На этом фоне руководству логопедии нужно было срочно бороться с главным обвинением внутренней оппозиции - в том, что впервые за много лет Партия невозбранно назначает своих кандидатов на должности, а следовательно, логопедия как институт фактически перестала существовать. Ирошников понял, что своими силами организовать речеисправление не удастся, поэтому необходимо привлечь к делу старые кадры. Но привлекать следовало только тех специалистов, против которых не выдвигалось обвинений в злоупотреблении служебными обязанностями.
Таких было много, но практически все речеисправители после разгона ведомства затаили обиду на власть. Этот лед необходимо было разбить. Но кому было поручить эту нелегкую задачу? Времени на раздумья у Ирошникова не было. Среди логопедов был один-единственный человек, досконально знавший проблему. Этим человеком был Рожнов. Ему-то особым поручением и было приказано заняться спешным рекрутированием незапятнанных речеисправителей.
Рожнова приказ ошеломил. Ему давно было ясно, чтó он в своем рвении разделаться с речеисправительскими злоупотреблениями наделал. Но падение ведомства произошло так скоро и так неожиданно, что он не понял, виной ли тому его рвение или обстоятельства и без его вмешательства сложились бы для речеисправителей столь же несчастливо. Одно он понимал - ликвидация ведомства принесла и еще принесет разные беды. Цепь логопедических проверок потеряла одно, совершенно незаменимое, звено. Вместе со всеми он ломал голову над тем, чем можно его заменить, и приходил к страшному выводу: касте логопедов, да что там - всей политической системе страны - нанесен беспримерный удар, и последствия этого непредсказуемы.
Поначалу он не мог себе представить, как можно начать наводить мосты. Эти люди потеряли все. В один момент их лишили должностей, льгот, чинов, против некоторых были заведены уголовные дела. Многие в ожидании следствия сидели под домашним арестом. Рожнов знал, сколько речеисправителей числили его личным врагом. При таких обстоятельствах его посольство воспримут как оскорбление. Но ничего другого ему не оставалось, и он скрепя сердце поручил составить список людей, которых прежде всего планировалось привлечь к работе. Визиты он решил наносить лично, без помощников - ведь на инспекции он когда-то приезжал не один и сейчас не хотел, чтобы у бывших речеисправителей возникали нежелательные ассоциации.
Свой объезд он начал со старого портового квартала, где дома чередовались со складами, лавками и крошечными неприветливыми кабачками. Рожнов приткнул машину у какого-то ветхого строения, перешел площадь, превращенную в рыбный рынок, и зашагал по улице, уставленной длинными темными суровыми домами.
Внезапно из какого-то подъезда появились трое и перегородили ему дорогу. Двое, оба верзилы, были в черных ватниках и бесформенных кепках. Лица их поражали какой-то одинаковой безгласной бессмысленностью. Третий, небольшого роста человек, был в куцем пальто и мятой шляпе и чем-то напоминал уличного актера - может быть, лицом, худым, горестным и очень выразительным. Этот человек шагнул к Рожнову и ткнул ему небольшой плакатик с надписью: "Деньги давай!"
Двое верзил как по команде показали Рожнову короткие моряцкие ножи.
"Немтыри!" - подумал Рожнов, делая шаг назад. В последнее время много их от отчаяния занялось разбойничьим промыслом. Он не испугался, но едва подавил в себе желание оглянуться, которое могло бы быть воспринято как сигнал к атаке.
- Ребята, - негромко произнес он, зная, что его не слушают, - может, поговорим?
Бессмысленные лица не изменились, и неизвестно, чем бы это кончилось, но тут человек, похожий на уличного лицедея, видимо, вожак, неожиданно вытолкнул из себя странный короткий звук - вопль изумления. Он вглядывался в Рожнова, будто узнавая, а потом стал быстро писать что-то прямо на плакатике, поперек грозной надписи. Он протянул плакатик Рожнову, и тот прочитал:
"Юрий Петрович! Это вы?"
