В настоящее четырехтомное собрание сочинений входят все наиболее значительные произведения писателя. Состав томов и расположение материала по тематическому принципу предложены самим автором.
В этом томе собраны произведения, предназначенные для взрослого читателя, в первую очередь для родителей: "Наша Маша" (книга для родителей) и литературные портреты.
Рисунки М. Беломлинского.
Содержание:
Наша Маша - Книга для родителей* 1
Вместо предисловия 1
Из первой тетради 2
Из второй тетради 2
Тетрадь третья 3
Тетрадь четвертая 6
Тетрадь пятая 14
Тетрадь шестая 21
Тетрадь седьмая 26
Тетрадь восьмая 38
Тетрадь девятая 47
Тетрадь десятая 51
Тетрадь одиннадцатая 62
Литературные портреты 65
Рыжее пятно* 65
Шварц* 67
Тырса* 74
Комментарии 75
Выходные данные 75
Примечания 75
Л. Пантелеев
Собрание сочинений в четырех томах
Том 4. Наша Маша. Литературные портреты
Наша Маша
Книга для родителей
Вместо предисловия
Молодая женщина, только что приехавшая из Грузии в Ленинград, шла по улице и на одном из людных проспектов в центре города увидела такую сцену. Перед витриной игрушечного магазина девочка лет пяти-шести, красивая, нарядная, в белокурых локонах, дико ревела, стучала ногами и кричала:
– Хочу куклу! Куклу хочу-у-у-у!..
Испуганная и растерянная мать пыталась ее утешить, ласкала, обнимала, уговаривала:
– Ну, Люсенька, ну, успокойся, ну я же тебе сказала: у мамы денег нет.
Оттолкнув ее, девчонка повалилась на тротуар, спиною на грязный асфальт, и, продолжая визжать, затопала, застучала по тротуару каблуками:
– Хочу куклу! Сейчас хочу! Хочу эту!!!
Картина эта вызвала столь сильное, непобедимое отвращение, что на всю жизнь запомнилась молодой грузинке. И она уже тогда подумала, что если у нее когда-нибудь будет ребенок, она постарается, приложит все усилия, чтобы не вырастить такое вот чудовище.
Много лет спустя эта женщина стала моей женой. А через какое-то время у нас родилась девочка. И еще до того, как она появилась на свет, еще не зная, кто у нас будет – Ваня или Маша, – мы дали друг другу обещание сделать все, что от нас зависит, чтобы воспитать хорошего человека!
Конечно, мы уже и тогда видели многие трудности, стоявшие на нашем пути.
Родители мы немолодые.
Опыта нет.
Ребенок единственный.
Материальный достаток – выше среднего. ("Трудность" эту можно конечно, взять в кавычки, но в неопытных руках материальный достаток и в самом деле может очень быстро превратиться в недостаток, так как с его помощью еще легче избаловать и испортить ребенка.)
Мы не знали, что очень скоро в дополнение к перечисленным помехам появятся и другие. Что у девочки будет не очень хорошее здоровье и что это печальное обстоятельство помешает ей своевременно войти в детский коллектив.
Таким образом, возникали новые барьеры.
Домашнее воспитание.
Почти постоянное пребывание в обществе взрослых.
Отсюда – бедность и односторонность жизненного опыта.
А там, впереди, ждали нас и совсем уж неожиданные вещи: то, что называется характером, – врожденные, унаследованные его черты и свойства.
Предстояло со всем этим бороться.
Когда же началась борьба?
Очень рано.
Кто-то рассказывал, что однажды к А. С. Макаренко пришла молодая мать и спросила, с какого возраста следует начинать воспитание ребенка.
– А сколько лет вашему ребенку? – поинтересовался Антон Семенович.
– Ему всего три недели.
– Ну что ж… Вы опоздали ровно на три недели.
Что слова эти не шутка, не парадокс, мы убедились на собственном опыте. Действительно, воспитание начинается буквально с той минуты, когда ребенок появляется на свет, когда он впервые подает голос, когда проявляет первые свои желания, радость, огорчение, недовольство… Впрочем, я говорю обо всем этом таким тоном и с таким апломбом, будто я уже и тогда хорошо разбирался во всех этих вещах. А ведь на самом деле ни у меня, ни у жены не было ни опыта, ни мало-мальски серьезных педагогических познаний. Несмотря на свою профессию, имеющую довольно близкое отношение к педагогике, я очень плохо разбираюсь в этой почтенной науке.
В своем невежестве я должен признаться еще и потому, что некоторые читатели, возможно, откроют эту книгу в надежде найти в ней советы опытного педагога. А таким я, повторяю, никогда не был.
