Вдруг она остановилась около Травкина и развернулась к нему. Вадим Алексеевич привстал и обнаружил, что они - одни в коридоре, все разошлись, обеденный перерыв. На сером землистом лице губкомовки не было ни губ, ни ресниц, ни бровей. Были глаза - и она повела ими в сторону кабинета Василия Васильевича. Травкин понял и пошел следом. Поворот ключа - и дверь открылась, еще один поворот - и закрылась. Женщина потянула на себя ящик стола и забренчала связкою ключей. Один из них воткнула в сейф. Туго подалась дверца. Зашуршала и зашелестела бумага, разворачиваясь в лист привычного Травкину чертежного формата. "Схема принципиальная электрическая... Блок селекции импульсов..." - прочитал Травкин и невольно отстранился - как от воронки, засасывающей его во что-то мерзкое, топкое, смрадное, но, превозмогая ужас перед зловонной пропастью, продолжал водить глаза по схеме, потом по другой и, наконец, по четырем страницам машинописного текста. Чуть меньше минуты повисели перед ним обе схемы, еще меньше - абзацы текста, а Травкин запомнил все до деталей на схемах, до всех слов на них. Слишком компактны кабины станций, чтоб разворачивать там вчетверо или ввосьмеро сложенные схемы, они обычно во всю ширь раскладывались на песке, на снегу, один впитывающий взгляд на них - и память уже все удерживала.
- Спасибо, родная... - тихо вымолвил Травкин и выскользнул из кабинета, сам открыв дверь.
Ему показали схемы, которые могли храниться только на 35-й площадке.
47
Вадим Алексеевич шел по Москве осторожной походкой, опасаясь людей, сторонясь их, предохраняя схваченное памятью от толчков и сотрясений, которые могли бы сместить линии схем в неразборчивое кружево и смешать абзацы в сплошное месиво букв. Не без оснований держался он тени, потому что жаркое солнце могло выцветать обе схемы, выполненные не тушью на ватмане, а отсиненные на копировальной машине и уже поблекшие. Ветерок подул на мосту, когда он пересекал Москву-реку, и, чтоб ветром не снеслись в воду обозначения на схемах, Травкин упрятал схемы поглубже в память.
Он сел на скамью под деревом, на сквере. Мамаши загнали коляски в тень листвы, шушукались. Ничто не мешало Травкину расстелить схемы на песочке детской площадки и опознать их.
Блоки селекции импульсов и блок генератора пачек - это те самые, что - довесками - попали на "Долину" в начале июня, и схемы и сами блоки привез Казинец. Несколько дней спустя им, Травкиным, все три схемы исправлены, в блоках селекции импульсов ему, помнится, не понравилась логика решения, он карандашом тогда прямо по схеме дал идею нового решения. Все правильно. И в генераторе пачек им выброшена блокировка от случайного импульса.
И только полный дурак мог принять брошенную карандашом идею за готовое техническое решение. Такие дураки нашлись. Доктор технических наук Рузаев Н.И. и кандидаты физико-математических наук Липскин B.C. и Шарапов Т.Е., эксперты по доброй воле или по принуждению, дали заключение, которое сводится к следующему: Травкин В.А. - безграмотный инженер, не знающий азов радиотехники.
Половину четвертого показывали часы. Вадим Алексеевич огляделся. Якиманка, до монтажки рукой подать. Что и как делать - это, видимо, было решено им подсознательно еще там, в центре города. Пошел, убыстряя шаг. Связался с полигоном. Там только что кончился рабочий день, и то, что удалось застать Родина на "Долине", показалось Травкину добрым знаком. Сказал ему, что завтра - сорок дней со дня смерти Федора Федоровича, обрядовое застолье и так далее, всем троим надо появиться у Куманьковых... Родин понял правильно и ответил правильно.