Двое в кепках непонимающе переглянулись.
- Я, - подтвердил Рожнов.
"Простите, ради Бога! Я вас не узнал! Я Федосов, вы меня не помните!" - быстро чертил человек, уснащая каждую фразу восклицательным знаком.
- Не помню, - с виноватой улыбкой ответил Рожнов.
"Я знаю, вы не можете меня помнить! Вы были у нас с проверкой! Нас недавно выпустили, а директора исправдома посадили!"
- Какого исправдома? - спросил Рожнов, краем глаза наблюдая за движениями двух других немтырей: тем, видимо, не нравилось, что их подельник вступил в какие-то переговоры с жертвой. Но ножи они спрятали.
"Широковского! Я там восемь лет пробыл, а эти еще больше! Вы нас извините!!!" - быстро писал человек.
- Ничего, ничего, - произнес Рожнов.
Двое других начали приближаться, но их вожак повернулся к ним и издал низкий неописуемый рык. Последовал странный диалог, состоящий из чудовищных звукосочетаний - гука, рокота, рычания, мява. Верзилы брызгали слюной, и все трое размахивали руками. В конце концов, вожаку, по-видимому, удалось что-то втолковать им: они замолкли и стали смотреть с уважением. Вожак повернулся к Рожнову и написал на плакатике:
"Они совсем безумные, очень долго сидели! Уходите сейчас, они вас не тронут!"
- Спасибо, - со всей искренностью поблагодарил его Рожнов и, медленно обойдя парочку, стал удаляться. Один раз он, не вытерпев, оглянулся: двое с тем же бессмысленным выражением глядели ему вслед, а Федосов тянул их за локоть, чтобы они следовали за ним в противоположную сторону. Рожнов, сдерживая себя, дошел до нужного дома - его номер он увидел еще с прежнего места - и бросился в подъезд. Кажется, те не заметили, куда он скрылся.
Речеисправитель жил на последнем этаже. Лифт не работал, но Рожнов со стремительной легкостью, подстегиваемый недавней жутковатой встречей, преодолел все лестничные площадки и очутился перед массивной двойной дверью. Он свесился над перилами: в подъезд за ним никто не вошел. Кажется, не уследили. Рожнов позвонил.
Через какое-то время дверь наполовину открылась, и в проеме возникло небритое лицо со скучными глазами и огромной нижней челюстью.
- Мне бы Пунгвина Василия Мелентьевича, - спросил Рожнов.
Человек обвел его взглядом.
- Ну, я Пунгвин, - произнес он так зычно, что эхо отдалось в подъезде.
- Я Рожнов, - просто сказал Рожнов.
Пунгвин уставился на него, двигая своей громадной нижней челюстью, которая оказалась очень подвижной. Наконец, посторонился и открыл дверь шире.
- Проходите, - зыкнул он. Видимо, Василий Мелентьевич просто не мог говорить тише.
Рожнов вступил в квартиру. Повсюду, даже в коридоре, стояли аквариумы с рыбками. Пунгвин двигался меж ними, как огромный морской окунь. Но это была невероятно громкая рыба: каждое слово Пунгвина тяжким громом отдавалось в ушах.
- Садитесь! - прогремел он, вполне мирным жестом указывая на втиснутый меж двух громадных аквариумов стул.
Рожнову показалось, что речеисправитель плохо слышит, и он, немного повысив голос, начал рассказывать о целях своего визита, но тут Пунгвин грянул:
- Что вы кричите? Я вас прекрасно слышу.
- Простите, - сказал оглохший Рожнов. По обе стороны от него любопытные пучеглазые рыбы прижались мордами к стеклу, разглядывая незнакомого посетителя. - Вот, собственно, зачем я здесь. Вас зовут назад. Вы нам необходимы. Обстановка очень сложная.
- Понадобился, значит? - протрубил Пунгвин на такой ноте, что Рожнову захотелось зажать уши. Пунгвин это заметил. - Это у меня голос такой, - пояснил он децибелом ниже. - Бывало, как крикну в полную мочь - люди на пол садятся.