Книгу эту писал не педагог, а детский писатель.
Тут мне следует, вероятно, сделать маленькое отступление и познакомить читателя со своей особой, ввести его, так сказать, в круг своей жизни и своих семейных отношений. В дневнике ничего этого читатель не найдет – дневник писался не для чужих глаз.
Я родился в буржуазной семье среднего достатка. Раннее детство мое не было безоблачным, но до десяти лет я не ведал, что такое нужда и голод, не знал, почем фунт лиха. После революции я остался без семьи, несколько лет бродяжил, скитался по России, побывал за это время и у белых, и у красных. Не один раз я попадал в детские дома, в колонии, сидел за решеткой. Мне было восемнадцать лет, когда вышла моя первая книга. В этом же возрасте я познакомился с людьми, которые стали потом моими учителями, – с Маршаком и с Максимом Горьким. Однако и после этого жизнь моя не стала совсем гладкой. За моей спиной четыре войны, блокада, культ личности, утраты близких. Все это время я, как и многие мои сверстники, жил по-походному, на бивуаках, никогда не забывая вещих слов Хемингуэя о том, что "наше поколение мобилизовано на пятьдесят лет".
Жизнь я посвятил детям, писал о детях и для детей, но своих детей у меня не было. Семьей я обзавелся уже в том возрасте, когда порядочные люди готовятся стать дедушками. Появление в моей жизни дочери было благодатью, чудом – тем чудом, какого не знают, вероятно, родители более молодые. Читателям этой книги – тем, кому мое отношение к Маше покажется чрезмерно горячим, экзальтированным, я советовал бы помнить то, о чем я только что сказал.
Моя жена моложе меня. Но жизнь ее тоже не была легкой. От первого брака у нее был ребенок, сын. Он родился и погиб в блокаду.
Есть у меня еще сестра, Александра Ивановна, которую в семье, по привычке, сохранившейся с детства, именуют Лялей.
Есть еще племянница – Иринка.
С остальными именами и фамилиями читатель, я надеюсь, как-нибудь сам разберется.
Как я уже говорил, эта книга писалась без всякого злого умысла, то есть без расчета на то, что когда-нибудь попадет в руки читателя. Записи делались для себя – для внутреннего, семейного употребления. И если книга все-таки оказалась в ваших руках, читатель, в этом повинен прежде всего наш общий друг Корней Иванович Чуковский. Это он натолкнул меня на мысль и уговорил обнародовать наши скромные родительские записки.
В книгу вошли выдержки из дневника, приблизительно четвертая часть того, что было записано за пять с половиной лет мною и моей женой Элико Семеновной Пантелеевой. Все, что носит слишком домашний, семейный характер, почти все, что касается болезней, докторов, температуры, "стола", "стула", лечебных и прочих процедур, то есть, короче говоря, все, что явно не может заинтересовать никого, кроме самых близких людей, – осталось за пределами книги.
Одним из самых серьезных препятствий, мешавших нам согласиться на обнародование дневника, был вопрос: не повредит ли эта акция нашей дочери? Одобрит ли она – сейчас или позже – это родительское легкомыслие?
Понимаю, что дело это рискованное.
Знает ли Маша о существовании дневника? Да, знает. Кое-что я читал ей недавно, и она слушала и смеялась. Ей уже почти десять лет, и она свысока, снисходительно смотрит на свое далекое детство. С годами, надо надеяться, это чувство снисходительного превосходства окрепнет и вместе с юмором, свойственным нашей дочери, сделает свое дело.
Во всяком случае, вопрос о том, не повредит ли ей эта книга, не испортит ли ее, долго дебатировался и был, как видите, решен положительно. Будем надеяться, что не испортит и не повредит.
Л. Пантелеев
1966 г. Июль.
Из первой тетради
…Событий, которые заслуживали бы внимание читателя, как будто еще не было. Вообще до тех пор, пока ребенок не заговорил, для большинства окружающих он никакого интереса не представляет. Ну, хворал. Ну, выпал из кроватки на пол. Обжегся на горячем чайнике. Съел что-нибудь лишнее. С кем это не случается? И кого это может заинтересовать? Другое дело – родители! Им интересно все. И первый лепет ребенка. И первая его улыбка. И первый осмысленный взгляд, брошенный на отца с матерью.
Вот Маше три месяца. И родитель спешит отметить: агукает активно, с удовольствием (особенно когда беседует с мамой). Горлышко у нее грузинское: выталкивает из себя такие заковыристые гортанные звуки, каких мне, пожалуй, и за сто рублей не произнести. На смену интимному "агуканью" пришел звонкий, какой-то восточно-базарный крик. К сожалению, часто, слишком часто этот крик переходит в хныканье, а потом и в слезы. Вообще нервочки у Маши расшатаны не по возрасту.