Он увидел их в полночь. Из аэропорта они не вышли, стояли в зале ожидания, не садились, обозначали себя Травкину. Тот приблизился к ним со стороны, повел на второй этаж, в служебный коридор. Как назло - все закрыто! И буфеты внизу - с подсобками, с комнатушками, где можно спрятаться, - не работают. Воронцов зашагал к боковому подъезду, позвал их. Вышли под небо. В милицейской машине сидел кто-то из знакомых Воронцова, уступил им "Волгу" с синим верхом. Вадим Алексеевич сел сзади, Родин и Воронцов - спереди, они развернулись к нему и застыли, вопрошая. Травкин рассказал им о двух схемах в сейфе Василия Васильевича, о заключении экспертов. Воронцов курил, разгоняя дым ладошкой.
- И все? - слегка удивился он. - Я-то думал... Ну, так сегодня же Казинец по шпалам пойдет, с сидором на горбу...
Родин молчал, ерзал, руками не размахаешься в сдавленном объеме "Волги". Потом забормотал что-то. Тихо рассмеялся.
- Вадим Алексеевич, а ведь вам повезло, так повезло... Собаке брошена такая кость! Редкостная удача выпала вам! Великолепно! Вы же теперь свой человек у Василия Васильевича, родной человек. Вы всем там теперь милы и дороги! Как же! Как же! На них всегда давило, что вы - признанный специалист оборонного дела и полигонного ремесла. Это их очень стесняло. Рыцарь в белых одеждах. Субъект, вдохновленный высочайшими устремлениями. Сами же они - плюгавые душонки, дьяки в приказной избе. Давно разуверились в идеалах, на страже которых сидят. Канцелярские ничтожества, временем поднятые до высот крупного негодяйства. Истинную цену бумажкам они знают, уж этой-то - наверняка, в невежество главного конструктора они не верят, но как же им приятно сознавать, что рыцарь-то - не без страха и не без упрека... Я вас поздравляю, Вадим Алексеевич, ваша карьера теперь обеспечена, вас теперь высоко вознесут, потому что всегда можно вас схватить за ногу и потянуть вниз: бумага, официальный документ, скрепленный подписью трех светил радиотехники... (Воронцов выгнул руку, доставая из заднего кармана поминальный список свой, переспросил фамилии, удостоверился, что они - там.) Еще раз поздравляю вас! Путь свободен! Сегодня же летим вместе на полигон! Даешь "Долину"!
- Нет, вы ничего не поняли! - начал злиться Травкин. - Ничего! Я - профессионал! И любой намек на обратное - недопустим! Мужик с поротой задницей мог истово кланяться барину, а я - не могу. Не могу! В науку, в искусство, в управление сейчас хлынут толпы деградантов, руководителями станут те, кто умеет только подчиняться. А мне предстоят еще большие дела. Мне, возможно, придется создавать техническую основу противовоздушной обороны страны, и я ее не создам, если буду знать, что власть, которой я честно служу, дорожит фальшивками, марающими меня...
Заговорила рация: "Седьмой! Седьмой!.. Объект у кассы номер шесть!.." Воронцов, не глядя, ткнул пальцем, оборвав доклад.
- Наш разговор - не записывается?..
- Нет, - заверил Воронцов.
Они молчали. Потом вздохнул Родин. Спросил тишайше, одними губами:
- Что предлагаете?..
- Вытащить из сейфа все позорящие "Долину" бумажки! И схемы тоже. Более того. Все инстанции, ведающие нашими душами, должны впредь - отныне и вовеки - знать и помнить: прикосновение к Травкину смертельно опасно!.. Все! Обдумайте и приступайте.
Они долго молчали. Сидели не шелохнувшись. Обдумывали. Потом горько вздохнул Родин. Протянул руку и положил ее, невесомую, на плечо Травкина.
- Вадим Алексеевич, дорогой, опомнитесь... Впервые мы видим вас таким озлобленным, таким свирепым. Ну, понимаем, оскорблены тем, что эта скотина в мыслях допустила, что и вы из того же скотского сословия. Так это ж было и будет! Это - жертвоприношение, только этим и можно ублажить власть. Весь народ признает себя стадом, над которым должен гулять кнут. Ну, что из того, что над нами - подонки? Это даже к лучшему. Они глаз друг с друга не спускают, воли себе не дают, а нам кое-что позволяют. К лучшему, уверяю вас. Вспомните, сколько ума и чистоты было у тех, в семнадцатом году, а что получилось?..