- Кандидаты? - решил уточнить Рожнов.
- И кандидаты тоже. Которым речь надо было исправлять, те быстро исправлялись. Чуток пообщаемся - и все, народ начинает говорить по правилам. Времена сознательные были.
Пунгвин задумался о тех давно ушедших временах, а потом неожиданно предложил чаю. Рожнов отказался.
- А я вот сейчас все больше с рыбами общаюсь, - поведал Пунгвин. - Они-то сами молчат, но слушают. Молчать полезно. Никогда не ошибешься, если будешь молчать. А то знаете, какое время настало: теперь один закон, а завтра - другой. Сегодня сказал слово, и ничего. А завтра брякнул что-нибудь - и привлекли тебя.
Во время этого монолога вода в аквариумах от звуков пунгвинского голоса дрожала, и рыбы выписывали в этой дрожащей воде нервные эллипсоиды.
- Василий Мелентьевич, - сказал Рожнов, - вы перед законом чисты. Нам ваш опыт необходим. Создается новая служба, и дело это срочное. Опытные специалисты требуются, как воздух.
Речеисправитель подумал.
- У меня троих друзей посадили, - сообщил он. - А они свой долг выполняли. Сейчас сидят.
- У нас просто так не сажают, - сказал Рожнов.
- У нас и просто так сажают, - ответил Пунгвин, - и не просто так.
Дело, кажется, осложнялось. Рожнов попробовал по-другому.
- Если вы уверены, что они не виновны, я обещаю вам, что добьюсь пересмотра их дел.
Пунгвин задумчиво жевал челюстью.
- Но если, - продолжил Рожнов, - выяснится, что они преступили закон, то мне сделать ничего не удастся. Тут я, извините, бессилен.
- А сколько жалованья положите? - вдруг спросил Пунгвин, выйдя из раздумий.
Рожнов тут почувствовал, что не только Пунгвин - все рыбье население квартиры в ожидании уставилось на него сквозь стекла аквариумов. Все они взвешивали в уме, сколько корму прибавится да купят ли аквариумы попросторнее, а то в этих уже жизни не стало.
- Чины и привилегии вам вернут, - ответил он с осторожностью, - и жалованье назначат соответствующее.
Пунгвину, видно, цифры были не нужны: сообщение о чинах он встретил с просветленным лицом.
- И чины вернут! - прогудел он удовлетворенно. - А начинать-то когда?
- Мне еще со многими нужно переговорить, - ответил Рожнов. - Все зависит от них. Вот если бы вы…
- А что я? Позвонить кому разве.
- Вы бы очень этим помогли, Василий Мелентьевич.
- Ну, это разве помощь? - проворчал добродушно Пунгвин. Сообщение о возвращении чинов и привилегий растопило лед в его сердце. - Люди-то сидят по домам да думы думают. Позвонить им ничего не стоит, а звонку они будут рады. Что сказать-то им - чтобы возвращались?
- Скажите, чтобы возвращались.
- А что, сказать, что чины вернут?
- Да, скажите и это.
- Этому они обрадуются. Ведь несправедливость сотворили, - проревел Пунгвин, в упор глядя на Рожнова.
Рожнов взгляд выдержал.
- Но несправедливость и вы творили, - тихо сказал он.
Пунгвина эти тихие слова разволновали, он шумно задышал.
- Людишки слабые приходят, - прогремел он. - Их и пальцем-то тронуть страшно, не то что слово поправить. Поправишь им слово - а они, глядишь, уже без сил лежат.
- Переусердствовали, - тихо упрекнул Рожнов.
- Да я-то что? - взревел Пунгвин, и рыбы попрятались в норы и щели от этого ужасного голоса. - Я тихонечко. И не рукоприкладствовал никогда. Я понимаю, что важные кадры.
- Вы-то да, Василий Мелентьевич. О вас и речи нет.