4 МЕСЯЦА
…Сегодня впервые наблюдал, как в ответ на мои попытки рассмешить ее она в голос засмеялась.
…Вчера мама и бабушка рассказали мне, будто девчонка их передразнивает и даже будто бы симулирует кашель, когда видит мать, – чтобы разжалобить ее.
Признаться, я не очень верил этим рассказам. Ведь четыре месяца! А сегодня убедился, что дочка наша и в самом деле очень талантливый попугай. Несколько раз за последние дни, играя с Машкой, я наклонялся к ней, делал страшное лицо и рычал: "Хр-р-р". Сегодня утром подхожу к ней, наклоняюсь и вдруг слышу: "Хр-р-р-р". Несколько раз проделывал этот опыт: рычали по очереди папа и дочка.
…На кого похожа Маша? Желая сделать приятное отцу, бабушка, Мотя и другие уверяют, что дочь наша "вылитый Алексей Иванович". Я этого не нахожу. Но что-то мелькает в ее личике – и питерское еремеевское, и архангельское спехинское, и московское сидоровское. И вероятно, еще больше у нее от тех дедов и прадедов, которых даже имени я не знаю, которые жили и умерли на Кавказе, оставив Маше в наследство – кто форму ногтя, кто изгиб бровей или ушной раковины, кто черноту глаз, кто цвет волос или ямочку на щеке…
Между прочим, наша Манюня – рыжая. Ничего не имею против: рыжая – так рыжая…
Из второй тетради
6 МЕСЯЦЕВ
Уже вошло в привычку кидать на пол игрушки. Цапает руками, а затем тянет в рот все, что увидит, – даже цветы на обоях, даже пестрый орнамент на коврике.
Обожает кота. Для нее это живая игрушка. Безжалостно хватает его за уши, за хвост, за жирный загривок. Выражение лица при этом – палаческое. Бедный котище уже побаивается ее; относится к ней почтительно, но боюсь, что где-то в глубине своей кошачьей души таит план мести.
Взгляд у девочки временами – тупой, оловянный. Глазки – как две пуговки. А бывает, посмотришь на нее и удивишься: до чего же осмысленно смотрит, и какие разные выражения! Бывает, усмехнется снисходительно, из любезности; бывает, посмотрит взглядом, который говорит: "Эх, мне бы ваши заботы…" Иногда будто задумается о чем-то.
Почему-то смешат ее старческое кряхтенье и кашель. Хохочет. Хохот у нее коротенький – в три-четыре такта… Хохочет басом.
Обожает мать.
7 МЕСЯЦЕВ
…Уже третий месяц занимаемся с нею гимнастикой. Занимаемся нерегулярно и упражнения большей частью выбираем "символические" – не требующие усилий (от нее). А она жаждет движений серьезных, активных, утомляющих. Не дождавшись помощи родителей, сама начинает прыгать, выгибать спинку, потягиваться, делать "мостик".
8 МЕСЯЦЕВ
30.3.57.
Ох, Маша, Маша! Виноваты перед тобой твои родители. Редко заглядываем мы в эту тетрадку.
А жизнь у тебя полна событий.
Сегодня я лежал, проглядывал газеты, а ты примостилась рядом и мешала мне читать. Чем? Да нет, ничего особенного ты не делала. Ты занималась лампой. Названную лампу когда-то подарила твоему папе тетя Ляля. Папа твой был холостой и несчастный, и тетя Ляля, пожалев его, подарила ему этот роскошный светильник с огромным ярко-оранжевым абажуром.
Лампа стоит возле моей солдатской раскладушки. Чтобы удобнее было читать, я вешаю абажур боком, набекрень.
Вчера вечером ты была у меня и, как всегда, пристально и внимательно смотрела на лампу. Чтобы позабавить тебя, я стал крутить абажур. Абажур медленно вертелся вокруг лампы, как луна вокруг земли. Получались маленькие затмения: темно – светло, темно – светло. Ночь – день, ночь – день, ночь – день…
Надо было видеть, что с тобой было! Ты вытаращила глазенки, вся задрожала, затрепетала и – заплакала. В глазах твоих горел – не преувеличу мистический ужас! И я быстро прекратил эти опыты.
А сегодня, когда я привел тебя к себе, был солнечный день, лампа не горела, но ты тем не менее не отводила от нее глаз. При этом ты пыталась и мое внимание обратить на лампу. Ты что-то вякала и пробовала рассказать мне о том, что было вчера.