Травкин сбросил его руку с плеча.
- Меня-то вы не ублажите... Нет! Решайтесь! Думайте!
Вновь молчание. Задвигался Воронцов. Выгнул спину, попытался вытянуть ноги.
- Помнится, - сказал он, - там три схемы были, по схеме на блок. Где же третья?
- На третьей кто-то из разработчиков нарисовал правильную логику, с моих слов. И подпись под логикой - моя.
- Ага. Им невыгодно было красть третью схему. Но все-таки три схемы - в описи документов, опись - в портфеле Казинца... Уже что-то есть...
Подключился Родин, начал соображать, расспрашивать Травкина: какие значки стояли в правом верхнем углу схем, какие в левом нижнем? Подхватил идею Воронцов, процитировал статью 76-ю Уголовного кодекса и комментарии к ней, а они указывают, что преступными могут быть признаны не только действия, причинившие реальный вред, но и те, в результате которых тайна вышла из-под контроля лица, которому была доверена, и могла ("...м о г л а!.." - явственно выговаривая каждую букву, сказал Воронцов) стать достоянием посторонних лиц. Рузаева, Липскина и Шарапова к ним не отнесешь, но Василия Васильевича и иже с ним...
Напрягли память и вспомнили: Казинец дважды отпрашивался на 4-ю, в последний раз - на воскресенье, 18 июля. Там и передал схемы кому-то из этой троицы, установить - проще пареной репы: заглянуть в полетные листы спецрейсов. В среду схемы были уже в НИИ Зыкина, где три кита радиоэлектроники сварганили заключение и вместе со схемами передали его Василию Васильевичу. Надо спешить: Шарапов - тертый калач, в понедельник или вторник схемы заберет, если уже не забрал и не летит с ними на полигон.
- Не летит, - сказал Травкин. - Я узнавал. Он толкнул дверцу, выбрался из "Волги", чтоб не стеснять помощников.
- Не туда смотрите, - дал совет. - Казинец - фигура необходимая, но недостаточная. Думайте. Я погуляю.
Они позвали его через полчаса. Все, кажется, было ими обдумано. Родин заливался довольным хохотком, Воронцов пополнял свой список. Включенная рация оповестила о том, что объект выпил два стакана газировки, причем без сиропа.
- Мы сейчас летим в Алма-Ату, - сказал Воронцов, подводя итоги, - а вам надо сидеть дома, транспорт я организую. - Он свистом подозвал милиционера и залпом выложил Травкину последние производственные новости: монтажка заваливает июльский план и три "Дона" передала 5-му отделу, а сдача "Немана" приостановлена телефонограммой завода-изготовителя.
48
В три утра был он дома и рухнул на кровать - так устал, так измотался за сутки. И по дороге к дому, и во сне, тревожном и ярком, и в монтажке, куда приехал после обеда, он представлял себе, как работают Родин и Воронцов, и все, на полигоне происходившее, телефоном сообщаемое в Москву, совпадало с тем, что виделось во сне и рисовалось воображением.
Еще до полудня по-полигонному Родин и Воронцов оказались на 4-й. Вошли в домик Травкина, отдышались, искупались, полежали на солнышке, и Родин на "газике" поехал на 35-ю, по пути сообщая встречным и попутным об интересных новостях с пляжа. Тем же занялся и Воронцов, обзванивая площадки. Разрабатывая весь этот спектакль, они уводили себя в тень, они топали за кулисами, изображая погоню, и перевирали реплики, сидя в суфлерской будке. Не прошло и часу, как в домик пожаловали особисты: поступил сигнал об утере документа, содержащего военную и государственную тайну, и документ этот - был или есть на "Долине". Отрицавший подобную возможность Воронцов посадил особистов в "Волгу" и привез их на 35-ю. Как раз - обеденный перерыв, все портфели инженеры сдали в спецчасть, там же, на "Долине". Комнату вскрыли, портфели тоже. Отсутствие двух схем в портфеле Казинца обнаружили. "Удовлетворительных объяснений дать не мог..." - так, наверное, отстучали в Москву телетайпом. Но выплыла фамилия: Шарапов, начальник 52-й лаборатории, приказавший Казинцу передать схемы - "для ознакомления разработчика с изменениями, внесенными в них". Передача произошла в воскресенье 18 июля. Случай не редкий, грозящий Казинцу и Шарапову строгим выговором и временным отстранением от полигона.