- Ну, ладно, ладно, - устало вздохнул Пунгвин и вдруг просиял. - А правда чаю не хотите? Эх, отметить бы!
- Не время еще, - произнес Рожнов и поднялся. - Мне еще со многими говорить. И вы переговорите, хорошо, Василий Мелентьевич?
- Да сегодня же, - оглушительно пообещал Пунгвин, прижав руку к сердцу.
За неделю Рожнов встретился с десятками бывших речеисправителей. Уже в разговоре с Пунгвиным он понял, что его коллегами могут руководить и меркантильные побуждения. Это подтвердилось в дальнейшем: сообразив, что теперь они нужны позарез, речеисправители ударились в требования. Одни требовали повышенного жалованья; другие - восстановления отнятых льгот; третьи - официальной бумаги о реабилитации; четвертые - возмещения морального ущерба; пятые - еще чего-нибудь. И Рожнову приходилось говорить каждому, что просьба будет рассмотрена должным образом. Под конец он набрал столько обязательств, что они стали сниться ему по ночам в виде скользких, но крепких водорослей.
Одновременно помощники Рожнова рекрутировали незапятнанных речеисправителей в регионах. Вербовщиков не хватало даже на ближние к столице области, не говоря уже об отдаленных регионах. Поэтому решено было кинуть клич на всю страну: речеисправители, которые не находились под следствием и не подозревались в злоупотреблениях, могли вне очереди занять должность в новой службе.
Но и это не принесло скорых результатов. Рожнову доносили об огромных очередях кандидатов, о ропоте, о недовольстве руководства Партии. Логопеды, похоже, сообразили, чем обернулась ликвидация непопулярного речеисправительного ведомства, и всеми силами давали задний ход принятому решению. Напряжение между Советом логопедов и Управой опять стало нарастать.
Рожнов одну за другой писал тревожные докладные. Он писал о том, что создание новой службы затягивается, что в ожидании работы новых речеисправительных курсов прием кандидатов приостановлен, и это вызывает ропот и недовольство в их рядах. Все больше и больше кандидатов примыкают к тарабарам и становятся членами "Истинно-Надодного Дела". Все больше голосов раздается за проведение многопартийных выборов или референдума о проведении всенародного съезда. "Такие многопартийные выборы в нынешней ситуации, когда Партия крайне непопулярна, - писал Рожнов, - приведут к ее полному проигрышу и, как следствие, к крушению всей политической системы страны". "Необходимо всеми силами противостоять, - писал Рожнов далее, - усиливающемуся курсу Партии на необдуманную демократизацию, отмену ряда языковых законов, подрыв и ослабление логопедии как института". "Партия, - подчеркивал Рожнов, - и лично обер-прокурор Управы Куприянов - под видом либеральных реформ проводят курс на усиление политической роли и наращивание организационной мощи за счет уступок в части языковой политики. Фактически на своем пути к абсолютной власти Партия готова расстаться с установленными языковыми правилами и принять "народный" язык в качестве официального. Проводимое сближение с нами является таковым лишь внешне. На деле эти тесные объятья означают не дружбу, а стремление задушить, избавиться от давней преграды. Таким образом, язык, его красота и правильность Партии безразличны. Там, где выбирать нужно между правильным языком и возможностью назначения "хороших организаторов" из народа на партийные должности, Партия без обиняков выбирает хороших организаторов".
Рожнов писал это, даже не надеясь на реакцию. Никакой реакции на эти докладные и не последовало. События неудержимо катились вперед. Страхову и его союзникам удалось продавить созыв ассамблеи, и Ирошникову пришлось готовиться к битве. Заседания Совета логопедов проходили ежедневно, и все они были посвящены грядущей ассамблее. Рожнов сутками пропадал на работе: ему было поручено создать и запустить новую речеисправительную службу в кратчайшие сроки. Логопеды совсем перестали интересоваться внешним миром и полностью погрузились в полную лукавств и хитростных сплетений внутреннюю жизнь касты.