У тебя уже есть память, Машенька! Думаю, что и сны тебе снятся…
Итак, мы лежали с тобой и читали газету. Мотя работала на кухне, мама уехала по моим делам в город.
– Где-то наша мамочка? – сказал я тебе. Ты перестала играть, насторожилась, посмотрела на меня. И как раз в эту минуту в прихожей звякнули три звонка. Не успел я крикнуть: "Мама!" – как ты вырвалась из моих рук и с быстротой толстой ящерицы поползла в сторону двери – туда, где уже слышались голоса Моти и мамы.
26.4.57.
Круг Машкиных развлечений с каждым днем ширится. По-прежнему самое привлекательное для нее – это лампа с оранжевым абажуром, стоящая в моей комнате. Смотрит она на нее буквально как зачарованная. При этом каждый раз произносит одни и те же звуки, которые буквами трудно воспроизвести:
– Гм? Гм? Гм? А? А?
Дескать: "Что это? Посмотрите! А?"
Или просто молча несколько минут смотрит остановившимися глазами на лампу. При той живости, непоседливости, которая ей вообще свойственна, это умиротворяющее действие лампы особенно удивительно.
…Мама сегодня с умилением рассказывала: занималась она чем-то на кухне, а Машка сидела у нее за спиной в своей коляске, дергала ее за подол и звала: "М-ма, м-ма…"
Меня она за штаны тоже дергает, но папой не зовет.
Ничего, придет и наш час радоваться и умиляться.
9 МЕСЯЦЕВ
29.4.57.
…Вчера Машка впервые отчетливо стала выговаривать "мама". Освоив его, она много раз произносила это слово, иногда и без нужды. Приятно небось. Еще бы: первое человеческое слово! А то все "гага", "кига", "быма", "эма"…
…Принесли ее с прогулки голодную и сердитую. Я стал раздевать ее, она захныкала и замахнулась на меня рукой. Конечно, не ударить меня хотела, а оттолкнуть. Я схватил ее за руку, посмотрел в глаза и сказал твердо:
– Нельзя!!!
Показалось, что поняла.
Да, воспитание начинается (должно начинаться) гораздо раньше, чем думают многие родители. "Она еще маленькая" – самая страшная, самая вредная, антипедагогичная формула, какую только может выдумать человек, имеющий дело с детьми.
30.4.57.
Поздно вечером Элико была у меня. Слышим Машкин голос за стеной. Иду к ней, включаю электричество: Машка стоит у себя в кроватке на четвереньках и жалобно зовет:
– Мама! Мама!
Это так трогательно, так смешно и так чудесно!..
…Тетя Маша играла с ней в столовой. Я вхожу, она спрашивает:
– Машенька, это кто пришел?
Вопрос она понимает. Делает губами что-то вроде "пхы-пхы". Но – не выходит.
Хочет сказать: па-па. Не может. Трудно. Но понимает, что перед нею именно пхы-пхы, а не кто другой.
…Любимое ее занятие теперь – подбирать какие-нибудь наимельчайшие предметы. Увидит на одеяле белую ниточку длиной с полсантиметра – и сразу же тянется, пытается подцепить пальчиками эту мелочишку…
Наблюдая за ней сегодня, еще раз убедился, что не только в физическом облике ее, но и в характере сложно переплетаются отцовские и материнские черты. Когда она сердится или думает о чем-нибудь, бровки она хмурит "совсем как папа". Но большей частью она весела, шумна, разговорчива, общительна, все это – от матери. Замкнутой она, по-видимому, не будет.
27.5.57. Разлив.
Машка на даче. Сегодня, несмотря на дурную погоду (к вечеру выпал снег!), весь день провела на воздухе.
Познакомилась с хозяйской собакой Пальмой. С этой годовалой, на вид весьма страшной овчаркой вчера первый свел знакомство папа. А сегодня я подвел к собаке за ручки Машу. Она без всякого страха, внимательно и даже испытующе смотрела на тявкающее, взъерошенное, скалящее зубы чудовище. А когда через полчаса мы еще раз подошли к Пальме, Машка протянула руку и попала своим кулачком… в собачью пасть. Это уж лишнее, как говорится.
…Давно уже известно, что Машка больше всего на свете обожает бумагу; газета, журнал, конверт, любая записка, даже кулек из-под конфет тянут ее как магнитом.
Вчера я нашел где-то черную бумагу. В нее были завернуты лампочки или что-то другое бьющееся.
Положил эту скомканную бумагу перед Машкой. Она смотрит испуганно. Я пошуршал бумагой. Испугалась еще больше. Взял ее руку, протянул к бумаге. Отдергивает руку. И уже с ужасом смотрит на это страшное черное пятно.