Но - суббота, со всех площадок истомленные жарой люди устремились к озеру, к пляжу, и отсюда, с пляжа, с неприкрытостью, обнаженностью и срамностью, свойственной местам, где люди - голые, размножились слухи, которым никто никогда не поверил бы, если б не покоилась под ними правда: по подозрению в шпионаже арестован разработчик РЛС "Долина" инженер Казинец. До заката солнца политработники полигона отбивались от вопросов и сами начинали пощипывать ими Москву. Слухи перерабатывались в строчки донесений, и получалось так, будто где-то на самом высшем уровне трудится комиссия под председательством Василия Васильевича Кукина. Будто ею отстранен от "Долины" главный конструктор ее Травкин, разоблаченный то ли как шпион, то ли как отъявленный проходимец. А поскольку дезавуирование имеет обратную силу, - это уже давно стало обычаем, если не традицией, - то аннулированы подписи Травкина под всеми документами прошлых лет. Поговорили о том, что кое-какие станции будут сняты с вооружения. А уж "Долину" сдавать будет некому, там идет чистка, как в 37-м году, хватают самых лучших, инженер Казинец, кстати, по итогам второго квартала признан победителем соцсоревнования и помещен на Доску почета.
Самое страшное Москве сообщили шепотом: есть данные о том, что по канцелярскому кругу какого-то учреждения ходит - бумажкой, которую вот-вот швырнут в корзину, - тайна особой военной и государственной важности, святая святых, рабочая частота РЛС "Долина", та самая частота, которую берегли от станций слежения в сопредельных с полигоном странах, из-за святости которой и разрешали "Долине" работать на излучение только в определенном секторе и только на север. На всеобщее обозрение и рассмотрение выставлена тайна, так и не убереженная.
Москва, находившаяся в другом часовом поясе, располагала большим временем и большей свободой действий. Шарапова застали в его кабинете, получение схем он подтвердил, показал черновик экспертного заключения. Где схемы, для кого экспертиза - не знал, но уже замаячила другая фигура, Липскин, при таинственных обстоятельствах исчезнувший из дома ночью (видимо, вспугнул его Воронцов ложным звонком по телефону).
Михаил Михайлович Стренцов пришел в монтажку, к Травкину, предстал перед ним в своем лучшем разбойничьем виде: узел галстука где-то у пупка, глаза застывшие, мертвые, губы подготовлены к презрительному плевку. Для хорошо знавших Стренцова это означало: экс-майор сильно разгневан.
- Пиф-паф, - сказал Михаил Михайлович и изобразил пальцами выстрел в упор. - Ваш покорный слуга в затруднении: ему срочно нужна консультация...
Шепотом заговорщика Михаил Михайлович сказал, что в 6-м Главном управлении грандиозный скандал: один генерал попросил буфетчицу отпустить ему 30 граммов сыру, а та отказалась, ссылаясь на то, что минимальная единица измерения на ее весах - 50 граммов, отчего генерал пришел в волнение, возмутился, взъерепенилась и буфетчица, происшествие это привело к тому, что сейчас работает представительная комиссия, вызваны эксперты из соответствующих министерств и комитетов, служба метрологии при Совмине заседает денно и нощно... Ну, а что касается самого Травкина, так он-то сыра не заказывал! Вне подозрений Травкин! Вне! И с "Долиной" полный порядок у него. Правда, на полигоне - легкий шумок, некоторое брожение в мыслях, недоразумение, которое сейчас быстренько разрешит сам Вадим Алексеевич, ничего серьезного, пустячок эдакий, всего-то и арестовано два человека, да двоих ищут, под угрозой повальных арестов не все ведомства, а только некоторые, кое-кто из руководящих товарищей уже полетел к такой-то матери, полетел, правильнее сказать, налаживать работу с массами в районе мыса Уэллен... "Кое-что я сгустил", - признался Михаил Михайлович. И продолжал - не разжижая, в горячечном темпе задавая вопросы и не ожидая ответов. О Травкине известно, еще более понизил он голос, что сей Божьей милостью инженер глянет на антенну - и тут же высчитает в уме рабочую частоту станции и кое-какие параметры ее. Так вот, в Америке есть свои Базановы, свои Зыкины, есть и свой, извиняюсь, Стренцов. Нет в Америке, слава Богу, своего Травкина, и раз отечественный Травкин рядом, то позволительно взять у него консультацию: можно ли по схемам генератора пачек и блока селекции импульсов определить рабочую частоту "Долины"? Будьте добры, Вадим Алексеевич! Больше некому! Комитет сбился с ног, разыскивая консультанта, творческую помощь оказала Петровка, на блюдечке подала кандидата наук Липскина, но и тот оказался рохлей и невежей, он, правда, указал на более сведущего товарища, но когда его отыщут, когда?.. А время торопит, и те, по взмаху руки которых сейфы открываются без ключей, вот-вот отбудут на дачи... А сегодня - суббота, завтра - воскресенье, и до понедельника дачи могут выработать согласованное решение...