Между тем рядом творилась другая жизнь - жизнь Партии. В глубинах партийного аппарата функционеры разного рода и веса тоже писали докладные. В них они почти теми же словами, что и Рожнов, настаивали на невозможности проведения выборов. Обнаруживая завидные познания в области рыночной терминологии, малые и большие функционеры писали о том, что, если рассматривать многопартийную систему как капиталистический рынок товаров, а политические партии как продукты потребления, то в этих условиях бросается в глаза полная неконкурентоспособность Партии. Из их мыслей можно было вывести, что по всем параметрам - качеству, упаковке, сроку годности и запрашиваемой стоимости - Партия проигрывает своим конкурентам - новосозданным политическим движениям. На нынешний момент руководство выбрало один путь выхода из этого кризиса - путь политических реформ, которые ведут к изменению роли и образа Партии в глазах граждан. "Однако этот путь, - писали трезвомыслящие, консервативно настроенные партийные функционеры, - невозможен без реформирования всей политической системы страны, что крайне нежелательно. Поэтому целесообразно пойти по другому пути - законсервировать, пока не поздно, существующую систему, не восстанавливая, однако, обременительного института речеисправителей. Это значительно ослабит логопедические органы и будет способствовать беспрепятственному призыву подходящих кандидатов. Для того же, чтобы снять возросшее напряжение в обществе и выпустить демократический пар, необходимо созвать всенародный съезд народных представителей, на который пригласить депутатов всех так называемых партий. Ограниченное число решений, принятых съездом, претворить в жизнь, остальные решения рассматривать в ходе других всенародных съездов, которые необходимо проводить регулярно, раз в три года или пять лет".
В отличие от докладных Рожнова, докладные партийных функционеров принимались и рассматривались, на них ставились соответствующие резолюции, и утвержденные документы шли в разные стороны: какие-то - вбок, какие-то - наверх, а какие-то спускались вниз для исполнения низовыми отделами и органами. Те, которые шли вбок, рассматривались и направлялись наверх, но по другому направлению, а те, что сразу шли наверх, рассматривались сразу, но вниз спускались не немедленно, а через какое-то время, и не обязательно направляющей стороне. Те, которые были сначала отправлены вбок, а потом пошли наверх по другому направлению, рассматривались в рабочем порядке, как и те, которые сразу шли наверх, и спускались вниз по любому направлению, сваливаясь на исполнителей как снег на голову. Этот стихийный документооборот, возникший внутри партийного аппарата в результате приступа неуемного бумаготворчества десятка совестливых функционеров, привел к тому, что где-то очень высоко - даже не там, куда уходили докладные, отправленные наверх, а гораздо выше, - было принято положительное решение о созыве внеочередного первого всенародного съезда народных представителей для обсуждения наболевших политических проблем.
Таким образом, в одно и то же время бок о бок шли приготовления к двум важнейшим событиям политической жизни страны - ассамблее логопедов и всенародному съезду народных представителей. Тайной это не стало. Но если Партия никак не могла повлиять на исход ассамблеи, то логопедия - по срокам съезд должен был состояться раньше ассамблеи - твердо решила выставить на него своих представителей. В их число вошли и консерваторы, и либералы, и было похоже, что съезд обещает стать полем сражения не только логопедов с Партией, не только Партии с другими новоявленными партиями, но и логопедов между собой.
В ожидании такого небывалого зрелища страна перестала выключать телевизоры.
Подготовка к съезду прошла удивительно быстро. Как-то само собой вышло, что организацию всех мероприятий взяли на себя Управа и партийные органы на местах. Поэтому представителей Партии среди народных представителей, выдвинутых на съезд, было больше всего. Отбирались самые проверенные, с партийным стажем не менее пятнадцати лет. Списки других партий были существенно урезаны: несмотря на объявленную ранее амнистию, на съезд не попали те, кто имел за плечами срок или ранее был под следствием за нарушение языкового законодательства. Таким образом, большинство активистов оппозиционных партий в съезде не участвовали.