой причине мы сперва пойдем в Иерусалим. Мир, который мы ожидали, нарождается.
Эти слова произвели впечатление на Разиэля. Он пошел в дом сказать Гиги, что они должны идти:
- Пора двигаться. Мы - обуза для тебя. Да и слишком засиделись на одном месте.
- Я не могу, - сказала она. - Все, что я имею, находится здесь. И мои американские клиенты приезжают сюда. Они не знают о… - Она махнула рукой, намекая на теургические недоразумения Де Куффа.
- Мы никуда не денемся, - сказал Разиэль. - Верь нам. Ты всегда будешь с нами.
Она пожала плечами и отвела взгляд.
- Между прочим, - сказал он, - я, наверное, съезжу в Тель-Авив и сыграю пару раз, завтра встречаюсь со Стэнли. Ему обычно нужны музыканты.
- Когда ты встречаешься со Стэнли, - сказала Гиги, - я всегда беспокоюсь за тебя.
- Я и сам беспокоюсь. Но светлый взгляд сильней наркотиков.
- Помните, - сказал им Де Куфф, - у нас есть только мы сами.
- Хорошая новость, правда? - проговорил Разиэль, поднимаясь, и добавил: - Но также и плохая.
- А как же экскурсии? - спросила Гиги. - Что отвечать, если позвонят?
- Говори, что экскурсии закончились, - сказал Де Куфф.
Он ушел к себе и закрыл дверь. Гиги вздохнула; она и Разиэль посмотрели друг на друга.
- Что с нами будет? - спросила она.
- Переживем все, что ни случится. Сверяй, Гиги. - Он встал и достал из кармана небольшого размера томик Нового Завета, сохранившийся у него со времен участия в "Евреях за Иисуса". - "Итак, не заботьтесь и не говорите: "что нам есть?" или: "что пить?" или: "во что одеться?" Потому что всего этого ищут язычники".
Гиги поморщилась, покусывая ноготь большого пальца:
- Забавно, что ты проделал такой путь, приехал сюда, чтобы стать христианином.
- Я не христианин, Гиги. Я видел тьму - на самом деле видел. Я верю в свет.
- Никогда не была религиозной, - сказала она. - Я лишилась разума. Уже не говоря о бизнесе.
Разиэль рассмеялся:
- Ты стала художником. Так что это не катастрофа. Бизнес тебе не нужен. Сидеть здесь и завлекать туристов? Что разум даст тебе?
- Сила всегда терпит поражение, - сказала Гиги. - Он сам это сказал. Она всегда терпела поражение.
- "Она". Что значит "она"? Она - это мы. Мы - сила. - Он засмеялся, напугав ее. - Это игра.
- Игра, - повторила Гиги. - Это ужасно.
Когда Разиэль поднялся наверх, чтобы почитать, Гиги постучалась и вошла к Де Куффу. Он сидел на кровати.
- Он пугает меня, - сказала она. - Всегда смеется. И эта его христианская Библия…
- Такие люди, как он, не успокаивают. А наоборот, пугают иногда.
- Лучше бы я никогда его не знала. А ты?
- Слишком поздно, - ответил Де Куфф.
8
Соседка по квартире, а изредка и любовница Лукаса, Цилилла Штурм вернулась из Лондона ранним утром. Там она брала интервью у американского режиссера, который снимал фильм на студии в Шеппертоне. Появившаяся из такси в румяной тиши весеннего утра, Цилилла выглядела бледной и больной. Лукас увидел в окно, как она подъехала, и пошел открыть дверь. Он читал записки Обермана о преподобном Теодоре Эрле Эриксене.
- Не позвонить было. Ты один? А то могу поехать в отель.
- Что за чушь! - нетерпеливо сказал Лукас. Ему было горько оттого, что их отношения стали разлаживаться. - Конечно один. Неужели думаешь, что я привел бы кого-нибудь в твою квартиру?
- Ну, ты же мог оставить переночевать гостя. Разве нет?
Примерно год, до предыдущей зимы, Лукас и Цилилла были неразлучны. Это была любовь, отягощенная напряженной рефлексией, чтобы не сказать болезненным самокопанием. Цилилла росла в социалистическом толстовско-фрейдистском кибуце в Галилее, и с раннего детства ее пичкали таким количеством ответов на жизненные вопросы, что перекормили бесполезной уверенностью.
Лукас тоже имел склонность к интроспекции. Они измучили друг друга. В конце концов они договорились, в частности, дать друг другу свободу - свободу, которая для Лукаса оказалась особенно тягостна. Как только начались проблемы с Цилиллой, Лукаса стала одолевать импотенция, причем неотступно. Впервые в жизни он забеспокоился, что стареет, что его мужская сила уходит.
В кабинете Цилиллы на стене висел портрет известного нью-йоркского писателя, стоящего в обнимку с двумя очаровательными девушками в военной форме. Одна из них - застенчивая двадцатилетняя Цилилла, другая - ее тогдашняя ближайшая подруга по армии и по кибуцу Гиги Принцер. Путешествующий писатель встретил их на посту в Негеве и был сражен наповал, после чего троица, начав с веселого фотографирования, закончила тяжелейшим любовным треугольником. После фантасмагории общей хищной схватки все трое ее участников пережили психический срыв.
Писатель, впавший в безнадежный творческий ступор и кризис среднего возраста, вернулся домой к жене и жестоким насмешкам психиатра. Компания Гиги и Цилиллы подарила ему такие откровения и материал, какие ему и не снились, но он был не способен написать ни строчки. Сама Цилилла опубликовала мрачный роман, который был хорошо принят и посредственно переведен на французский.
Роман открыл ей двери в профессиональную литературу, однако она в конце концов предпочла стать кинокритиком, а не прозаиком. Гиги, превратившись в заклятейшего врага Цилиллы, поступила в Нью-Йоркскую школу искусств и École des Beaux Arts, затем стала активисткой движения за мир и коммерчески успешной художницей с собственной студией в Сафеде. Только Цилилла, часто думал Лукас, могла сохранить такой отвратительный сувенир, как эта фотография.
- Хочешь, заберу свои вещи из спальни? - предложил Лукас.