- Хороший подарочек готовим мы двадцать третьему съезду!
Травкин оторвал глаза от окна, выходившего в глухой тупик двора, и отчетливо произнес:
- Ни на один вопрос в частном порядке я отвечать не буду. Только по запросу учреждения.
Подтянув галстук повыше, застегнув пиджак, Михаил Михайлович сел напротив Травкина и стал смотреть на него - как в колодец, куда брошен камень и откуда сейчас донесется всплеск, усиленный многократным наложением звуков.
Но не дождался, камень улетел к центру Земли. "Обожгемся, Вадим..." - предостерег Стренцов и ушел, оставив Травкину путевку в дом отдыха, без даты, без фамилии. Никакой огонь, жадный и безжалостно пожирающий, не пугал Травкина, потому что все в нем самом горело в сладостном ожидании мук, в которых корчиться будет Василий Васильевич. Вторые сутки бушевала в нем ненависть к человеку, погружавшему всех людей в тихую и безболезненную смерть, и ненависть прокалила Травкина, сделала его бесчувственным к себе. Липскин укажет на Рузаева, а от него один шаг до сейфа Василия Васильевича с фальшивками, удушающими тех, кто противится смерти. И люди, привыкшие работать с неопровержимыми уликами и бесспорными доказательствами, увидят поддельные печати, отмычки, фомки, свидетельские показания, лживые от начала до конца, перехваченные письма и выкраденные документы. Тогда-то и свершится суд земной.
А он, суд земной, должен быть - верил Травкин.
49
Он и часу не пробыл в этом доме отдыха, здесь все напоминало ему о Василии Васильевиче. Стренцовский шофер выбил ему комнатенку в райком-мунхозовской гостинице, в пяти километрах от особнячка, будто перенесенного с берегов французской Ривьеры; Вадим Алексеевич лег на узкую койку и закрыл глаза. Ночью он ощутил то, что когда-то уже пережил: хруст костей и лязг железа. Но тогда, в момент гибели Федора Федоровича, была боль, а сейчас - радость и освобождение. "Свобода!.." - пело в нем, многоголосый хор возносил хвалу земным и небесным силам, суду земному.
Что-то скрипнуло, Травкин открыл глаза и увидел чистенького, скромного и грустного Стренцова. На коленях его лежал портфель. Михаил Михайлович приподнял его, показал, что в нем, и сунул Травкину под подушку.
- Здесь папка с липовым делом твоим. Обе схемы. Еще что-то. Я не смотрел. И никто их вообще не видел. Они бесхозные - и схемы, и папка.
- А он?
- Василий Васильевич?.. Впервые, сказал, вижу. Обвинил нас в том, что мы все это подбросили ему. И Рузаева, тоже сказал, не знает. А тебя, Травкина, видел как-то в коридоре. Что делал Травкин в коридоре - тоже не знает.
То ли вечер, то ли утро. Глаза Травкина смотрели вверх. Ночью они видели небо, теперь - белый потолок.
- Ну, а дальше?